Действительный залог. Часть восьмая

Да, там, где начинают ирригационную стройку, между степью и отрогами Урала, проходил путь всех миграций из Азии в Европу, там следы и мифических ариев, и знаменитых скифов, и близких по времени гуннов. Под влиянием выступлений московской интеллигенции против поворота сибирских рек в Казахстан вступили в борьбу и мы. Стали изучать ситуацию, выяснилось, что проект Иштугана, по словам нашего главного научного эксперта профессора Марса Гилязовича Сафарова из университета, позволит создать гигантский сливной бачок в верховьях реки Белой, но не обезопасит ее от наводнений и не улучшит качество воды.

В тех местах Южный Урал уползает под степь, она слегка накреняется, но остается плоской. В башкирском Зауралье степь уже вся распахана во время подъема целины, почва забита удобрениями, все они и сольются в этот бачок. Чтобы собранная вода помогла засушливой зоне и пошла на бывшую целину, нужны еще стройки с неменьшей миллиардной ценой. Но по проекту никто каналов сооружать не собирался. Да и не было уже массовой уверенности, что подъем урожайности зависит только от наличия воды. Зато возникла уверенность, что воду копят для других целей.

А их никто и не вздумал скрывать: большая химия нуждается в большой воде, поскольку меньшая вода обойдется ей дороже – сложнее технология переработки «хвостов». В среднем течении Белой, вниз от Иштугана – крупнейший в Европе нефтехимический узел. В Стерлитамаке, Ишимбае, Салавате и Мелеузе сотни производств, с помощью устаревших технологий, обрывочно закупленных на Западе, дающих вместе с необходимыми промышленности веществами и полную таблицу Менделеева губительных отходов. И вот там, где и так вымирает все живое, надумали ставить еще новые установки, вместо того, чтобы доводить до приличного уровня старые или закрывать их начисто. Тянут туда трубопроводы с азиатской нефтью, насыщенной ядовитой серой!

Ядом там и без того пропитано все. Помню, как забастовали водители троллейбусов в Стерлитамаке, которым приходилось выезжать на линию из депо в пять утра. А в это время, как раз, на заводах ночная смена выпускала прямо в воздух, поскольку фильтры были дырявые и давно устарели, отработанные реактивы. Главное – хлор. И троллейбусам приходилось раздвигать фарами не обычный утренний туман, а насыщенные хлором клубы пара. А однажды уже утренняя смена на «Каустике» слишком поспешно стравила из труб накопившиеся отходы – прямо на смену ночную, задержавшуюся у проходной в ожидании троллейбуса, выползло облако хлора. Несколько десятков рабочих попали в больницу, кто-то не выжил...

Ясно же, что в остальные дни делалось примерно то же самое, только без прямой очевидной связи с больницей. Рабочиеаппаратчики (так называется профессия) учились цинизму и пренебрежению к жизни у чиновников-аппаратчиков, у государственной машины и общественного устройства. В Мелеузе сложная и вредная по химическому составу пыль, пролетевшая сквозь фильтры завода кормовых добавок, оседала толстым слоем на крышах домов, в которых жили, кроме прочих людей, рабочие завода. Пыль забивала легкие, меняла обмен веществ – кормовые добавки, в общем, под то и заточены. Презрение государства откликалось презрением граждан – к себе. Пока не к государству.

Недавно нашел у себя стих того времени. Об этом:

Пейзаж за окном

Как будто куклой нарисованы

пятиэтажки-саркофаги,

в них размножением впрессованы

голодные антропофаги.

На улице откроешь форточку,

какую хочешь, наудачу –

там людоед глодает кофточку,

от обретенья чуть не плача.

В завод собравшись, землю лопают,

кромсают небо дёсны дыма,

вода потребна бездне хлопковой,

а сытость всё неутолима.

И даже вегетарианские

обманут запахи за стёклами –

там руки съедены крестьянские,

в поля нырявшие за свёклой.

Слабее кто – тот и капризнее,

жуёт себя – вкуснее нету.

Когда же локти все изгрызены –

помочь соседу-самоеду.

И лишь дойдя до крайней степени,

до несварения желудка,

уставятся в картину с трепетом

и пьют слабительное жутко…

А государство думало, что заботится о своей мощи. То есть, по его мнению, о военной силе, поэтому здоровье сверхдостаточного количества пушечного и рабочего мяса его волновало в последнюю очередь. Для силы государства, кто же не знает, нужны производства ракетного топлива и сложных веществ, без которых не выковать современного оружия. Значит, можно не задумываться о побочных эффектах. Побоку их!

Забегая вперед, скажу, что в 1990 году, когда из уфимских кранов вместо воды потекла карболка и начались массовые выступления обезвоженного населения, попутно открылась одна из отравительниц города: установка нефтеперерабатывающего завода, производящая гептил, жидкое ракетное топливо. То самое, из-за капельного попадания которого в почву из отработанных ступеней ракет некоторые территории сейчас высказывают миллиардные претензии к Москве. А в Уфе за десятилетия накопились не капли! Цензура, если чего и допускала в отношении норм ПДК, то о военных потребностях заставляла молчать. Да и мы сами еще смущались.

Поэтому говорили не о гептильне, а лишь о соседней установке, работавшей на гербициды. Но тоже – отравительнице. Оказалось, что почва под этой установкой химзавода на 25 метров вглубь пропитана диоксинами. А это такие химические соединения, которые как бы пародируют, вытесняют основанные на бензольном кольце гормоны и другие регуляторы человеческого организма. Поэтому в уфимских организмах диоксины вызывают падение иммунитета, рак и прочие смертельные болезни.

Честно говоря, эти установки не имели отношения к фенолу, чье попадание в трубы превратило воду в карболку. Зато фенол заметнее неощущаемых диоксинов, когда стали разбираться с ним, вскрылось, что водозабор уфимского водопровода находился ниже по течению Белой, чем гептильная установка и почва под гербицидной...

За три года до фенольной эпопеи другое взволновало народ, возмутило не без нашей помощи, – намечаемое на берегу Белой, немного выше Уфы, производство. Выяснилось, что современная техника никак не может обойтись без поликарбонатов. Тогда, почти тридцать лет назад, имелась в виду военная техника, а сейчас поликарбонаты облегчают ношу очкарикам, поскольку легче и прочнее стекла. И тогда, в общем, никто ничего не имел против самих веществ и даже их применения.

Но Анатолий Комаров и его ученые друзья выяснили, что из всех существовавших в мире к тому времени проектов советское руководство решило закупить на Западе такой, при котором полусырьем для поликарбонатов становился фосген. Да, тот самый отравляющий газ. Его должны были каждый день везти в жидком виде десятки железнодорожных цистерн через Уфу, а «железка» в городе протянулась на восемьдесят километров. Опрокинется одна цистерна, что при наших порядках весьма вероятно, – и полгорода под смертельной газовой атакой!

Занимаясь этим делом, я понял, что подобные технологические решения лежали в основе всех наших ударных строек, о которых, если уж говорить начистоту, много лет слагали саги и мои авторы, и я, а раньше – мой отец. У него в московском издательстве «Молодая гвардия» вышла книга очерков о стерлитамакских и салаватских стройках, в книге были разделы, написанные отцовским соавтором Марселем Гафуровым (так что нам со Светой, дочкой Марселя, тема была близка с детства). Очерки у них получились живые о живых людях, книга называлась «...И никаких легенд!», однако пафоса в ней на нынешний вкус хватало. Что соответствовало вкусам и предыдущего поколения – мой дед за несколько месяцев до смерти прислал отцу письмо, где сравнивал тоненькую книжку в мягкой обложке с эпохалкой «Как закалялась сталь».

Письмо деда, думаю, было не просто искренним, оно несло и частицу объективной правды. Да, конечно, он сам был литератором-дилетантом, переводил на эсперанто русских писателей, а с эсперанто – всех, ранее на этот искусственный язык переведенных с языков других, живых, но неизвестных деду. Но в его сравнении – не только гордость за дальше шагнувшего потомка. Еще и – зараженность энтузиазмом, очевидно, помогшим пережить большую часть двадцатого века. Эсперанто ведь тоже пришло не от прагматизма, а от тяги к чему-то большему, что может вылечить век, вывихнутый звериным напряжением. «Комсомольцы-добровольцы»: здесь ключевое слово – второе, не так уж много в советское время было ситуаций, предполагающих выбор по доброй воле. Думаю, подсознательно активная часть молодежи тянулась к таким возможностям, не очень четко представляя цели выбираемого пути. Добрая воля (выше по градусу – энтузиазм), в свое время, вела гайдаровских недоучек в Красную армию, а других гимназистов и юнкеров, совершенно не обязательно из богатых семей, – в Добровольческую.

Молодежь 50-х – 70-х, вырывавшаяся из семьи, из предопределенности захолустья или карьерных рамок столиц на просторы огромных строек, проживала контрастные привычным события. Их реальная молодость отражается в песнях Пахмутовой, как жизнь недоучек и стихийных бунтарей начала прошлого века – в стихах Светлова. Только это была официально освещенная часть реальности. И не самая важная (для будущего) и самая большая ее часть.

У героев Николая Островского, как и у героев очерков Давида Гальперина и Марселя Гафурова, не поощрялся критический взгляд на решения власти. «Комсомол отвечает – есть!» Максимум разрешенного внутренне – сомнения в действиях непосредственного начальства или «спецов». Но именно решения власти сделали потомство героев ударных строек заложниками отравы, а им самим не дали дожить до нормальной старости. Как и Николаю Островскому, как и его соратникам…

Молодым ребятам, волна за волной прибывавшим на северную окраину Уфы с выразительным названием Черниковка, говорили, что с их помощью страна станет самой передовой в мире. И они проживали свою пылкую юность на пыльных ветрах, получая за особые отличия уже не отрез на галифе, а талон на джинсы. Строили сначала один нефтехимический комплекс, десятая часть продукции которого была необходима военным, а с остальной не знали чего делать. Потом – опять на Всесоюзной ударной, но рядом – их младшие товарищи строили еще один комплекс, часть продукции которого утилизировала часть продукции первого комплекса. А остальное опять оказывалось невостребованным. И тогда начинали строить третий комплекс – чтобы делать, допустим, поликарбонаты.

Если бы проектанты и экономисты исходили из маркетологических, говоря современным языком, рыночных потребностей, а не из директив военных, что-то узнавших с помощью разведки на Западе, то доблестные отечественные плановики могли бы сообразить цепочку производств, предлагающих действительно передовую продукцию. А на деле им продавали западные технологии с вырванными (думаю, не без наущения соответствующих разведок) из цепочки конечными звеньями. На современности очистных сооружений экономили уже сами заказчики. Не думаю, что такое могло прийти в голову даже диверсантам, жившим в воображении нашей пропаганды. Известно только, что к западным лицензиям обращались не от хорошей жизни: отечественные технологии не часто доходили до конечного продукта. Потому что плановики не могут точно планировать потребности.

В конце концов, для меня стала ясной фараонская привычка властей: каждое дело (и свою династию) обозначать новым строительством. Не перепрофилировать старые заводы, например, а в чистом поле городить новые. Не ставить современные станки, а ломать стены. Не давать воли крестьянам, а поворачивать рабским трудом реки.

Продолжение следует...

Часть седьмая

Часть шестая