Действительный залог. Часть седьмая.

Еще когда «Голос Америки» сообщил о Чернобыле, через пять дней было отвратительно смотреть в первомайской телемешанине кадры из Киева. И только – к личным действиям это не побуждало. И когда в Брянске через пару месяцев после атомного взрыва первый секретарь обкома партии Локотченко отодвинул занавесочку на маленьком алькове в своем кабинете и показал карту пораженных радиацией районов, тоже было только противно от его беспомощной руководящей значительности. И еще немного льстило попасть на это сакральное действо (приобщение к госсекрету, значит, они, все-таки, что-то знают!) вместе с делегацией уфимского русского театра, взявшего меня с собой на гастроли.

Не особенно встревожило даже то, что за несколько часов до ритуального посещения обкома я искупался в Десне, на секретной карте закрашенной в цвета наибольшей опасности. Мол, подумаешь – один раз побороздил радиоактивный ил. Но весь остаток дня и утро – до посадки в московский поезд – чувствовал себя отвратительно, будто в каждую клетку тела положили по атому свинца. На этом и кончились личные ощущения от Чернобыля, а театральная братия, прогастролировавшая месяц, переболела вся, причем разнообразными детскими болезнями – свинкой, корью, краснухой. Потеря иммунитета.

Пробку в мозгах вскоре пробил «Нахимов». Мы стояли с дочками рядом с устьем Ускутки в привычном нашем Крыму, а прямо по линии горизонта справа налево, со стороны Ялты, шел красивый, как мои детские рисунки, лайнер.

– Смотрите, это «Нахимов»!

– Пап, ну откуда ты это знаешь, видно же только маленький бумажный кораблик? – начавшая взрослеть Лиза прямодушно не боялась меня задеть. А маленькая хитрая Маша промолчала, хотя скорее всего думала так же.

– А он один такой в Черном море, еще трофейный. Видите, какой весь остроугольный. В Новороссийск, наверное, идет.

Наутро мы услышали из радиоточки, которую по советской привычке никогда не выключала Нина Семеновна, наша хозяйка, что около Новороссийска затонул лайнер «Адмирал Нахимов», есть много жертв. Потом осмелевшее слегка телевидение показало их c некоторыми подробностями спасательных работ. А я представил себе, как мечусь по каюте вместе с девчонками (вместе с которыми, на самом деле, мечтал попасть на этот «белый пароход») уже по колено в прибывающей воде...

Стало страшно находиться внутри старого прогнившего судна с тесными переборками и без спасательных средств, ощущая приближение серьезного шторма. Может быть, самого серьезного в нашей жизни, хотя мы и звали его, следуя логике выученного в школе «Буревестника». Надо менять курс, пока не поздно. Надо искать шлюпки и надувные жилеты, хотя бы! И делать это не в горячке, а продумав заранее. Видимо, и об этом писал:

Перевал

Судьба, избавь от оперных страстей

и от балетной жажды осязанья!

Молчащей кровью чувствуешь острей,

какой минута прикоснулась гранью.

Уже за гранью чую перевал,

где не спасёт заговоренный панцирь:

не я один, спеша, перевирал

пути времён — и жизнь огнеопасна.

Страсть — это воск меж кожей и огнём,

лишь понимание свою поставит силу

меж тем, что вечно в имени родном,

и тем, что Хиросиму опалило.

Безвольна страсть, но справедлив закон,

спасая тех, кто вовремя проснётся...

Пусть перевал снегами занесен —

он прежних дней на гору ближе к солнцу!

Он — не обман, но возвышает нас

над теснотой окаменевших истин,

и плавит снег огонь спокойных глаз,

ведь 36,6 — температура мысли!

Никогда не вел дневники в обычном смысле слова, привык в газетной работе записывать в блокнот только то, что потом использую в материале. Но всегда писал стихи – для себя. Такой способ познания действительности, когда, начиная с первой строки, не знаешь, какой будет последняя и что она тебе откроет. Публикацию не отрицал, но никогда на нее не рассчитывал. И вот теперь старые стихи играют роль дневника – помогают реставрации прошлого, а без них я бы не понимал своей тогдашней оценки происходящего...

Очень вовремя подоспела экология, помогла понять самому и начать показывать другим примитивную глупость и опасную вредность режима, обвинявшего, между тем, своих оппонентов в человеконенавистничестве. Газета позволила бить тревогу, рассказывая о реальных, пусть поначалу и мелких, нарушениях. Чего-то, на волне привычной чиновничьей боязни печатного слова из «органа», удавалось добиться – штрафов, отмены нарушающих законы решений, это добавляло влияния. На его свет потянулись природоохранные энтузиасты, даже из чиновников, которые настрадались за годы застоя (а до него, никто, собственно, природу и не охранял) без аудитории. Тогда и стала видна беспросветная картина, ранее не только скрываемая официальной пропагандой, но и впрямую искажаемая ею.

В перечне цензоров Главлита статьи о реальном состоянии окружающей среды: о радиации, превышении предельнодопустимых концентраций (ПДК) вредных химических веществ в воде, воздухе и почве – были под главным запретом. Цензоров научились обманывать, подводить нужные сведения под другие параграфы. Да и они – тоже люди, хотят дышать, пить чистую воду, не есть отраву и вообще – жить подольше. И могут сделать вид, что их обманули. Опять же, местные власти (а они регулярно инструктировали цензоров) несколько растерялись после всемирного шума из-за Чернобыля. А в Башкирии, кстати, начали строить АЭС того же типа, что и взорвавшаяся.

За несколько лет до того я был первым журналистом, высадившимся вместе с фотографом из вертолета на снежной целине у берега реки, где весной должны были начать закладку станции и нового города Агидель. Написал в меру восторженный очерк о людях, живущих пока по-старому на этом замечательном месте, о проекте АЭС, о соседних нефтяниках, призывал строителей. Статья называлась «Атомная!»

Иллюстрацией к ней послужил снимок, где был виден кол с табличкой, вбитый в морозный наст. На табличке – надпись: «Здесь будет Нефтекамская АЭС». Правда, потом станцию гордо назвали по имени всей республики, а не одного какого-то города, но писал-то на фанерке не обкомовский мыслитель! Надпись сделал, макнув палец в бочку с мазутом на ближайшей буровой, наш фотограф Равиль Гареев. Мы после грохочущего и звенящего от мороза вертолета пообедали там с водкой, опять сели в Ми-4, прихватив дрын с фанеркой, прилетели на пустой берег. Равиль поставил меня так, чтобы в кадре был крупно виден доблестный полушубок, менее четко – борода, и совсем не видно – черт лица, снял первопроходца с табличкой.

Символ, как частенько бывало и бывает, оказался фальшивым по отношению к реальности, но провидческим по отношению к будущему, вне зависимости от намерений создателя символа. По тогдашним морозам никого на том берегу найти было нельзя, рано было даже снег сгребать, другие-то, настоящие первостроители, еще не получали путевок на ударную комсомольскую в райкомах или справок об условно-досрочном освобождении – в канцеляриях колоний.

Уже потом геофизики и гидрогеологи объяснили мне, а я постарался – читателям, что строится станция на геологическом разломе, что возможны потрясения, способные разломать фундамент, что вероятная катастрофа отравит намертво не только всю округу, но и через Каму – весь волжский бассейн. Это даже без учета предубеждения к водно-водородному типу реактора, показавшему ненадежность в Чернобыле.

Толя Комаров из общества охраны природы, приводивший в редакцию специалистов, начал подбрасывать и другие пугающие новости. А наши авторы и корреспонденты стали о них писать. Как до того освещали, например, создание железнодорожной магистрали Белорецк-Чишмы. Некстати вспомнилась реплика из одного очерка об ударницах, доблестно (или безропотно) таскавших шпалы и бивших молотом по «костылям»: «Халида, оттяни конец!», долго висела вырезанная из текста строчка в редакционной стенгазете «Миниколокол»...

Комсомольский писатель Борис Павлов, до того истово гонявший по ударным стройкам и выпустивший не одну книгу очерков о тамошних хороших людях, резко перестроился и атомную ударную стройку прославлять перестал. Напротив, нашел еще некоторые свидетельства не в ее пользу. В газете под моим присмотром появилась специальная рубрика, посвященная окружающей среде, ее организовывали ранее уже работавшая в газете Марина Чепикова и вновь пришедшая Света Гафурова, когда-то бывшая членом сборной Союза по спортивной гимнастике. Света все свое послеспортивное журналистское упрямство направила на эту страницу.

Продолжение следует...

Часть шестая

Часть пятая