Не выбрасывайте старый ключ

Странная, порой и вовсе темная, страсть, приводящая к падениям, разорениям и даже трагедиям, овладевает миллионами людей, но мало кто задумывался о сущности этого непростого культурного явления.

Некоторые психологи (и даже психиатры!) настороженно считают крайние формы интереса к конкретным предметам – своего рода отклонением от нормы, и даже разновидностью фетишизма. Не берусь судить об этом всерьез (хотя бы потому, что я не врач, а в существование психологии и вовсе не верю), но соглашусь с тем, что человек, одержимый коллекционированием, например, пивных крышечек настолько, что готов ради них ползать под лавками мюнхенской пивной в самый разгар «Октоберфеста» – вызывает много вопросов по части вменяемости.

Для меня коллекционирование – это или в чистом виде бессмысленная страсть, тяга, зависимость, или попытка разгадать какую-то загадку привлекательности того или иного объекта, предмета, реже – явления (да-да, бывает и такое! Некоторые, например, коллекционируют торнадо или воздушные поцелуи!).

К счастью, люди коллекционируют чаще всего понятные и привычные вещи – марки, полотна Тициана, бейсбольные карточки или колпаки от автомобильных колёс. Я коллекционирую ключи. А так как это случается с людьми нечасто, попробую объяснить, в чем тут смысл, если он вообще может быть в коллекционировании.

Ключи без замков были бы бесполезными кусочками ржавого железа, если бы за каждым из них не стояла история, и каждый из них не значил бы так много для тех, кто тысячи раз отпирал ими что-то: дверь, дом, ворота или хотя бы ящик стола.

И каждый ключ в моей коллекции – ключ от какой-то истории, иногда выдуманной, иногда подлинной. Истории эти печальны, смешны, трагичны и даже иногда загадочны. Но чаще всего – печальны, ведь сам по себе ключ без замка, ключ, который уже никогда ничего не откроет – это уже печально, и именно одиночество этих ключей – объединяет их, разные, непохожие друг на друга кусочки металла, хранящие на себе все царапины и трещины тех времен, когда они служили, делали свою работу и были так нужны кому-то из нас...

Для меня эта коллекция началась в Стамбуле, в городе, наполненном историей людей и вещей настолько, что порой не обращаешь внимания на то, что простой забор сложен из осколков римских надгробий, а фамилии некоторых жителей звучат как лекция по истории Османской Империи. И, конечно же, все началось в антикварной лавке – куда же коллекционеру без нее?!

Стамбульские антикварные магазины и лавчонки не похожи ни на одно подобное заведение во всем мире, хотя бы тем, что они строго специализированны. В одной продают только фарфор и фаянс, в другой – только мебель, в третьей – одежда: пропитанные пылью сюртуки, османские фески и вычурные платья давно умерших от старости красавиц из свиты последнего султана.

Лавка в районе Джихангир торговала только металлическими предметами старины. Лампы, чугунные столики с витыми ножками, причудливые, непонятного назначения механизмы то ли часов, то ли глубинных бомб, гири всех калибров и фасонов, ржавые ножи и даже отломанное от рукоятки лезвие широкой сабли. Колокольчики и вполне себе состоявшиеся колокола свисали с потолка, грозя разразиться не присущим месту славянским перезвоном, а в стеклянных шкафах грудами лежало столовое серебро, сильно похожее однако на мельхиор. На витрине многозначительно, поверх чистой ткани, лежали огромные четырехгранные гвозди, наводившие на мысли о том, что совсем недавно их вытащили из римского распятия.

И ключи. Сотни, тысячи ключей всех размеров, фасонов и оттенков металла. Они были ссыпаны в ящики, висели на связках, попадались среди прочих мелких предметов на полках. Они были везде.

В пыльном деревянном ящике, похожем на ящик для патронов, было их навалено почти до верху. Сотни разных ключей – темные и блестящие, заржавевшие целиком или только сбоку, плоские и пузатые как бочонки, самых разных размеров. Их было так неожиданно много в одном месте, что не мог не возникнуть закономерный вопрос: почему их не выбросили? Не отправили в утиль, почему собрали вместе? Неужели кто-то купит их, и зачем?!

И тут я вспомнил одну особенность, которую подмечал и раньше, но как-то не придавал ей значения. Люди научились выбрасывать почти всё – надоевшие ботинки, старые телевизоры, вышедшие из моды смартфоны и даже отлетавшие своё авиалайнеры – все это безжалостно отправляется в утиль на переплавку. Мы без всяких раздумий избавляемся почти от всего, но при этом очень неохотно выбрасываем ключ. Даже если он уже и не нужен, и замок сменили в квартире, или больше некому его дать... Так и лежат старые ключи по ящикам и карманам. Не поднимается почему-то рука выбросить его – совсем ненужный, но такой привычный.

В этой лавке они собрались со всего Стамбула, огромной кучей в оружейном ящике – их не выбросили, их просто собрали вместе. Я наклонился, выбрал самый красивый и протянул продавцу. Турок невозмутимо пожал плечами и взял с меня сорок лир. Это был самый первый ключ в моей коллекции, он навсегда останется и самым красивым. Не стану рассказывать его историю, но расскажу о нескольких других, попавших в мою коллекцию при разных обстоятельствах – странных, страшных, забавных и, надеюсь, интересных.

Вот этого, пузатого, покрытого едва различимыми узорами гравировки я нашел в маленьком магазинчике, недалеко от базилики Рождества Христова в Вифлиеме. Продавец-араб долго крутил ключ в руках, не отрывая от меня пристального взгляда.

– Еврей? – по-английски строго спросил он меня.

– Ноу-Ноу! Ну что вы?! – Почему-то с жаром запротестовал я, представив, как расстаюсь с жизнью примерно в ста метрах от того места, где ее обрел Христос.

– Вээр ар ю фром, – старательно и строго выговорил торговец.

– Фром Раша, – выпалил я и тут же понял, что совершенно не знаю, как на данный момент жители Сектора Газа относятся к россиянам, и знают ли они о существовании Раши вообще.

– О! Раша – гуд! Вэри гуд, – к моему величайшему облегчению сообщил мне вкратце суть российско-палестинских отношений араб, и, явно утроив цену, продал мне ключ.

Прощаясь, торговец сообщил мне, что ключ этот – верный выбор, что он приносит удачу и счастье своему владельцу. На обратном пути из Сектора Газа наш минивэн попал под ракетный обстрел, но, к счастью, никто не пострадал, вылетевшие из апельсиновой рощи самодельные ракеты с воем пролетели над нами в сторону еврейского поселения. Наверное, об этой удаче говорил хитрый продавец ключей из Вифлиема? Не знаю...

Он самый большой в моей коллекции – почти 28 сантиметров! И когда он полетел со мной на самолете, его долго, с недоверием рассматривал таможенный офицер, видимо, прикидывая, готов ли я кинуться на пилотов, вооружившись этим увесистым куском ржавого металла.

– Откуда? – Наконец лаконично поинтересовался страж границы.

– От почтового ящика, – намеренно по-русски ответил я и улыбнулся.

Пограничник многозначительно кивнул, не поняв ни слова, и махнул рукой – «проходите». Наверное, ему надо было проявить бдительность.

Этот ключ пересек со мной весь Синайский полуостров, а приобрел я его на базаре города Дахаб, что недалеко от закрытой тогда еще египетско-израильской границы. Город этот знаменит разве что «дайверской меккой» – провалом дна у самого берега – «Оком дьявола», почти идеально-круглой дырой, уходящей на сотни метров отвесно вниз. Скалы на берегу около этого «ока» увешаны памятными табличками с именами безумцев, не вернувшихся со дна морского, пытаясь покорить этот анти-Эверест. В остальном – это захолустье, перманентно страдающее от набегов бедуинов, коварно появляющихся из пустыни и внезапно нападающих на блок-посты местной полиции.

Рынок Дахаба – пыльная площадь с разбегающимися в разные стороны улочками, с лавками, магазинчиками и закусочными, у которых традиционно воздвигнуты башни из упаковок с бутилированной водой. Та лавка, в которую я забрёл, торговала чем попало – ковры для молитв, шоколадные батончики, пластмассовые тазы и длиннющие рубахи с воротом – всё это было намешано и навалено безо всякого принципа или порядка. Продавец, увидев меня, необычайно оживился и стал предлагать купить «одежду Пророка», нахваливая без устали качество египетского хлопка, нисколько не стесняясь бирки «Made in China» слева внизу у этого странного одеяния. Я уже было согласился заплатить за этот подозрительный балахон 15 долларов, когда мое внимание привлекла груда вещей в углу лавки. Швейная машинка «Зингер», несколько кувшинов-кумганов и связка ключей на огромном ржавом кольце. Всё это было пыльным и как-то странно закопчённым, будто бы извлеченным с пепелища...

Я поднял ключи и обернулся к продавцу. Тот хитро, понимающе, закивал и рассказал историю этих предметов, для чего нам пришлось знакомиться и представляться. Джасим поведал мне, что эта жалкая кучка вещей – все, что осталось от его родового гнезда. Три или четыре сотни лет дом торговцев семейства Сахим простоял в Дахабе. Отважные купцы водили караваны по всему арабскому миру, добираясь до самих Мекки и Медины (упомянув святые места, Джасим на мгновения почтенно прикрыл глаза). Но бедствия XX века постепенно пожрали былую славу клана. Сначала арабо-израильская война, потом бесчинства Мубарака (да будет ему жарко в аду), а потом и набеги бедуинов сделали свою неумолимую работу. Дом ветшал, бизнеса не стало, родня разъехалась по большим городам и сгинула там, а в конце прошлого года бедуины и вовсе сожгли дом Джасима, то ли по неосторожности, то ли со злым умыслом. Теперь он живет тут, над лавкой, а от некогда славного дома купцов семейства Сахим осталась только сломанная швейная машинка и эти ключи. А вот этот, самый большой, – он от ворот – ему точно больше 300 лет...

Я купил ключ, не торгуясь, – мне очень хотелось верить Джасиму. Я ехал в дребезжащем джипе по синайской пустыне, смотрел на мелькающие за окном обугленные остовы советских танков, словно памятники былому безумию, разбросанные тут и там, и думал... Думал о странной способности человека самоуничтожаться, впадать в какое-то безумие, из которого порой десятками лет не находится выхода. А тяжелый ключ от сгоревших ворот лежал в сумке и ждал своего первого путешествия на Север.

Несмотря на то, что он был маленьким, невзрачно-тусклым и невыразительной формы, он сразу привлек мое внимание на обширном антикварном развале боснийского города Требинье. В таких городах частенько торговцы старьём и древностями выходят на туристические улицы в выходные – в надежде подзаработать лишние евро на беспечности расслабленных туристов, очарованных окружающим архаизмом и атмосферой неотреставрированного Средиземноморья.

Я покрутил ключик в руках, силясь понять, чем же он меня мог привлечь.

– Интересуетесь лагерем Кератерм? – Почти безупречно по-русски спросил продавец, не скрывая тревоги в голосе.

– А что это? – удивился я.

– Этот ключ. Он от «наручников смерти» из Каратерма.

– «Наручников смерти»? – Я присмотрелся к ключу и понял, что меня в нем заинтересовало: он был предельно прост, обычный «Г-образный», таким ничего толком и не запрёшь...

– Эти наручники одевали смертнику в лагере, – продолжил продавец, – С вечера одевали, и это было как приговор, чтобы за ночь ничего с собой не сделал. А на утро – к стенке ставили или душили проводом – как повезёт... Брать будете?

– Буду, – с ужасом пролепетал я и чуть не выронил ключик из вспотевшей руки.

Продавец даже не заломил цены, или я тогда не обратил на это внимания, я и теперь не помню, за сколько купил этот страшный артефакт югославской войны. Думаю, недорого. А продавец, похоже, и сам был не прочь избавиться от этого ключа.

Этот ключ не висит у меня на стене, как прочие из моей коллекции. Не знаю почему, наверное, он напоминает мне как внезапно вспотели мои руки, когда я услышал о «наручниках смерти» из лагеря Каратерм...

В моей коллекции несколько десятков ключей со всего мира – от Перу до Сингапура, и от Хельсинки до Сомали. Каждый из них – какая-то история или байка, трагедия или фарс. Обо всех не расскажешь, но все они – память. Память моя, память чья-то, наша память.

По сути ключи всегда отделяли «наше» от «общего» пространства. Запирали дом, шкаф, автомобиль или сейф – они были и остаются неким инструментом обособления, индивидуализации, собственничества. И, только теряя свой замок, ключ становится просто ключом, кусочком железа, обретающим тайный смысл ровно настолько, насколько мы этого захотим.

Не выбрасывайте старые ключи.

Андрей ПОТЫЛИЦЫН