Вспоминался второй, тоже уже известный случай. Огромный вокзал – потолок где-то далеко вверху, а вокруг люди с мешками, чемоданами, только мамы нет. Я плачу, реву изо всех сил, и вдруг она появляется из окружающей толпы и берет меня на руки. Как стало сразу хорошо! Мне было тогда четыре года, мы возвращались из эвакуации в Мурманск к нашему папе и ждали поезд на одном из московских вокзалов. А вот в третий раз память не подвела: мы с мамой смотрим в вагонное окно, за которым сплошной лес, и тут деревья раздвигаются, и перед нами река, мост через нее разрушен, металлические пролеты свалились в воду и торчат ржавые – картина довольно неуютная. Поезд сбавляет ход и, не торопясь, переезжает реку, видимо, по временному мосту, а мама плачет, и слезы текут и текут по ее щекам.
А потом был разрушенный Мурманск, но, что интересно, на улице горели светофоры: я их никогда в жизни не видел, поэтому сильно удивлялся и радовался. Мой папа, Тучкин Алексей Сергеевич, всю войну проработал директором областного института усовершенствования учителей. Спасая институт от вражеских бомбежек, областное начальство перевело его в Мончегорск, куда фашистские самолеты не добирались. Мы с мамой приехали к папе, а он нам приготовил сюрприз – достал с полки из-под самого потолка две небольшие стеклянные банки, одна была наполнена леденцами, а другая – какими-то темно-коричневыми конфетами.
– Смотри-ка, шоколад! – радостно воскликнула мама и, обращаясь ко мне, добавила. – Ты его обязательно попробуй.
Понятно, я послушался, но шоколад мне не понравился, зато леденцами набил полный рот, что ни капельки не испортило мне аппетита, я с удовольствием слопал макаронный суп за обедом.
Впереди нас ждала еще одна дорога. Война не прошла бесследно для отца – на одной ноге началась гангрена. Врачи настоятельно рекомендовали ему срочно выехать из Заполярья, где с витаминами в те времена было туговато. Он обратился в министерство.
Ему предложили на выбор Молдавию и Курскую область. Он остановился на втором варианте. В курском облоно его назначили директором средней школы в селе Беседино, неподалеку от областного центра. Кирпичное здание школы было разрушено в ходе недавних боев, рядом соорудили на быструю руку деревянный барак, разделив его на классы и небольшие подсобные помещения, в одном из которых мы и проживали. Мама стала учительницей начальных классов. И тут в Беседино открыли районную газету, куда маму пригласили ответственным секретарем. Она согласилась. Сейчас, размышляя над таким ее решением, я, в целом, нашел ему какое-то оправдание.
В Мурманске педагогический путь моей мамы начался довольно неожиданно. Была середина 30-х годов. Высланным в город на стройку раскулаченным крестьянам разрешили выписать себе семьи, которые, понятно, были многодетными, и городская система образования сразу захлебнулась. Вводили не только третьи смены в школах – даже четвертые кое-где.
За одно лето в городе построили сразу пять школьных зданий. Построить-то, построили, но где взять учителей? Пришлось «кроить» сложившиеся коллективы, но все равно дефицит педкадров оставался значительным. Тогда избрали радикальное решение, под которое и попала моя мама. Она только перешла в десятый класс, и первого же сентября к ним в класс заходит директор школы вместе с секретарем горкома комсомола.
Директор, долго не раздумывая, называет пяток фамилий девушек, в том числе и Семенову, и приглашает их к себе в кабинет, где секретарь райкома каждой из них вручил комсомольскую путевку на учительскую работу и объяснил в какую школу они должны теперь отправиться. Одновременно их зачислили студентками вечернего педучилища. Так начался педагогический путь моей мамы.
Вскоре Мурманск стал областным городом, и в нем, как положено, открыли институт усовершенствования учителей, куда методистом пригласили работать моего папу. Вскоре его назначают замом заведующего учебной частью, а впоследствии и завучем.
Понятно, в институте жизнь кипела: семинары, совещания, конференции – требования к результатам труда учителей возрастали год от года. И стоит сегодня отметить, что заложенный в то время уровень педагогической подготовки учителей сохранился по сей день. Школы Мурманской области дают отличные знания своим ученикам. На одном из таких педагогических форумов папа познакомился с симпатичной молоденькой учительницей и куда деваться – влюбился. Ее отец, Семенов Ананий Борисович, вначале довольно прохладно отнесся к такому событию. Когда отец пришел свататься, тот заявил:
– Соню не отдам – бери Шуру.
В семье было четыре дочери. Но тут вступилась мама, которая решительно не согласилась с такой позицией отца, и тому пришлось пойти на уступки.
Я родился в 1940 году, а полтора года спустя началась Великая Отечественная война. Ее мы с мамой встретили на Украине. Отдыхали и ждали нашего папу, который должен был приехать к нам в начале июля, но не дождались – грянула война. Сельчане помогли нам добраться до железнодорожной станции, где формировался эшелон из теплушек для тех, кто эвакуировался. Понятно, я все это не помню в силу своего возраста и знаю только по рассказам мамы. Украинские власти как могли, так и помогали эвакуированным. На каждой станции варили гороховую кашу с салом и бесплатно раздавали беженцам, подвозили воду к вагонам. Господь нас берег.
Как вспоминала мама, лишь мы проедем станцию, как фашистские самолеты ее разбомбят, а наш эшелон оставался невредим. В конце концов, мы добрались до Урала, до Башкирии, где в селе Воскресенском жили родители отца, дедушка Сергей Михайлович и бабушка Екатерина Александровна. В начале тридцатых годов их раскулачили, отобрали дом и нажитое добро. Спустя несколько лет мой папа купил им новую избу и корову, и они опять встали на ноги. А то бедствовали, тем более что на руках у них оставался младший сын Борис. До раскулачивания они жили в селе Артюховка Стерлибашевского района, а мой отец их переселил в Воскресенское, бывшее в то время райцентром. Село возникло во второй половине XVIII века вокруг медеплавильного завода, основанного купцами Твердышевами. Завод в те времена был одним из крупнейших в России. В годы восстания Пугачева тут отливали пушки для его крестьянской армии, и я еще в школе изучал историю своего государства по учебнику, где был рисунок передачи Пугачеву этих пушек рабочими Воскресенского завода.
Немцы наступали, и в Воскресенском, как и в других восточных районах нашей страны все больше и больше появлялось эвакуированных беженцев, понятно, в школах села вакансий не было. Маме предложили должность учителя начальных классов в деревне Александровка в 12 км от райцентра.
Она там проработала ровно неделю, а я оставался у дедушки с бабушкой. Жить в деревне было не у кого, эвакуированных и там хватало, поэтому она вновь отправилась в районо с отказом от работы в Александровке. В отделе
вошли в ее положение и предложили стать воспитателем во вновь открывшемся детском доме. Там она трудилась три года и, как ей казалось, утратила навыки преподавания. Вот поэтому она и пошла на «бумажную» работу в редакцию. Судьба ее испытывала. Тут она окончательно поняла, что главное ее призвание – дети. Вернулась в школу, и уже не расставалась с учительским служением до самого ухода на пенсию.
У отца проблемы с ногой усугублялись: она распухла и начала гноиться. Его отвезли в Курск в областную больницу, где ногу отрезали выше колена. Он не сдавался. Вернувшись, быстро научился управляться с костылями, продолжал работать директором, даже школьную лошадку сам запрягал. В этот трудный отрезок жизни мама оставалась ему верным помощником и своеобразной опорой. Она даже завела двух козлят: козла и козочку, чтобы поить отца лечебным молоком. Но дело до этого не дошло – козу украли, а козла пришлось зарезать – с его кормежкой возникли проблемы. И не только с ним одним. Послевоенные годы – если кто помнит – время было далеко не сытым. Неурожаи. Два папиных брата и сестра жили в Ташкенте, который всегда в нашей стране слыл городом хлебным. В своих письмах они постоянно звали нас к себе. В конце концов, мы решились на новый переезд.
Сборы были недолгими – особого барахла у нас и не было, да откуда ему взяться в нищее время. Папа закупил много чая в сельском магазине. В Беседино чай особым спросом не пользовался, а вот в дороге он служил нам почище любой валюты. На остановках за чай можно было приобрести не только продукты, но и вещи. Маме купили оренбургский пуховый платок, которого она раньше никогда не видела, и он ей понравился.
В Ташкенте вначале все сложилось как нельзя лучше. На жилье нас взяла папина сестра, у которой квартира была просторной, поэтому места всем хватало. Папа устроился на преподавательскую работу в какой-то институт, а мама – в школу. Я без особой опаски выходил гулять на улицу. Там было довольно интересно: в арыках текла холодная вода, на тротуарах лежали внушительных размеров груды арбузов, дынь, персиков и прочих фруктов, над которыми роились осы. Помню одна из них меня ужалила в подбородок. Продавцов было много, а вот покупателей не очень.
И тут случилась беда – маму укусил малярийный комар. У нее поднялась температура, она, не вставая, лежала в постели. Организм северянки к таким испытаниям, понятно, не был готов. Она родилась в Исакогорке под Архангельском. Вскоре после ее рождения семья переехала в Мурманск. Отец и мать были из поморов, словом, абсолютно северные люди. Откуда тут взяться иммунитету от малярии. Врачи дали настоятельный совет – немедленно менять климат.
И мы отправились в Башкирию, вновь в село Воскресенское. По дороге мама поправилась. На поезде ехали до Оренбурга (в те времена – город Чкалов), а уж оттуда на большом грузовике до Мелеуза, и опять же на другом грузовике до Воскресенского. О прочем транспорте никто и не мечтал.
В Воскресенском нас встретили тепло и радушно, хотя, помимо нас, в этой избе еще находилась тетя Надя со своим сыном Сашей, вернувшиеся из-под оккупации. В свое время они не успели эвакуироваться – так стремительно наступали немцы. Как говорится, в тесноте, да не в обиде. Папу вскоре назначили директором средней школы, она была единственной в районе, в остальных деревнях – или семилетние, или начальные школы.
Мама стала учителем начальных классов, а тетя Надя в этой же школе преподавала математику.
Вот тут уместно вспомнить, что моя мама была горожанкой, а в деревне столько «черной» работы, что, как говорится, черт ногу сломит: и воду принеси, и печки протопи, пол от грязи косырем поскреби. А тут еще и скотина, и огород… Да, мало ли чего другого! Деревенские женщины сызмальства привыкали к такому тяжелому труду и считали, что так и должно быть. Другой жизни они просто не знали. А вот маме приходилось всему учиться. И она не сломилась, не роптала.
Когда сельское начальство вселило нас в директорский дом при школе, то полы в нем были окрашены, и скоблить их косырем нужды не было – просто помыть и дело с концом. А вот топить приходилось две печи – русскую и голландку, потому что дом оказался большим и быстро выстывал в суровую зимнюю пору. И огород был, и баня, единственная в селе, топившаяся «по-белому», то есть дым выходил в трубу, но и дров она потребляла больше. Воду носила мама из колодца, что был метрах в ста пятидесяти от дома. Стирать приходилось вручную в корыте, летом на улице, зимой – в доме. Соответственно, готовить ежедневно трехразовую еду на трех человек. И не нужно забывать, что она еще работала учительницей, когда надо выкраивать время для подготовки к урокам, проверке тетрадей, посещению учеников на дому, проведения дополнительных занятий. Она же была женой директора и никакого послабления в работе не могла себе позволить! Каждый учебный день, каждый урок только на «пять с плюсом». Словом, совсем нелегко. А дальше стало еще тяжелее.