Жизнь, жизнь. Не только о себе. Пятая часть

Мешали, видимо, рифмующиеся окончания. Зато записалась в библиотеку в возрасте пяти лет.

Мамина подруга, красавица Савия-апа, работала в районной детской библиотеке. Скорее всего, меня отвела к ней в библиотеку мама, но я помню, что потом с важным видом ходила менять книги сама, и за школьные годы прочитала много и русской, и зарубежной классики из районной библиотеки для взрослых. Благо, тогда не было телевизоров. Слушала радио: концерты легкой и классической музыки, татарских и башкирских исполнителей, «Странички поэзии», «Театр у микрофона», «Клуб знаменитых капитанов», произведения классиков в исполнении лучших актеров страны. Запомнился «Последний дюйм» Джеймса Олдриджа. Имя автора я вспомнила лишь много лет спустя, когда сама начала читать курс истории английской и американской литературы в Павлодарском пединституте. Актеры читали так выразительно и даже вдохновенно, что перед глазами вставало бескрайнее бушующее море (по картинкам из книжек и кинофильмам, у нас же моря не было), растерзанный акулами, истекающий кровью летчик, отец отважного мальчика. Повествование сопровождала необыкновенная музыка – над радиопередачами, как я теперь понимаю, работали настоящие звукорежиссеры-мастера. Я искренне переживала за героев рассказа.

Мои первые книги – сказки под названием «Сивка-Бурка» на русском языке и «Три дочери» на татарском. Запомнилась мораль второй сказки: там три сестры выросли, вышли замуж и разъехались по разным краям. А как-то мать заболела и зовет их к себе на помощь. Одна из дочерей отказалась приехать, сославшись на срочную стирку, другая – под предлогом, что нужно допрясть пряжу, и только третья дочь откликнулась и приехала помочь матери. Так Бог или какой-то волшебник превратил первую сестрицу в утку, чтобы она вечно плескалась в воде, а вторую сестрицу – в паучиху, чтобы она вечно пряла свою пряжу. Вот так! Было даже страшновато.

Без воды – квас, пиво и компот

До поступления в школу меня пару раз отвозили к маминой маме, бабушке Марьям, которая жила в селе Толбазы Аургазинского района, на расстоянии примерно трехсот километров от нас. Рейсовых автобусов между населенными пунктами тогда не было, и ездили на «попутках», в кабине или кузове грузовика, почтовых фургонах (если возьмут) или тракторных санях. Сани эти помню уже по началу 70-х, когда была студенткой и училась в Уфе. Как-то зимой сама проехала в тракторных санях сорок километров со станции Аксеново до дома. На зимние каникулы. Замерзла, конечно, но не до смерти.

А поездка к бабушке запомнилась тем, что папа напоил меня, пятилетнюю девочку, пивом, так как нигде поблизости не нашел ни воды, ни кваса. Налил мне пива, которое «пахло водкой». Но папа, видно, устал от моего нытья и уговаривал: «Пей, дочка, это квас такой».

Бабушка работала тогда поваром в районной столовой, где была прохладная темная «казенка» с припасами. Тут можно было посидеть на ящике, поесть гречневой каши и попить компот из сухофруктов (лакомство для наших северных краев, где в те времена фруктовых садов было еще мало), а сушить фрукты и ягоды просто не хватало солнечного тепла.

Бабушкино село Толбазы располагалось вокруг трех глубоких озер (Ближнее, Среднее и Дальнее) с пиявками, где бесстрашно купалась местная ребятня. Плавали гуси и утки. Воду для питья носили из этих же озер: процеживали через марлечку, отстаивали с вечера на утро, и как будто даже не кипятили, но не помню, чтобы кто-нибудь «болел животом». Мне все это было странно, потому что у себя мы брали чистейшую воду из колодца или дальнего родника под горой. Озер у нас вокруг села Киргиз-Мияки не было совсем, а речка была такой мелкой, что в детстве я так и не научилась плавать. Я боялась высоты, глубины, темноты – физически и темпераментом на спортсменку не тянула никак.

К тому же времени относится пришествие на наши клубные киноэкраны индийского «Бродяги» в исполнении Раджа Капура. На популярную мелодию из этого фильма сочиняли смешные куплеты вроде:

Я директор магазина,

У меня своя машина,

На резиновом ходу

Я полсвета обойду!

Задорная мелодия казалась еще заразительнее от странно звучащих слов непонятного языка. Тетя Фатыма, тогда студентка Уфимского кооперативного техникума, перешила на меня во время своих каникул одно из своих отслуживших платьев из серого крепдешина с лиловыми цветочками. Именно в этом платье я исполняла «Бродягу» на псевдоиндийском языке, от которого ее подружки хохотали до упаду. Я сама этого почему-то не помню, но верю во власть песни над собой с внутриутробного возраста по сегодняшний день. Хоть и говаривала бабушка с отцовской стороны Шамсиямал, что «поющей женщине счастья не видать», именно песня отогревала меня в горести и пелась в радости…

Красные яблоки

Ох, какое это было горе, когда я не нашла под ящиком в углу двора свои лучшие игрушки – осколки фарфоровой посуды с красивыми цветочками. Они пропали, когда в последнее лето перед школой я гостила в Толбазах у бабушки Марьям. Я рыдала, а прабабушка Рабига пошла по огородам и свалкам и собрала для меня новые осколки, лишь бы ребенок так не страдал. Но на новых осколках уже не было тех красивых цветочков, а на некоторых их не было совсем!

Не знаю, как долго я бы еще горевала и завидовала подружкам, у которых цветочки на фарфоровых осколках были краше моих, если бы в один прекрасный день меня не оторвали от соседской завалинки, где вся эта красота была разложена, и позвали домой. Прихожу, а там папа только что приехал из командировки и привез много-много больших красных яблок, а мне – коричневую школьную форму и белый, и черный фартучки, а также настоящее пальто из плотной, темно-синей шелковистой ткани на трех пуговицах и с отложным воротником. Как у взрослых! Фарфоровые осколки во всей своей блистательной красе были забыты, и счастье было так огромно, что больше из того дня я уже ничего не помню. Только те красные яблоки запомнились навсегда – тогда в наших краях яблоневых садов еще не было, и это было редкое лакомство.

Продолжение следует...

Часть четвёртая

Часть третья

Часть вторая

Часть первая