Жизнь, жизнь. Не только о себе. Часть вторая

Когда ты девочка двенадцати лет, нет ничего проще, чем поставить лошадь между оглоблями и надеть ей на шею хомут, а вот что делать дальше… Дед подъехал с соседом на мотоцикле именно в этот момент и запряг лошадь сам, а мы, мал мала меньше, быстро погрузились в «фурманку» и свесили ноги между перекладинами. Дед был в небольшом подпитии и всю дорогу отчитывал нас за грехи наши тяжкие: «Я тут, понимаешь, все лето – и в дождь, и в жару – кручусь, чтобы вы там мед ели, а вы день не могли продержаться, домой с пасеки засобирались! Лошадь они не умеют запрягать! Да я в ваши годы уже подпаском табунами их гонял! И ягоды вам уже не еда, и мед – хлеб да сахар подавай!».

С хлебом-то в пятидесятые было уже получше – мололи на местной мельнице зерно, полученное на трудодни, и пекли в печке пышные караваи, по шесть штук через день. В один присест съедали целый каравай, то есть три каравая в день, так как все лето у деда во дворе крутилось не менее полудюжины внучат. Хлеб ели с молоком, катыком или сметаной (по чуть-чуть), а также с супом и картошкой. Сахар, купленный за деньги, которых всегда было в обрез или вовсе не было, считался в деревне большой ценностью: чаю можешь пить сколько угодно, но сахару дед выдавал по два кусочка на брата, лихо отколов их прямо на ладони ножом от белоснежной головки величиной примерно с кулак.

Он же учил нас кушать мед: брать на самом кончике ложки, а не грести полной ложкой: «Мед – он большую силу имеет. Если съешь сразу много, тут же на сердце скажется, особенно если только что из медогонки! Так что знайте меру». А мы-то думали, что дед скупится. Уж чего-чего, а меду было много. Продавать его не было принято (спекуляция!), просто отдавать – отдавали. Дед ставил брагу на меду, и угощал всех, кого хотел – просто прохожих, если ему нужна была компания – поговорить за жизнь. Заскучав, дед выходил за ворота, садился на лавку и ждал. Первый же прохожий с удовольствием составлял ему компанию. Дед уходил за печку, вставлял в бочонок с медовой бражкой розоватый шланг, чуть-чуть подсасывал, и в банку лилась, надо полагать, целебная веселящая влага. Начинались посиделки, на которых дед неизменно блистал красноречием, приправленным здоровым крестьянским юмором.

В тот день дед с утра отправил нас в «фурманке» (длинная такая телега с высокими наклонными бортами для перевозки сена и дров) на пасеку одних. Сам был озабочен какими-то другими делами. Я была за старшую – в новом темно-синем хлопчатобумажном спортивном трико («дефицит – не испачкай, не порви!»). Без приключений не обошлось – я как-то не так потянула вожжи, и лошадь свернула с дороги. Два колеса наполовину погрузились в придорожное болото. Малышня высыпала из телеги и стала ее толкать. Умная лошадь поняла, что к чему, и благополучно вытащила нас с телегой на колею. Распрячь ее на пасеке (развязать подряд все узлы, снять хомут) и отпустить пастись на травку было уже совсем просто.

Уже виднелась спелая земляника, рдела под березками костяника, журчал прозрачный лесной родник. Мы рассыпались вокруг пасеки и резвились часа четыре, пока не стали нас одолевать «жара, да комары, да мухи». В дедушкиной палатке оказалось еще жарче: воздух внутри был просто раскаленный. Набегавшись, проголодались, и ягоды с водой уже не успокаивали, а только будоражили желудок. Деда все не было, и мы стали собираться домой. Лошадь послушно встала между оглоблями, мы надели на нее тяжелый хомут – ну, а что было дальше, вам уже известно. Думаю, и сегодня я не смогу запрячь лошадь как положено, хотя помню, что: «Всякое дело требует сноровки, но запрягать лошадь должен уметь каждый!».

Шесть караваев

Самый вкусный хлеб я ела в деревне Зильдярово («Жилдэр» по-татарски, «Ветра» в переводе на русский) Миякинского района Башкирской АССР. Там я в детстве (до достижения 10 лет) каждое лето гостила у бабушки с дедушкой. Бабушка через день выпекала в большой печке шесть круглых высоких караваев с золотистой корочкой. Дедушка держал пчел и летом большую часть времени трудился на пасеке.

К завтраку горячие душистые караваи были уже готовы и красовались, разложенные на большой лавке («саке» по-татарски). Бабушка Шамсиямал накрывала их красной клетчатой домотканой скатертью. Тесто бабушка ставила с вечера: брала дрожжи на хмелю (держали постоянно наготове в погребе, холодильников еще не было), замешивала опару, а далее все шло по известному одной бабушке порядку. Я тоже, уже взрослая, научилась печь хлеб, но такие вкусные караваи ела только в детстве у бабушки. Весь день во дворе крутились от 7 до10 внучат, и в один присест мы съедали целый каравай размером с половину большого ведра. Ели с молоком, медом, сметаной, катыком, с супом-лапшой, чаем. Сахару к чаю давали чуть-чуть – денег на него у бабушки с дедушкой не было! Мед дедушка просто раздавал, продавать его тогда было не принято – спекуляция!

Дедушка клал на свою широкую ладонь голубоватую головку сахара, очень ловко отсекал ножом маленькие кусочки и раздавал нам по два кусочка. Чаю с молоком можно было пить сколько угодно, но двух кусочков сахару должно было хватить на все чаепитие. При этом голодными мы не ходили никогда – шесть караваев, выпекаемые бабушкой через день, питали нас досыта! Бегали, как угорелые, купались в речке Уязы, ловили в марлечку, а потом выпускали в речку мальков, лепили на берегу из голубой глины целые города! Паслись в лесу на земляничных полянках, рвали полевые цветы, собирали душицу и зверобой. Это были годы моего счастливого детства, мирной жизни и самого вкусного хлеба!

Продолжение следует...

Первая часть