«Какой инфаркт у этой кобылицы? Скорее Лилька умрет, чем эта розовощекая большая женщина», – разозлилась я. И почему ранее мне не приходило в голову, что эта Расима ненавидит и дочь, и мужа, и мою семью и меня. С какими красными от злости глазами она смотрела на нас, детей, играющих, веселящихся… И что останется у меня в памяти от тети Расимы, кроме ее слова «Яцыз»?
С Пашкой Лилька больше не виделась. Он переехал с родителями на север.
Лилька долго была одна, а тетя Расима хотела выдать ее замуж.
– Нормальные девки уже повыскакивали, а ты бестолочь…
У нее была навязчивая идея с кем-нибудь свести дочь. Однажды и меня позвали на смотрины. Из Баймакского района приехал сын друзей родителей – черненький и маленького роста мужичок.
Он все время молчал и теребил в руках салфетку. Тетя Расима приготовила курицу в духовке, положила ему в тарелку большой кусок курицы и он ковырял ее вилкой. Робко и совсем не по-мужски. А потом вообще сказал, что не голоден. Кастинг женихов он не прошел. Отец Лильки напился, и тете Расиме было стыдно. За него, и за большой кусок курицы, положенный в тарелку жениха, за Лильку, которая всем видом показывала, что сын друзей ей не пара.
– Мама говорит, что выходить замуж по любви – глупость, – сказала она тем вечером. – На одной любви далеко не уедешь…
Мы отправились на крышу, сказав взрослым, что Лилька пошла ко мне, а я к ней. Взрослые казались с высоты маленькими муравьишками, мы видели только их головы – в шапках, шляпах, платках.
– Помнишь, я хотела стать поварихой? А сама учусь теперь на биолога… А помнишь, я хотела встречаться с Пашкой? В итоге одна. Все у меня так, как мама мне сказала: не по любви… Значит, я на верном пути, – рассмеялась она.
Я представила, что сейчас было бы здорово, если бы она собрала чемоданы и уехала от тети Расимы и дяди Эдика в неизвестном направлении…
Моя любимая девочка и настоящий друг – Алисонька Скворцова. Худенькая блондиночка, хрупкая, как пушок-одуванчик.
В первом классе мы выдумывали себе дурные клички, играли в персонажей сериалов. Удирали в коридоре от мальчишек-полицейских, которые хотели «посадить нас в тюрьму за наркотики». Вся эта криминальная бредятина 90-х чем-то манила двух девчонок из интеллигентных семей.
Родители ее были учителями, мои тоже. Алисина мама – Елена Дмитриевна – работала в нашей школе. Она носила парик. Я верила, что это ее настоящие волосы. Как-то пришла к ним домой и увидела, что Алисина мать бродит по дому в потертом халате, а вместо аккуратной укладки из-под косынки выбиваются седые волосы. Я долго разглядывала ее и не могла поверить, что передо мной Елена Дмитриевна.
Папа Алисы был неразговорчивый: «Куда подевали мои носки? Сказано же – класть на верхнюю полку… – слышалось его привычное ворчание, – разбросают мои вещи и рады». Елена Дмитриевна и Алиса, видимо, привыкли к его плохому настроению и уже не реагировали.
Обычно он приходил домой, плюхался в кресло и включал телевизор. Даже завтракал и ужинал в компании с голубым экраном.
А вот на полках в зале повсюду стояли фотографии в рамках – свадьба Скворцовых, они же с младенцем Алисой на ступеньках роддома, Елена Дмитриевна улыбается во все 32 зуба… Трудно было поверить, что это все та же семья, что проживает тут.
В десять лет Алиса узнала, что у отца есть молодая любовница – увидела их на улице. Он шел радостный и совсем не был похож на угрюмого мужика, интересующегося только телевизором…
– Если не расскажу маме, то предам ее? Как думаешь? – спросила она. Тревожные глаза бегали туда-сюда. Я смотрела на нее и не знала, что ответить. Я пожала плечами: «Может, это не наше дело? Они взрослые, сами разберутся».
Ученики обожали Елену Дмитриевну. Она нежно обнимала своих подопечных, вела с ними душевные беседы, казалось, нет более чуткого и доброго педагога, чем мама Алисы.
Но дома все почему-то было по-другому.
«К тебе гости пришли, иди чайник поставь, дура! Ты нормальная? Тапочки даже не предложила!» – ругалась мать на дочь. Я вздрагивала от этих слов, смотря, как краснеет Алиса.
Они жили на проспекте Октября – шумной и широкой улице нашего города. Их хрущевка располагалась напротив садика, в котором часто собирались наркоманы. Мы с Алисой наблюдали за ними вечерами – худые, прыщавые, невозможно было понять – кто из них мужчина, а кто женщина. Они доставали шприцы и делали себе уколы в ягодицы, живот…
– У меня есть одна мечта, – вздыхает Алиса, – жить в центре, подальше от этих мест. Когда ночью подходишь к дому, не знаешь, дойдешь ли до квартиры… Вечно тут ошиваются…
– А чего же вы милицию не вызываете? – удивляюсь я.
– Ты думаешь, они приезжают? – смеется Алиска, – у нас во дворе однажды драка была, мама позвонила «02», говорит: «Человека бьют». Никто не приехал. Потом еще через час перезвонила, они ржут: «До сих пор бьют? Не убили еще?»
– А сторож детсадовский где?
– Не знаю, думаю, он в доле…
Квартира Скворцовых располагалась на втором этаже. Перед их балконом каждую весну распускалась яблоня. Она загораживала свет, и казалось, что комната погружается в зелень. Елена Дмитриевна ругалась на деревья, а ее муж по-прежнему пялился в телевизор.
В их жилище стоял стойкий запах кошачьего туалета. Пахли и вещи, и люди, и посуда.
Каким-то волшебным образом в школе этого запаха не чувствовалось. Елена Дмитриевна покупала дорогой парфюм и излучала изысканный аромат.
У Алисы жил попугай. Он умел разговаривать…
Мы допрашиваем зелененькую с желтеньким клювом птичку: «Кеша хороший?»
И он, наклонив головку, выдает: «Хоро-о-оший… Кеша хоро-о-оший!»
Вот мы открываем клетку, выпускаем попугайчика полетать по квартире. Забавно пища, он садится на гардину, чистит перышки, разминается, а потом перелетает на картину.
– Главное – закрыть все окна, а то улетит, или кот Мишка его поймает! – заботливо говорит Алиса. – Его нельзя заставлять возвращаться обратно – он может испугаться. Я об этом в журнале читала.
– Неужели он сам вернется? – спрашиваю я.
– Да ведь это его домик. В домике Кеши есть игрушки – шишки, веточки, а еще сделанная Алисой погремушка из яйца «киндер-сюрприза». Она насыпала туда бусин и повесила на ниточку. Кеша толкает ее головой, и она трещит.
Мишка вертит хвостом, мяукает, трясется. Ему так хочется поймать попугая. Но мы следим за ним, грозим пальцем: «Мишаня, не тронь!»
Однажды утром Алиса подошла к клетке и увидела, что «хороший Кеша» лежит на спинке кверху коготками. Она пыталась его разбудить. И не добудилась.
В это утро родители орали на нее: «Это ты его замучила своей болтовней!»
Алиса хлопала глазами, слезы ручейками стекали по щекам. Она смотрела на мать, на отца, на Кешу, и казалось, что жизнь ушла из нее, а не из Кеши.
В тот вечер мы положили его в коробку и отнесли в лес. Там вырыли ямку и зарыли его.
– Это мой друг, – рыдает Алиса.
– Деньги достаются тяжким трудом, – говорит нам Елена Дмитриевна за чаем. Глядя на нее, сомневаться не приходится. Она почти такая же худая, как и дочь. Одни глаза. Кажется, ей трудно даже поднять чайник.
– Ты куда пойдешь учиться? – обращается она ко мне.
Она всплескивает руками, и я снова испытываю неловкость оттого, что дома без парика она совсем другая.
– На юриста! Их же как собак нерезаных!
– А куда родители скажут, туда и пойду, – отвечаю я. И мне на самом деле все равно. Я не знаю, кем я хочу быть, а все мои знакомые хотят быть юристами.
– А ты, Алис? – обращаюсь я к подружке.
– А я замуж хочу выйти удачно, – смеется она, отхлебывая чай из кружки.
Лицо Елены Дмитриевны становится багровым.
– Ну-ка поясни, что значит «удачно»? – взрывается она.
Алиса вскакивает, понимая, что сейчас начнется скандал:
– Удачно – это не как ты! Не так, чтобы день и ночь над тетрадками сидеть! Пошли, – хватает она меня за руку.
Я смущенно встаю, и мы идем к двери.
Елена Дмитриевна бежит за нами.
– Нахалка, в доме чужой человек, а ты…
Алиска захлопывает дверь, и мы бежим вниз по лестнице.
На улице ветер – пронизывающий. Кажется, он продувает все косточки, и от него нет спасения.
– Ты зачем так? – спрашиваю я.
– Все надоело. Надоела неправда… Недавно у матери юбилей был, так она вырядилась, толпу гостей позвала. И отец такой чистенький, аккуратненький… в роли ее верного мужа сидел весь вечер со всеми ляля-тополя. А сам… А сам он ненавидит ее. Ясно же!
Алиса больше не послушная отличница. Сейчас, прямо у меня на глазах, она разъяренная девчонка, которой больно.
– Пусть они сами разбираются… – начинаю я.
– Ага, только пусть и ко мне не лезут с нравоучениями! – перебивает она. – Меня тошнит от их игры в приличное семейство. Знаешь, почему отец не сваливает к своей малолетке? Потому что им жить негде… Не приведет же она старпера в родительский дом. Я ненавижу их всех!
Мы идем по проспекту, а продрогшие деревья порывисто склоняют свои ветки. Ветер выпускает их из объятий, и они снова выпрямляются. Мы прячемся в куртки, хотим найти кафе подешевле, ведь денег всего-ничего, на чашку чая. И мы будто в клетке дорогих ресторанов, блестящих вывесок и рекламных щитов. Нам некуда спрятаться, и все же вдвоем легче, чем поодиночке.