Мое ТМУ. Часть двенадцатая

С пятого на шестое ноября я заступал в наряд дневальным по КПП училища. Дежурный офицер, инструктируя наряд, сказал, что накануне великого пролетарского праздника особенно вероятны провокации со стороны недобитого буржуазного отребья, окопавшегося в Таллине. Все должны проникнуться ответственностью момента и нести службу с удвоенной, нет, утроенной бдительностью. Особенно важная роль отводилась дневальным по КПП. После перехода личного состава в экипаж мы должны были с учебной винтовкой с примкнутым штыком поочерёдно всю ночь патрулировать перед фасадом училища, чтобы предотвратить возможное проникновение коварного врага в учебный корпус. А он, уж поверьте, будет пытаться проникнуть. (Правда, не понятно, что ему там делать – но эту мысль я держал при себе).

Часов в двенадцать настала моя смена. Повесив винтовку на плечо и подняв воротник бушлата, я под мелким дождём ошивался около подъезда.

Эстонцы, как и их братский народ – финны, далеко не приверженцы трезвого образа жизни. В силу этого они, в основной массе отрицательно относясь к советской власти, тем не менее с энтузиазмом отмечали все советские праздники, считая их законным поводом для очередного и не всегда умеренного приёма высоко чтимой ими "Moskva viin" – "Московской водки".

Поэтому уже пятого вечером проходили мимо меня группы поддатых представителей титульной нации, как юных, так и вполне зрелых. Молодёжь, глядя на меня, порой что-то горячо обсуждала. Чувствовалось, что они были бы не прочь, пользуясь численным преимуществом, набить морду одинокому "мадрузу" – матросу, но винтовка на моем плече охлаждала их пыл. Вдруг я увидел, что какая-то тень скользнула к палисаднику у входа в училище.

Надо же, диверсанты все же пытаются проникнуть – подумал я, – и, срывая винтовку с плеча, с грозным кличем:

– Стой! Кто идёт! – направился к палисаднику.

В кустах я разглядел затаившуюся фигуру.

– Выходи, стрелять буду! – уже несколько нервно крикнул я, передёргивая затвор трёхлинейки.

Учитывая то, что казённая часть винтовки была просверлена, я не смог бы выполнить свою угрозу даже при наличии патронов. Но у меня и патронов не было. В это время проезжающая машина высветила фарами обширный обнажённый женский зад.

Увидел я и его обладательницу, женщину средних лет, присевшую в кустиках.

– Что ты здесь делаешь? – крикнул я.

Слегка заплетающимся языком, с эстонским акцентом, она доходчиво объяснила мне, чем занята.

– Уходи, тут нельзя, – продолжал бушевать я.

Она ответила, что уйдёт, как только завершит процесс. Отойдя в сторону и продолжая бдительно держать винтовку наперевес, я подождал несколько минут. Дама из кустов не появлялась. Подойдя снова к палисаднику, я увидел, что она уже спит, так и не прикрыв свои прелести юбкой. Слегка покалывая штыком, я с трудом разбудил ее. Проснувшись, она стала костерить меня на русском и эстонском языках. Но я все же заставил ее встать и продолжить путь. Пошатываясь и бормоча себе под нос:

– Kuradi madrus (чёртов матрос) – она исчезла в темноте.

– Что у тебя тут за аврал? – спросил вышедший на шум помдеж.

Я доложил о своей перепалке с дамой.

– Ладно, завязывай все это дело, хватит мокнуть под дождём, пошли спать.

– А как же пост? – спросил я.

– Кому он нужен, этот твой пост – ответил поднаторевший в делах службы третьекурсник, – через полчаса все в Таллине дрыхнуть будут. Ни одной собаки не увидишь, какие там диверсанты, кому мы нужны. Топай.

За два месяца пребывания в училище я успел усвоить, что "приказ начальника – закон для подчинённого, он исполняется точно, беспрекословно и в срок". С некоторой долей облегчения покинул я свой пост, исполняя приказание помдежа, хотя и было оно отдано не в категорической форме, а, скорее, в эпической. Мы зашли в здание, заперли двери на засов и благополучно проспали до утра. Утром, когда дежурный офицер с личным составом прибыл из экипажа в училище, помдеж доложил, что за время несения службы никаких происшествий не произошло. Вернувшись вечером шестого из наряда в экипаж, я застал в самом разгаре подготовку к завтрашней демонстрации. В баталерке к утюгам были очереди. Все драили бляхи, пуговицы на бушлатах, наводили блеск на ботинки, подшивали свежие воротнички к сопливчикам, разглаживали ленты бескозырок. Дежурные по ротам раздавали полученные у Коневицкого белые перчатки. В воздухе витал ажиотаж ожидания чего-то важного, значительного.

Все, кто шёл в первой шеренге каждой роты, получили боцманские дудки. Примерял дудку к бушлату и я. Мне было жалко, что меня не видят ребята из нашего московского дома и кое-кто из знакомых девчонок.

Утром подъем был на полчаса позже, зарядки не было. В половине девятого во всем своём парадном блеске мы выстроились на Сяде. Накануне вечером знамя из училища перенесли в экипаж и теперь под команду дежурного офицера:

– На знамя смирно! Равнение на знамя! – знаменная группа вышла из экипажа и пронесла знамя в голову колонны. Оркестр играл встречный марш. Все выглядело очень торжественно, мы, первокурсники, участвовали в этой церемонии впервые. Меня наполняло чувство гордости оттого, что я являюсь полноправным участником этого старинного, как теперь сказали бы, волнительного, ритуала.

Моросил мелкий дождь и наши вчерашние усилия шли насмарку. Под дождём штанины суконных брюк приобретали форму слоновьей ноги, от былых складок не оставалось и следа, ленты на бескозырках скручивались винтом.

Под оркестр и со знаменем направились мы по праздничным, увешанным флагами СССР и Советской Эстонии улицам в училище. Мы шли более длинным, чем обычно по утрам, путём: с Вене повернули на Виру, прошли мимо двух старинных башенок, Горки Поцелуев, вышли на Центральную площадь, с неё на Пярну мантее. Дождь прекратился, стало проясняться. Народ уже начинал собираться на демонстрацию, девушки приветливо махали нам руками, некоторые узнавали в строю своих знакомых, окликали их.

Через распахнутые училищные ворота колонна втянулась во двор. Здесь нас уже ждали Аносов, Орсич, Васьк, Новицкий. Во всю мощь своего знаменитого голоса Аносов поздравил всех с сороковой годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции, пожелал успехов в учёбе и выразил надежду, что мы достойно представим училище на сегодняшней демонстрации.

Прозвучал сигнал на завтрак. Сегодня он был праздничный: какао, ветчина, яйцо, горячее блюдо, все это было приятной неожиданностью после ежедневного кефира с половиной батона. Наш энтузиазм достиг предела. Мы готовы были горы свернуть ради родного училища.

Часов в 10 было объявлено общее построение во дворе и вскоре мы в составе колонны демонстрантов Центрального района Таллина, кружным путём, двинулись к площади Победы. Там, находясь на специально построенной к этому случаю временной трибуне, руководители Советской Эстонии "тепло приветствовали текущие широкой полноводной рекой тысячи и тысячи строителей коммунизма на эстонской земле" – примерно так выглядели репортажи о ноябрьских и первомайских демонстрациях в те годы. Шли мы долго и довольно свободно, и только при подходе к площади перестроились поротно в колонны по восемь и парадным шагом с равнением на трибуну протопали по площади Победы.

Многодневные тренировки сделали своё дело не только в том плане, что мы научились более или менее сносно ходить в парадном строю, но мы все более и более проникались важностью этого мероприятия, стремлением пройти как можно лучше. И на самом подходе к площади я, например, испытывал такое же волнение, как перед каким-то важным испытанием.

А когда мы прошли мимо трибун, и прозвучала команда:

– Вольно! – я почувствовал такое же облегчение, как после успешно сданного трудного экзамена. Казалось, у всех одновременно вырвался вздох, как будто мы сбросили тяжёлый груз, который лежал у нас на плечах. После строевого шага пошли хотя и в ногу, но легко и свободно.

Здание училища частично выходило на площадь Победы, так что обратный путь у нас много времени не занял. После праздничного обеда прозвучала команда, которую мы, первокурсники, ждали более двух месяцев:

– Построиться для получения увольнительных!

Наконец-то мы на законных основаниях выйдем в город. Большинство увольняли до 24:00 седьмого ноября, а несколько человек, имеющих родных в Таллине, до 24:00 восьмого. В числе последних был и я. На пару дней разъехались по домам и ребята, живущие в близлежащих эстонских городках: Палдиски, Хаапсалу, Тапа.

Кулларанд проинструктировал нас, чего не должен делать курсант, находясь в увольнении. В числе запретов оказался и такой: "Запрещается курить, пить или есть что-либо на улице". Курить – я не курил, есть после праздничного обеда не хотелось совершенно, а выпить что-нибудь я надеялся у мамы. И вот, с заветной увольнительной я прохожу через КПП. До этого мы с завистью смотрели по выходным, как это делают старшекурсники.

Дома меня встретили радостно, но удивили, сказав, что пару часов тому назад они меня уже видели. Оказалось, при трансляции по телевидению демонстрации, операторы крупным планом показывали прохождение нашей шеренги. Вид у меня, как мне сказали, был очень сосредоточенный.

Не было Додки. До призыва в армию он устроился на гидрографическое судно учеником матроса, как раз на днях они ушли в Вентспилс.

Естественно, мы слегка обмыли и праздники, и демонстрацию, и моё первое увольнение. Выпили и за тех, кто в море, как за всех вместе, так и за Додку персонально.