Мастер и Маргариты. Часть вторая

«Убей меня ударом грома!»

— Знаешь, я только что из Сергиевской церкви, молился, просил о том, чтобы Господь меня забрал, — признался Стас года за полтора до своей гибели старой знакомой, журналистке Светлане Гафуровой, встретив ее на улице. — Так было тошно жить — до невозможности…

Та заволновалась и начала сбивчиво говорить: «Разве так можно? Ты что, не понимаешь, что ты делаешь?» — на что он ничего вразумительного не ответил, а только печально улыбался. Тогда многим знакомым и его скорбь, и его печальная улыбка казались наигранными.

Старая сентенция: поэтам порой свойственно предсказывать свою смерть. Но Станислав Шалухин даже не предсказал свою гибель — он сознательно накликал ее. Зачем? Понять это пытались немногие. Ведь и впрямь — внешне его жизнь складывалась не самым худшим образом. Дружная семья, относительный достаток в доме, уважение окружающих, работа в местном литературном журнале и даже членский билет Союза писателей. А он молился о смерти, которая вскорости и была ему подарена — правда, уже в тот момент, когда он этого даже не ожидал. Психологи порой ссылаются на «внутреннюю программу», приводящую в таких случаях к фатальному исходу: случайно сорвется рука, подвернется нога в опасном месте — вот сработает таким образом подсознание, получившее установку на гибель. Однако здесь был не тот случай. Все экспертизы ГИБДД однозначно подтвердили, что в автокатастрофе был виновен не Станислав, а второй водитель, на большой скорости выехавший ему «лоб в лоб» на пригородном шоссе. Тот, второй, был пьян и, кстати, в столкновении тоже не выжил. Уж за какие грехи платил тот лихач — это ведомо лишь его собственной судьбе. Наверное, были какие-то причины у Автора сюжета его жизни обрывать и его путь именно на этом повороте дороги. Однако поэт Станислав Шалухин не только не искал гибели в момент столкновения — напротив, у него просто не было шансов его избежать. Это не мистика — это вывод экспертов.

Погибли и пассажиры, ехавшие в обеих машинах. «Это хорошо, что Стас не был виноват, — скажет один из его друзей, придя прощаться к его гробу. — Он бы себе этого не простил, если бы ушел из жизни убийцей».

Незадолго до смерти Станислав справил свой полувековой юбилей. На долгие годы он отходил от литературы — пытался играть по правилам «дикого рынка», чтобы стать состоятельным человеком. Больших успехов тут не достиг, хотя выживать в условиях капитализма научился. Но гумилевская «волшебная скрипка» никогда так просто не отпускает человека, ежели и впрямь некогда далась ему в руки: «Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки, у того исчез навечно безмятежный свет очей».

…Все последние три года жизни он писал много, взахлеб, словно бы пытаясь наверстать упущенное, словно бы боясь не успеть сказать что-то главное. И именно самые трагичные его строки повторялись потом негромким голосом в пересудах его знакомых — именно те, где он и впрямь обращается к высшим силам с неоднократной просьбой даровать ему смерть.

В миру Гоморры и Содома,

несчастья, боли и скорбей

убей меня ударом грома,

разрядом молнии убей!

Лирический герой этих строк прекрасно понимает, что почти кощунствует, но он требует, как библейский Иов, чтобы Небо ему ответило. Он «рушит небо», а ответа все нет… Только так ли это? Впоследствии по-новому стали прочитываться строчки о «немоте небес», казавшейся тогда ответом на кощунственные призывы героя: «Убей меня!» Лирического героя — и, конечно, в первую очередь самого автора.

Вот так я криво усмехнулся,

к зениту голову задрав.

Бог проглотил. Не поперхнулся.

И, значит, я ни в чем не прав!

Я и в дали не видел Бога,

хоть даль прозрачнее стекла.

Лишь хищно горбилась дорога,

как будто жертву стерегла.

(Курсив тут мой — С. Х.). Дорога, стерегущая жертву?! Конечно, автор в тот миг и сам не мог знать, почему к нему явился именно этот образ. Но спустя два года на роковом повороте шоссе эта «жертва» будет настигнута «хищной дорогой».

И еще в одном из мест той его последней поэмы лирический герой Шалухина (как и сам поэт) опять-таки молится о том же самом — о смерти — в одной из уфимских церквей. С тем же почти кощунственным пафосом Иова:

Прости, я знаю не по слухам

народ, не верящий в Тебя.

За что Любовью, Миром, Духом

я нищ, как Родина моя?

Я жил в единственной надежде –

Ты отобрал Любовь Ее…

Прости, но, Господи… так где же,

так где же Царствие Твое?

И коль Ты не хранишь, как прежде,

ни нас, ни Родины пути,

так где же, Господи… так где же

нам это Царствие найти?

Обман, грабеж, пустые души,

насилье, грязные дела…

И коль уж Ты к нам равнодушен,

в сердцах не Царствие — зола!

Но в этот раз «ответ» к нему приходит: герой теряет сознание и слышит «глас с небес», повелевающий ему возвращаться к живым, чтобы поведать людям о том, что с ним стряслось. Герой выполняет задание, примиряясь с волей Небес… И сам автор. Он пишет об этом — по его собственному признанию — с удивлением обнаруживая, что строчки рождаются как будто бы сами собой, как будто их ему надиктовывают.

Вполне естественно, что услышано это было лишь небольшим кругом людей. Многим ли сегодня нужна поэзия, даже если за нее заплачено жизнью?

Однако, действительно, что же могло стрястись с этим внешне благополучным человеком, чтобы он так отчаянно и упорно просил о смерти? Ответ банален — и невероятен одновременно: любовь.

Продолжение следует…