Заговорщик-одиночка граф Милорадович

Кто он есть, Михаил Андреевич Милорадович? Граф, генерал-губернатор Санкт-Петербурга, боевой генерал и некогда посещавший университеты в Кенигсберге, Геттингене и Страсбурге. Потомок выходцев из Герцеговины. И немаловажные фактики: спаситель Александра Сергеевича Пушкина, избавившего поэта от ссылки в Сибирь в 1820 году; и соперник Александра Грибоедова (у них имелся один объект обожания – юная красавица-балерина Екатерина Телешова). Гуляка, в общем, каких ещё поискать. Тем не менее, Милорадович оставил тихий, но, подобно небесной молнии, след в скрижалях истории двадцатых годов XIX века, который не всякий любитель истории и приметил. Знатного графа, с мелкотравчатыми оговорками, можно причислить к заговорщикам, ибо он в одиночку пытался совершить государственный переворот в коротком отрезке времени междувластия, когда умирал (и когда умер) император Александр I, находясь в Таганроге, а на престоле зияла громадная пустота. Аккурат сей прелюбопытный эпизодик хотелось бы вытащить на свет божий из биографии Михаила Андреевича Милорадовича. Сегмент тех событий довольно таинственный и, в некотором роде, суматошный, что его вряд ли найдём в школьных учебниках. Но что было, то было – сего замысла и первых, и последующих телодвижений важного вельможи не скрыть. Не утаить!

Наличествует альтернативное мнение: если бы Милорадович не крутился как уж, стараясь посадить на престол великого князя Константина Павловича (своего лучшего приятеля), брата Александра I, то восстание декабристов могло не состояться 14 (26) декабря 1825 года на Сенатской площади в Санкт-Петербурге. Но, как говорится, история не знает сослагательного наклонения; гадать на кофейной гуще не стоит.

Начало

Дневник Марии Федоровны, супруги убиенного Павла I: «Утро прошло без известий. К нам приходил граф Милорадович; он старался меня ободрить, но сердце мое сжималось в смертельной тоске и тревоге. У меня обедали мои дети; в 8 часов вечера во дворец приехал почт-директор Булгаков, чтобы повидать Вилламова и передать ему письмо от ген[ерала] Дибича; тем временем граф Милорадович поспешил к Николаю, который был у себя. /…/ Я /…/ прочла это ошеломляющее письмо Дибича, в котором он писал, что считает своим долгом сообщить сведения о состоянии здоровья государя от 15 ноября; /…/ врачи, не теряя еще окончательно надежды, все же не скрывают того, что состояние государя является крайне опасным; Дибич дал распоряжение Потапову ежедневно отправлять отсюда курьеров; точно так же будут прибывать курьеры и оттуда.

Подобные же письма были на имя гр[афа] Милорадовича, князя [П. В.] Лопухина и ген[ерала] Воинова; от Виллье не было никакого бюллетеня».

Тягостные вести из Таганрога. Милорадович не мог оказаться в стороне. Скорее наоборот, он становится явным посредником между великим князем Николаем и Марией Фёдоровной. Дабы не огорчать её излишними визитами. И родственников со слёзками долой… подальше. Но для чего?

Вполне закономерно, что Николай Павлович, узнав от графа Милорадовича о возможно близкой кончине императора, надумал предпринять некоторые шаги к последующему вступлению на престол. И выказал о своём стремлении, и в первую очередь поставил в известность самого Милорадовича. Эх, лучше бы он никаких действий не предпринимал. Сидел бы тихонечко себе где-нибудь… ловил рыбку в пруду, что ли. Николай, будучи уверенным в своем праве на престолонаследие, абсолютнейшим образом не был осведомлён относительно конкретики событий 1820–1823 гг. Он не знал, насколько безукоризненно это право юридически было оформлено, благодаря стараниям Александра I. Имелись запечатанные документы, хранящиеся в главных государственных учреждениях, что весьма четко предписывалось указаниями на конвертах. Цесаревичу почему-то об этом никто не сказал. По сути, нонсенс! Выяснить, узнать великому князю не у кого. Почти не у кого. Разве что у матери, которая ранее ему осторожно намекала о назначении его престолонаследником. Казалось бы, иди и расспроси. Но вот незадача – путь преграждал расчётливый Милорадович, проявляя неимоверно трогательную заботу о нервах Марии Фёдоровны. А значится, Николай и Милорадович стояли лицом к лицу, решая каковыми будут (его, их) дальнейшие действия. Николай, сам того не осознавая, приобрёл союзника, но союзника не искреннего. Все мысли, сомнения на ту беду будущий император выкладывал не кому-нибудь, а Милорадовичу.

Совещание

3 декабря 1825 года действительный статский советник Опочинин (женатый на дочери знаменитого победителя 1812 года фельдмаршала М. И. Голенищева-Кутузова и бывший адъютантом Константина Павловича в 1800–1808 гг., был лично близок к цесаревичу) составил некое описание основных событий, состоявшихся в предыдущие дни. В этом тексте совершенно недвусмысленно говорится о совещании великого князя именно с Милорадовичем и Воиновым в Зимнем дворце поздно вечером 25 ноября. Адаптировано, разумеется, содержание беседы: будто бы обсуждалось, «какие бы нужно принять меры, если бы, чего Боже сохрани, получено было известие о кончине возлюбленного монарха», причем Николаю приписывается, что он (Александр I) якобы настаивал на немедленной присяге «старшему своему братцу, как законному наследнику престола». Возражавших и не существовало вовсе. Ибо есть Акт о престолонаследии, обнародованный Павлом I 5 (16) апреля 1797 года, который устанавливал новый порядок престолонаследия в Российской империи. В отличие от петровского указа, который предусматривал для государя право назначить себе наследника самому (и тем открыл дорогу к эпохе дворцовых переворотов), акт вводил наследование по закону, «дабы государство не было без наследников, дабы наследник был назначен всегда законом самим, дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать, дабы сохранить право родов в наследствии, не нарушая права естественного, и избежать затруднений при переходе из рода в род».

Разве великий князь Николай Павлович мог противиться сему вескому аргументу… идти супротив закона? Он, к прочему, побаивался гвардии, в особенности старших офицеров. Напомним, об имеющихся подпольных сообществах верховной власти на тот момент было известно многое. «Союз спасения» (1816–1818) как первое тайное общество насчитывало около 30 членов и «Союз благоденствия» (1818–1821) – более массовая организация (до 200 человек). Затем последняя организация в 1821 году распалась на два отделения: северное и южное. Где-то и когда-то случались чистки, аресты при Александре I, но не в полную силу… опасались ли чего-то. Александр I после войны с Наполеоном часто менял, как перчатки, свой кабинет министров. Он уже не доверял никому.

Но пойдём дальше. К примеру, существуют исключительные записи князя С. П. Трубецкого, приехавшего из Киева в столицу в служебную командировку и одновременно привезшего план восстания в 1826 году (но план восстания, собственно, нас не интересует пока). Итак:

«В Петербурге жил тогда частным человеком д[ействительный] с[татский] с[оветник] Федор Петрович Опочинин. Он был некогда адъютантом цесаревича и по выходе в отставку остался его другом. Помещение имел с семейством в Мраморном дворце /…/. Сблизившись с Ф[едором] П[етровичем] и его женой за границей, я оставался с ними в самых коротких отношениях. Они жили, ограничиваясь малым кругом тесного знакомства. Приехав в первых числах ноября 1825 года на короткое время в Петербург, я с ними виделся почти ежедневно. Когда я приехал к нему 26-го ноября, он рассказал мне, что в[еликий] к[нязь] Николай Павлович, как скоро получил известие о болезни императора Александра Павловича, пригласил [к] себе председателя Государственного совета князя Петра Васильевича Лопухина, члена Гос[ударственного] Сов[ета] князя Александра Борисовича Куракина и военного генерал-губернатора С[анкт]-Петербургского графа Михаила Андреевича Милорадовича и представлял им, что в случае кончины императора, он по праву, уступленному братом его Константином Павловичем, и по завещанию Александра должен наследовать престол /…/. Гр[аф] Милорадович решительно возразил, что в[еликий] к[нязь] Николай не может вступить на престол, что законы империи не дозволяют государю располагать престолом по духовному завещанию, что воля Александра об изменении престолонаследия оставалась тайною для народа, так как и отречение цесаревича, что Александр не объявил воли своей всенародно, что во всем государстве признается наследником Константин Павлович, что если покойному государю угодно было, чтоб наследовал после него в[еликий] к[нязь] Николай, то он должен был при жизни своей объявить его наследником, и что, наконец, ни народ, ни войска не согласятся на нарушение прав законного наследника, и припишет дело измене, тем более что и государь и законный наследник в отсутствии, и гвардия решительно откажется принести присягу Николаю в таких обстоятельствах, и оттого неминуемо последует возмущение в столице, которого нечем будет утушить. Совещание продолжалось до 2-х часов ночи».

А что Константин?

Великий князь Константин Павлович не горел желанием стать самодержавным правителем. На то имелись веские, невеские, но всё-таки причины. Он в первую очередь побаивался, что, став императором, тоже окажется убитым как его отец. Неудачный брак с Анной Фёдоровной (немецкая принцесса Юлиана-Генриета-Ульрика Саксен-Кобург-Заальфельдская). Стоит сказать, что он обладал чудовищным характером со странными вспышками гнева, грубость ежечасная. После женитьбы… бабка Екатерина II постаралась, отправив внука под венец в шестнадцать лет, тут его «дьявольские» наклонности и утроились. Происходили часто сцены ревности со стороны великого князя. В марте 1820 года они развелись, она более не желала терпеть мужа-деспота, а Константин не хотел её более знать (изменницу). Затем морганатический брак с польской графиней Жанеттой Грудзинской, который лишал права наследовать трон лишь будущих детей, но не самого Константина Павловича. При сём он прекрасно осознавал, что для управления огромного государства он не годился. Не имел необходимых способностей. Константин до конца жизни продолжал титуловаться цесаревичем. После вступления в сомнительный брак с полькой (1820) в официальном письме Александру I от 14(26) января 1822 г. он отказался от прав на престол, что император подтвердил в ответном письме от 2(14) февраля 1822 г. и затем манифестом от 16(28) августа 1823 г. Документ сей важный должен быть оглашён только после смерти Александра I, однако этого сделано не было. Почему? Знал ли об этом генерал-губернатор Санкт-Петербурга? Утверждающих фактов, что не знал, нету, но и знал – тоже тишина.

Междувластие

Вот какая возникла петрушка в ноябре-декабре 1825 года, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Узнав о кончине императора, 25 ноября (7 декабря) 1825 г., Константин, находясь в Варшаве, присягнул Николаю Павловичу как новому государю. Однако после печального известия о смерти Александра I в Санкт-Петербурге 27 ноября (9 декабря), получается спустя два дня, того же года был объявлен императором под именем Константина I: ему присягнули (что весьма важно после дружеского, мягкого давления Милорадовича) сам Николай Павлович, члены Государственного совета, Сенат, гарнизон столицы и др., а Санкт-Петербургский монетный двор сиюминутно приступил к чеканке монет с его изображением (т. н. константиновский рубль). Ловко провернул… И вдруг вспоминают о манифесте Александра I, где чётко чёрным по белому написана воля умершего императора. Опять-таки мать Мария Федоровна открыто поведала Николаю, который наконец смог увидеться с нею наедине, что по документам он является наследником престола. Возникла полная неразбериха, как бы провисания междувластия. С одной стороны, Константин отрёкся от престола… в письмах Николаю Павловичу от 25 ноября (7 декабря), 2(14) и 8(20) декабря подтверждал (снова) своё отречение, а в последнем из них категорически отказался приехать в Санкт-Петербург, о чём его ранее настоятельно просили и Николай Павлович, и мать Мария Фёдоровна. С другой стороны, Николай уже присягнул Константину, то есть тоже как бы отказался от престола. Как отметил профессор кафедры истории России МПГУ Леонид Ляшенко, ситуация с отказом от оглашения порядка престолонаследования привела к масштабному политическому конфликту.

Декабристы как раз и воспользовались «императорским» двусмысленным положением, выйдя на Сенатскую площадь, выступая за восшествие на престол Константина. И в некотором смысле восстание было на руку Милорадовичу. Граф перед самым 14 (25) декабря в течение суток, вопреки прямому приказу Николая I, не арестовал никого из заговорщиков, фамилии которых оказались известны Николаю I из имеющихся доносов. Спрашивается, почему? Да, Милорадович все последние дни бывал довольно смел, осторожно дерзок; «когда 60 000 штыков в кармане», мог говорить и действовать как его душе угодно. Граф, после очередного письменного заявления Константина об отречении, ещё лелеял надежду… если бы Константин приехал в Санкт-Петербург, он бы смог уговорить, убедить, но…

Занавес

Но все знают, чем закончились «высокие» устремления генерал-губернатора Михаила Андреевича Милорадовича. После упорного требования Николая I, Милорадович в парадном мундире прибыл на Сенатскую площадь переубеждать мятежные войска, дабы они образумились и присягнули Николаю. В тот злополучный день он получил две раны от заговорщиков: пулевую от Петра Каховского (выстрелом в спину или слева) и штыковую от князя Оболенского. Пулевое ранение оказалось смертельным. Современные исследователи-историки заметили, «… следствие не предприняло ни малейшей попытки к обнаружению орудий убийства – пистолетов Каховского и других подозреваемых – для их сопоставления с пулей, извлеченной из тела Милорадовича». Перед самой смертью граф продиктовал свою последнюю волю. Среди прочего там значилось: «Прошу государя Императора, если то возможно, отпустить на волю всех моих людей и крестьян». Что незамедлительно было сделано и освобождено крестьян порядка 1500 душ. И можно отдать должное Николаю I, ни коем образом он не стал разбираться, проводить расследование относительно «малоприятных» последних свершений Милорадовича. Оставил как есть, ибо о покойниках не говорят плохо. И напоследок, отрывок из письма Николая I брату:

«Бедный Милорадович скончался! Его последними словами были распоряжения об отсылке мне шпаги, которую он получил от вас, и об отпуске на волю его крестьян! Я буду оплакивать его во всю свою жизнь; у меня находится пуля; выстрел был сделан почти в упор статским, сзади, и пуля прошла до другой стороны…».