В Уфе сходились провода и нити... Часть вторая. Окончание

Сотрудники редакций вспоминают, что все отношения пронизывала идея дружбы. Встречались в аппаратной – сюда приходили греться. В зимние месяцы здание Дома связи отапливалось довольно плохо, в студиях всегда было прохладно. Чтобы аппаратура работала нормально, работникам радиостанции разрешили использовать электроподогрев (это притом, что целые районы Уфы в 1941 году от электричества были отключены). Посреди аппаратной стоял «козел» – большая асбестовая труба с обмоткой. Ведущие передач приходили сюда задолго до начала. Сидя на паркетном полу около печки, беседовали и готовили материалы, пекли картошку. У теплой печки собирался мировой интернационал.

В этой компании отсутствовали только сотрудники скандинавских редакций. Они появлялись в аппаратной редко и непременно в пальто с высоко поднятыми воротниками, высокомерно кивали всем головой, сразу шли в студию, а потом так же важно и чинно ее покидали. Один из русских работников аппаратной, Киселев, поинтересовался как-то у испанца Санчеса, почему они так себя ведут. Тот пожал плечами и ответил, что, видимо, такой уж у них национальный характер. «Вот посмотри на этого француза, – продолжал Санчес, показывая на журналиста Депюи, экспансивного, подвижного как ртуть, не знающего ни одного русского слова и тем не менее вступающего в любой разговор с русскими. – Это настоящий, типичный француз. Почему? Они всегда немного выпивши, я их хорошо знаю, долго там жил. Но пьют немного, не так, как вы…» Приход этого Депюи был слышен с пятого этажа, когда он только подходил к охраннику на первом и вступал с ним в бурные споры. Вниз он спускался обычно не по лестнице, а, как мальчишка, съезжая по перилам…

Клемент Готвальд, Вильгельм Пик и Долорес Ибаррури бывали на радиостанции часто, но только для того, чтобы прослушать передачи. Пальмиро Тольятти и Жан-Ришар Блок, как правило, выступали сами. Из аппаратной забавно было смотреть на выступающих – некоторые вели себя очень возбужденно. Ведущий болгарских передач, усаживаясь перед микрофоном, непременно расстегивал пиджак, рубашку и, пока говорил, все время отчаянно скреб волосатую грудь. После передачи он церемонно застегивался и уходил как ни в чем не бывало.

На радиостанции часто бывала жена полковника Людвига Свободы, будущего руководителя Чехословакии, который в то время находился на фронте. Она просматривала материалы передач на чешском языке, а затем скромно вязала носки в углу. «Что слышно о муже?» – «Ничего, абсолютно ничего, уже нет сил волноваться», – говорила она на хорошем русском языке, почти без акцента.

Другой чех, диктор Котятко, имел сильный акцент и утверждал, что именно потому, что русский и чешский языки близки, чехам говорить правильно по-русски совершенно невозможно, так как язык непременно «съезжает» на чешское произношение.

Некоторые из выступавших в студии говорили по-русски с таким сильным акцентом, что понять их было почти нельзя. Однажды перед началом передачи в аппаратную вбежал испанец Санчес и сказал: «Я открываю микрофон, потом вы хим…» – «Какой «хим»?» – «Хим!!!» Передача должна была уже давно идти в эфире, когда смысл его слов стал наконец понятен, – после объявления нужно поставить пластинку с испанским гимном!

Русские работники радиостанции как-то спросили Клемента Готвальда, есть ли какой-то эффект от передач, которые ведутся радиостанцией. «О, очень большой, – ответил он. – Подпольные сотрудники постоянно информируют нас об эффективности».

Из Германии сообщали, что наибольший успех имеет прием радиопропаганды, который больше походил на радиохулиганство. Использовался во время выступлений по радио Адольфа Гитлера. Узнав заранее о готовящемся выступлении фюрера, самый мощный передатчик настраивали на частоту, по которой немецкое радио транслировало его речь. Немецкий сотрудник радио Коминтерна надевал наушники и внимательно слушал выступление, а как только между предложениями возникала пауза, нажатием кнопки включался уфимский передатчик и в эфир уходили издевательские, оскорбительные, а иногда просто неприличные реплики и звуки. Замечания радиохулигана слышала вся Германия. Психологический эффект, по данным нашей разведки, был исключительным, а сделать немцы, как ни старались, ничего не могли.

…Сообщение в «Правде» о роспуске Интернационала всех потрясло, реакция у всех была одна. Целые дни на радиостанции все говорили теперь об одном и том же. Предполагали, что руководителей Интернационала толкнуло на самороспуск желание выбить из рук их политических противников главный аргумент – каждая из партий работает по указке Москвы. На самом деле все члены Интернационала страдали от этого аргумента, который задевал и руководителей, и рядовых сотрудников.

Но был еще один, никому не известный, но очень важный аспект проблемы. На протяжении многих месяцев американский президент Рузвельт упорно добивался от Сталина залога для создания объединенной коалиции союзников. Его главный довод заключался в том, что его народ не поймет подписания пакта о нерушимой дружбе с нацией, которая оказывает гостеприимство такому центру подрывной деятельности, каким в его глазах являлся Интернационал. Рузвельта в этом горячо поддерживал Черчилль.

За помощь союзников Сталину пришлось заплатить требуемую цену. На собрании в Куйбышеве именно американская делегация инициировала уже подготовленный политически роспуск Интернационала. Ходатайство американцев было принято после доклада Георгия Димитрова и короткой речи Дмитрия Мануильского. С этого момента грозная сила перестала существовать, американцам стало жить поспокойнее. Мировым братством нам пришлось расплатиться за поставки из Европы и Америки по ленд-лизу…

Идеи интернационализма. Мы растрачивали их постепенно, десятилетиями. Но особенно когда затрещал Советский Союз. Поползли, как на льдине, разломы, люди бежали от краев к центру, а трещало всюду. Что мы получили по ленд-лизу в 90-х? О, великие западные ценности… И все это – за какой-то Советский Союз!

Трагическая музыка распада возникла сначала щемящим звуком беды в Карабахе и ширилась, не затихая. Прежде единое пространство было рассечено. Разделившись на страны, на этом не успокаивались, а делились дальше, ожесточаясь, – на национальности, племена и роды, землячества, аймаки и улусы. Райцентры мерились силами из-за водки, чая и табака.

В эти годы совсем забыли о человеческом братстве, разделившись по категориям «свой-чужой». Всем хотелось знать, кто виноват. Осмыслить связь между словами, слезами и выстрелами мы тогда еще не вполне умели. Строго говоря, в истории нашей страны вообще не было долгих эпох благополучия, однако всегда находились художники и философы, умеющие в любой неразберихе утверждать первенство «человекостремительного» начала. В начале 90-х куда-то они исчезли. Ослабли? Оказался всяк сам по себе посреди толпы таких же растревоженных, как и он, – куда идти? Как спасаться?

Силовые поля, направляющие нашу страну к упадку, сплетались на наших глазах. Везде из очередей гнали чужих. Жители городов объявляли себя не открытыми, как во всем мире, а закрытыми городами. В те годы идеалом стал не вольный город Гамбург, а какой-нибудь закрытый Томск-16 или Челябинск-40. Аплодисментами встречали действия властей по сооружению заборов, кордонов и шлагбаумов. Страна нашла силы и умение сопротивляться распаду, но вся Россия оказалась перегорожена заборами, остатки которых до сих пор приходится разбирать. А что делать? Без этого никак. Государство со шлагбаумами и заборами не будет сильным и самостоятельным.

Мы соскучились по интернационализму. Нам не хватает его как воздуха. Еще недавно некоторые из нас потешались над простенькой песенкой «мой адрес – Советский Союз», считая, что каждый должен любить только свой дом, свой народ, а идея братства людей и слова про общий дом пусты и бессмысленны. «Пора покончить с проклятым советским интернационализмом» – слышались и такие голоса. В результате видим, что в волнах и бурях мы растеряли одни из главных ценностей нашего общества, без которых страна просто не может нормально существовать.

Вот и вопросы возникают о том, что нам необходимо «прежде всего», особенно в свете некоторых телевизионных выступлений-предложений. Возвращение в паспорт графы «национальность»? Или солидарность и единство народов страны? Сплоченность перед лицом неразрешенных проблем? Взаимоподдержка и способность понимать друг друга? Братство, сострадание друг к другу?

Знаете, чего боятся больше всего потенциальные противники России? Интеграции. Того, что Россия и Восток восстановят былую дружбу. Того, что мусульмане и православные найдут общий язык. Того, что затихнут распри и народ России объединится в могучий кулак. Того, что восстановятся интернациональные традиции, которые в нашем государстве всегда были сильны.

О, Западу с такой Россией трудно будет разговаривать. Легче общаться с Россией, мучающейся процессами дезинтеграции и потому покорно-послушной. Американскому долларовому богу нужен раздор и раздрай, ему нужна всеобщая Ливия. Только тогда можно будет легко делить и распоряжаться. А страна, где люди объединены, – это совсем другая страна. И разговаривать с ней придется по-иному. Как воздух нам нужен сегодня интернационализм, без него – никуда. Нам нужен 4-й Интернационал, Российский!