Неповесть. Часть пятьдесят первая

Лакуна

Когда же в июне наконец я получил свой первый паспорт, моментально был изобретён способ знакомиться с девицами быстро, беспроигрышно и без визга.

Мы с приятелями спускались в «Архирейку», где на берегу находилась тогда лодочная станция «Динамо», там мы брали лодку на прокат на весь день (стоило это в ту пору 1,20 руб. в час) и отправлялись в ней на пляж (деньги для этого копились со всем тщанием всю неделю).

Ни одна девица не могла устоять от соблазна покататься в лодке по реке в жаркий летний день. После непродолжительного болтания в середине реки лодка обычно причаливала к островку, лежащему выше по течению и поросшему густым ивняком, где и происходили наши робкие попытки сближения, обычно заканчивающиеся вполне невинно – несколькими неумелыми поцелуями, а то и вовсе одними пощёчинами и руганью. На этот островок постоянно привозили своих пассий и многочисленные прибрежные жители, так что там бывало довольно людно в середине дня и поздним вечером. Постоянно слышались из ближайших кустов взвизги и ойканье, а также и чмоканье поцелуев.

Тем не менее, такое времяпровождение нам очень нравилось, и постепенно мы обзавелись и более-менее постоянными подружками среди прочей пляжной публики. Скорее эти девицы были из разряда «свой парень», но с ними было весело и это обстоятельство нисколько не смущало наши неокрепшие либидо. На пляже мы были самыми заметными, и многие даже побаивались непонятно почему, ведь ни разу там не произошло ни одного инцидента, сильно выходящего за грань общественных приличий. Нас называли «Пляжная Секс-банда» и не более того.

Поразительно, сколько времени было разбазарено впустую…

Лакуна

Как было сказано выше, наша команда в глазах остальных посетителей пляжа именовалась «Пляжная Секс-банда» и многие мамаши запрещали своим дочерям даже близко подходить к нашей лодке (что вызывало нездоровый интерес у юных искательниц приключений, и когда они появлялись на пляже самостоятельно, то уже и сами порой напрашивались).

Но попадались мамаши и совсем иного рода. Одна из таких как-то попросила меня (я плавать совершенно не умею и сейчас) научить плаванию её шестнадцатилетнюю дочь, при этом всячески стимулируя и меня и её примерно так: «Держите её за животик, чтобы ей было удобней…».

После таких слов, а особенно выполненных действий, приходилось долго отсиживаться в воде для приведения в порядок своего хозяйства, иначе вид возбуждённого паренька мог вызвать гомерическую реакцию остальных посетителей пляжа (мне тогда казалось, что все пялятся только на меня). После подвигов такого рода вылезал я из воды совершенно синий в пупырышках и трясущийся от переохлаждения, но тогда надо мной потешались уже мои друзья-приятели.

Этим же летом я умудрился сгореть до третьей и даже кое-где до четвёртой степени, с меня слезла вся шкура со спины и даже с ног, спина была вся в кровавых пузырях, неделю пришлось пробыть в постели.

В тот знаменательный день я явился на пляж полвосьмого утра, а домой отправился лишь пол-одиннадцатого вечера, напоминая собой красное знамя (наверно, даже светился в темноте, впитав в себя такое количество ультрафиолета), в понедельник и вторник провалялся дома в постели, вымазанный сметаной или кефиром, с высокой температурой. Мама вызвала терапевта. Тот долго хмыкал, разглядывая мою спину и ноги, которые я тоже умудрился спалить, затем изрёк: «Жить будет, пожалуй…»

После этого ожога у меня появились тёмные веснушки по спине и по рукам (до этого бледные были лишь на переносице и немного на щеках). Я получил первый в жизни больничный лист и основательный солнечный ожог. Почти неделю пришлось сидеть дома.

Первая жертва жёсткого излучения в городе.

Лакуна

В середине февраля (кажется, 15 числа) Уфа попала в полосу полного солнечного затмения. Я и другие члены астрономического кружка, прибыли на высокий берег Белой, в парк Салавата Юлаева наблюдать сие грандиозное явление, с собой у нас был стодвадцатикратный телескоп-рефлектор и несколько менее мощных приборов наблюдения, а так же все запаслись закопчёнными стёклышками и засвеченной фотоплёнкой.

День поначалу стоял ясный и тёплый, почти весенний для этого времени года и начальные фазы затмения хорошо прослеживались.

Пугающе выглядела быстробегущая овальная тень Луны по дальним низменностям за Белой, и внезапно настигшая нас ночь со звёздами и короной вокруг чёрного диска Солнца при полной фазе. Правда, корону мы видели лишь мгновение, облака мстительно-быстро затянули небосвод, и окончание полной фазы стало заметно лишь по резкому усилению света.

Очень скоро погода окончательно испортилась, а набежавшие облака скрыли и картину уменьшения серпа, и наступления полного света, основательно похолодало, а даже повалил снег. Праздник науки кончился, все основательно устали, замёрзли и поплелись восвояси, обмениваясь впечатлениями, как водится между подростками.

В течение затмения от нашего руководителя мы услышали рассказы, основанные на наблюдениях предыдущих затмений Солнца и Луны с наглядной демонстрацией фотографий припасённых для этого случая. Он разъяснял нам, почему так важно больше знать о Солнце, Солнечной короне, Фотосфере и что существуют телескопы только для изучения Солнца, и они не зависят от затмений, такие телескопы называются «Коронографы», там внутри тубуса расположен диск, имитирующий Луну, такие приборы располагаются только в крупных горных обсерваториях.

Как раз во время наблюдения этого солнечного затмения у меня возник проект создания собственного телескопа-рефрактора. Для его изготовления, прежде всего, требовалось найти и подобрать соответствующую оптику и изготовить саму трубу, т. е. тубус. Самое трудное было – это раздобыть длиннофокусную линзу большого диаметра для объектива (чем больше диаметр окуляра, тем выше светосила прибора, а чем длиннее его фокусное расстояние, тем большее увеличение возможно получить). Для объектива же требовалась очень короткофокусная линза. В те годы оптику продавали только очковую и линз диаметром более 50 мм не производили, иногда, правда, привозили Цейссовские линзы, те достигали аж 65мм-го диаметра и были лучше отшлифованы, одно но – эти линзы были очень дорогими и появлялись в продаже очень редко.

Линзу я купил уже поступив работать на завод, а так как зарабатывал прилично, то купил именно производства завода Карл Цейсс. Стекло было слегка зеленоватое, с зеркальной точкой оптического центра в середине. Фокусное расстояние этой линзы было около метра, что обещало хорошее увеличение.

Я уже к осени приступил к изготовлению трубы телескопа из папье-маше, вернее я хотел из папье-маше, но скоро стал использовать медицинский бинт из-за того, что он позволял не дожидаться высыхания предыдущего слоя, на этот процесс ушла половина осени. А пока просыхал очередной слой, энтузиазм пропорционально убывал. Сложно было поместить объектив так, чтобы зайчик фокуса попадал точно в середину окулярной линзы, которая была достаточно миниатюрна, а также находилась в другой подвижной трубке, что позволяло подстраивать изображение до чёткого.

Поэтому, наверно, к окончательной сборке я приступил только следующей весной.

В те годы я частенько затевал множество дел одновременно, но до конечной фазы почти ничего не доживало.

Тогда выяснилось, что я не Ломоносов.

Лакуна

На заводе сперва мне, как новичку, пришлось паять так называемые «гнёзда», плату с десятью контактами, которые нужно было соединить пятью короткими кусками провода, предварительно их зачистив. Стоила такая работа рубль двадцать за десять штук, а занимала много времени (через это проходили все новички, дабы приучить нас к аккуратности и быстроте). Кстати, летом во время простоев, т. е. каждую первую декаду месяца, бывало, что даже этой копеечной работы не было и всех отпускали уже с обеда (я-то и так уходил в это время).

Эти гнёзда послужили для меня и источником дополнительного заработка. Я заметил, что можно сократить количество проводов до четырёх и подал рацпредложение, его внедрили, а мне выплатили премию.

Совсем другое дело паять «поддон», стоил он рублей 60–70, и его можно было закончить смены за две. Мой учитель, монтажник четвёртого разряда Шабухин, за месяц таких «поддонов» делал более десятка.

Порядок распределения заказов происходил по разряду и близости работающего к мастеру участка. Я заработал свой первый «поддон», потому что его принесли из конструкторского бюро, и оказалось, что никто в цехе, кроме меня, не умел читать радиосхемы (нам выдавались лишь монтажные). Так выгодно сказалась моя практика в радиокружке. «Поддон» был экспериментальный, и стоил целую зарплату советского служащего – 140 рублей, я распаял его за четыре смены.

После этого мне сразу повысили разряд и стали приносить другую неординарную работу. Появился авторитет, и из сопляка я превратился в равноправного члена бригады. Теперь меня допускали «забить козла» в обеденный перерыв, или звали объяснить чтение радиосхем. Однажды я даже ремонтировал часики нашей контролёрши ОТК, там пришлось запаять крохотную детальку анкера и мне удалось справиться, хотя я пропыхтел почти всю смену, стараясь сделать это возможно лучше и качественней, это не принесло никаких денег (я попросту от них отказался), но я достаточно высоко поднялся во мнении коллектива цеха.

В те годы я был чрезвычайно общителен, и очень скоро обо мне знала половина работников завода, и я здоровался почти с каждым и не только из нашего цеха.

Открылся доступ даже в КБ (после приснопамятного «поддона»), где меня наделяли транзисторами сами конструкторы (инженеры могли свободно распоряжаться материалами и «браковали» многие детали, используя впоследствии для личных нужд – вот вам ещё одно уродство совка). В КБ я добирался на лифте с вышеупомянутой лифтёршей, которая характеризовала себя так: «сзади пионерка, спереди пенсионерка», правда на пионерский, её внушительный зад походил мало, да и миловидному её личику старость ещё не грозила (было ей лет 23-25), я с ней флиртовал отчаянно, но она ловко отбивалась, но при этом совсем не сердилась, а скорее наоборот подзадоривала меня на новые приставания, так что каждый визит к инженерам превращался ещё и в очередную романтическую прогулку.

В обеденный перерыв пообедать все старались как можно быстрее, дабы успеть «забить козла» в цехе, так что в начале перерыва в столовой была отчаянная давка (несмотря на то, что рабочие разных цехов обедали в разное время). Вот тогда я научился есть быстро, почти не пережёвывая, привычка, от которой не могу отделаться и по сей день.

Часто я поступал и по-другому, бежал в буфет, покупал там какие-нибудь пирожки и тушку жареной камбалы, и сразу садился играть и кушать одновременно. При таком раскладе удавалось проиграть весь перерыв (играли парами на вылет), а я уже играл неплохо и если попадался наблюдательный напарник, то мы выигрывали игру за игрой. Кроме того я не курил и времени на игру оставалось больше.

Скромное обаяние советского завода.

Лакуна

Седьмого июня мне исполнилось шестнадцать лет, и мы с приятелями отметили это событие тортом и морем консервированного компота (тогда никто из нас ещё не пил никакого спиртного, наоборот мы ходили в Совет Министров в верхний буфет, чтобы пить там особенный «вип-кефир»), дорогу туда нам показал наш Артур (это наш чемпион по САМБО).

Ради такого праздника дед расщедрился и купил мне в подарок фотокамеру (он совершенно в этой технике не разбирался, поэтому мне достался старомодный и неудобный «Любитель-2»). Этот монстр снимал только на широкую фотоплёнку, создавая кадр 6х6, и этих кадров на рулоне помещалось всего двенадцать (правда, заряжать такую плёнку можно было где угодно, поскольку она была защищена длинной полосой чёрной непрозрачной бумаги); беда была ещё и в том, что плёнку такую продавали не всегда. Оптика этого чудища тоже была неплоха, а большой размер кадра привносил дополнительную чёткость.

Однако я мечтаю о какой-нибудь «Смене-5». Потому что этот аппарат выделялся современным дизайном. О камерах типа «Зенит» или «Киев», а также «Ленинград» я тогда даже не помышлял – слишком дорого они стоили. Были ещё какие то «Vilmы» или «Виллии», но это девчачья техника.

Получил я и свой второй после аттестата документ – наконец-то я стал полноправным гражданином (не совсем, право голоса получали лишь в восемнадцать, тогда же забирали и в армию). На фотографии в паспорте запечатлён лопоухий мальчишка, совсем неподходящего вида, с кривоватой ухмылкой и ужасной причёской. В фотоателье очень долго не мог найти свою фотку. Ещё пришлось самостоятельно путешествовать в Паспортный стол с затрёпанной и сальной «Домовой книгой», чтобы получить штамп с пропиской, далее в заводском отделе кадров получил ещё и печать о приёме на работу. Дед даёт в честь моего шестнадцатилетия званый ужин, на котором присутствуют родственники и близкие друзья семьи. И впервые на людях наливает мне рюмку знаменитого грузинского коньяка, изготовленного его пациентом и имевшего к тому времени возраст уже около двадцати лет. Вкус этого напитка непередаваем и волшебен. Но и после этой рюмки я продолжаю оставаться непьющим ещё года три. Далее последовала фотосессия с применением подарка, отпечаток из которой будет приведён ниже, снимок, чудом сохранившийся в семейном архиве. На празднике моего совершеннолетия присутствовали только взрослые друзья семьи и никого из моих сверстников. Тогда же у меня появляются и первые мои наручные часы «Победа».

После столь бурного пионерского детства, в комсомол я так и не собрался: во-первых, меня постоянно наказывали, во-вторых, уже тогда стала бросаться в глаза пропасть между написанными обещаниями светлого будущего и невзрачностью и низменностью истинного настоящего.

Конечно, патриотизм тогда ещё не окончательно покинул меня и я, в глубине души, рвался на «Великие» стройки (но лишь потому, что верил, что именно там находятся самые лучшие люди нашего времени). О том, что все далёкие от материка стройки возводят зэки, нам тогда скромно не сообщали. Этим же летом робко наведываюсь на танцплощадку (куда меня пускали лишь по предъявлению паспорта, так молодо я выглядел); приходилось таскать с собой паспорт, иначе не пропускали, а на танцах тоже не очень-то со мной выходили танцевать – чаще всего я слышал странное: «Не танцую…» и торчал у забора всё время, пока играла музыка.

Страдания юного Вертера…

Продолжение следует…