Под музыку Петра Ильича

Но в то же время это были дни зарождения нового государства. А процесс рождения не бывает безболезненным, этически выверенным и эстетически красивым. Да и все дальнейшее развитие любого организма очень часто определяется теми родовыми травмами, которые он получил при первом своем появлении на свет. Возможно, именно поэтому так важно освободить это событие от мифологической мишуры, которой его окутали за прошедшую четверть века.

Да, в моем поколении, рожденных в 60-е, было почетнее быть дворником, кочегаром или сторожем, нежели клерком в каком-нибудь из бесчисленных конторок. Считалось, если молодой человек пошел в сторожа, значит, он чего-то ищет, стало быть, он не так прост и вполне возможно он – будущий нобелевский лауреат, как минимум. Это была забавная игра на понижение. Тем более, ценности, на которых нас взращивали в детстве, девальвировались со скоростью Усэйна Болта, бегущего свою стометровку. Уже к 86-му году мое поколение стало антисоветским и проамериканским.

Самый конец восьмидесятых меня застал в Москве в Доме аспиранта и стажера МГУ (ДАС). Это был особый мир, отрезанный от реальной жизни. В нем можно было жить, не выходя за его контур, сутками, месяцами, годами. Все, что нас окружало, казалось ненастоящим, фальшивым, как модная в то время фанера под дерево. Самым популярным анекдотом в то время был вопрос-ответ: «Как решить проблему дефицита в СССР? – Объявить войну Швеции и сдаться на третий день. Пусть кормят».

Переломный год встретил нас пустыми полками магазинов, вакханалией демонстраций, слухами о грядущем перевороте. Кстати, о путче меня предупредили еще за неделю до событий. У меня в тот год родился сын, и я пошел зарабатывать деньги. Стал реализатором печатной продукции. Стоял у станции метро «Парк Культуры» и торговал свеженьким «Коммерсантом», расходившимся в те дни как свежие пирожки, и журналом «Столица». Вот именно в этом журнале за неделю до путча на обложке появилась карикатура со Змеем-Горынычем о трех головах. Один из покупателей, незаметный такой гражданин, типичный ИТР, обратил мое внимание на эту картинку:

– А ты знаешь, кто это?

Я вгляделся. Одной головой был Пуго, министр МВД, другой – Язов, министр обороны, а вот третью голову – министра КГБ Крючкова я никак не мог расшифровать.

– Ну ничего, – похлопал меня по плечу покупатель. – Скоро узнаешь.

И действительно, не прошло и недели.

Утро 19-го августа меня разбудило звуками «Лебединого озера» и последовавшим за ним заявлением ГКЧП. На руках у меня осталось две пачки запрещенного этим заявлением «Коммерсанта», а кормление семьи никто не отменял. Я вновь вышел к метро и продал газеты под лозунгом: «Последний номер последней свободной газеты!». Народ реагировал по-разному. Большинство, рассматривало покупку газеты, как поступок, как протест. Кто-то подходил и злорадно выговаривал: «Ну что, коммерсанты? Кончилось ваше время». Но как бы то ни было, уже через два часа морально устаревший номер газеты был распродан. Удовлетворенный своей коммерческой хваткой, вернулся домой, а там меня встречает грозный тесть:

– А ты почему не на баррикадах?! Сегодня, когда решается судьба страны, ты тут со своими барышами…

И я пошел на баррикады. А тесть, кстати, уехал в Питер водку пьянствовать с друзьями и потом долго еще мне пенял:

– Это вы все в августе намутили, продали страну за американские тугрики.

Так я получил крайне полезный опыт: старших надо слушать осторожно и не бросаться на лозунг восторженным щенком. Но это было уже потом.

А пока я с друзьями из ДАСа пришел на баррикады, где нам дали первое задание: забрать листовки и разнести их по войскам. Сказано, сделано. В войсках, наводнивших в те дни центр Москвы, царило уныние и растерянность. Наши листовки ее только усугубляли. Но на Манеже стояли десантники, только что приехавшие из Нагорного Карабаха. Они, побывавшие в горниле межэтнической конфликта, были суровы и сказали просто: «Будет приказ, будем давить».

А вечером я уже стал бойцом второй украинской сотни, охранявшей угол парапета Белого Дома, выходившего на здание СЭВа (Совет экономической взаимопомощи). Над нами развевался руховский трезубец, и нас это нисколько не смущало. Мы все еще по наивности думали, что мы все принадлежим к одной общности, которую никто и никогда не сможет отменить.

Кстати, одним из характерных моментов было то, что большинство собравшихся на баррикадах вовсе не было активными сторонниками Ельцина или тем более Горбачева. До сих пор помню разговор с таксистом, с которым мы ехали в ДАС звать его обитателей на баррикады.

– Так вы что? За этого Ельцина что ли агитировать едете?

– Да плевать нам на него, – ответил я. – Ты рожи этих гкчпистов видел? Да они по жизни неудачники, что они могут стране-то предложить? Мы за то, чтобы страна жила по закону, по Конституции. Поэтому сейчас мы с Ельциным. А если он начнет ее нарушать, то и его скинем.

Кабы знать тогда, что всего через два года тот же Ельцин нарушит Конституцию и расстреляет нас у того же сакрального Белого Дома.

Среди нас на баррикадах постоянно циркулировали слухи о предстоящем штурме. То по Минскому шоссе движется «кантемировка», то на подступах к Кутузовскому проспекту якобы видели «таманку». Все это вносило некоторую нервозность в наши ряды. Более всего мы опасались наступления ночи, почему-то казалось, что при свете дня штурм не возможен.

Ближе к вечеру по отрядам ходили командиры из «афганцев». У нашего был позывной «Ганджа». Это был молодой парень, отслуживший «за речкой».

– Запомните, никакого сопротивления. Если будет штурм, ваша задача просто лечь – пусть идут по вашим телам.

В ночь с 20-го на 21-ое объявили: «Идут». Все здание Белого Дома вдруг осветилось иллюминацией, в репродукторы заиграло шевчуковское «Не стреляй!». С последними аккордами песни все вокруг погрузилось в тьму и в плотной тишине стали слышны крики и гул моторов, доносящиеся со стороны Калининского проспекта. Раздалось несколько выстрелов, потом до нас долетело истошное «Убийцы!».

Так, споткнувшись о три смерти молодых людей, огромная советская военная машина споткнулась и сдалась на милость победителей.

Есть такой устойчивый миф, августовские баррикады были заполнены пьяной и обкуренной молодежью. Понимаю, что этот миф так хорошо ложится на ту вакханалию, которая последовала сразу после развала СССР. Но вынужден разочаровать его сторонников. Прежде, чем пройти на баррикаду, каждый из нас проходил довольно подробный шмон. И если, не дай Бог, обнаруживалось спиртное, его тут же разбивали о ступени лестницы, а человек этот изгонялся навсегда.

Более того, когда на Лубянке под улюлюкание восторженной толпы сходил с пьедестала «железный Феликс», вряд ли в этой толпе был хоть один «баррикадник», потому что в это время мы просто отсыпались на своих постах от прошлых бессонных ночей. Мимо наших полиэтиленовых «палаток» ходили журналисты, щелкали вспышки фототехники, а мы хотели только одного: чтобы нас, наконец, оставили в покое и дали доспать.

Под парапетом «полтинник» (так назывался отряд «афганцев»), поминал ребят, погибших в путепроводе.

Так наступило первое утро новой страны.

Мы даже и заметить не успели, как наши мечты трансформировались в нечто настолько уродливое и бесчеловечное, что до сих пор эти времена вспоминаются с некоторым внутренним содроганием. Это было время, когда в любом месте Москвы ты мог попасть под бандитскую перестрелку; когда деньги превращались в фантики раньше, чем ты получал их на руки; когда государство полностью устранилось из нашей жизни и равнодушно взирало на то, как малиновые пиджаки растаскивали по своим карманам все наше достояние, собранное нашими отцами и дедами.

Но это было начало. Начало новой жизни, в которую нам всем еще только предстояло вписаться. Поэтому рефлексировать было некогда, начиналось банальное выживание.