Память – это оплата за самое дорогое. Часть первая

Признаться, мне более по душе татарское название радуги. В нем плещутся романтика, поэзия, волшебство.

Народ никогда без смысла не разбрасывается названиями, и поэтому мне хочется думать, что по многоцветному мосту некогда, после своих битв, пронесся легендарный Салават-батыр и остался в небесах, в вечности...

Каждый народ в любые времена имеет склонность сотворять себе кумиров. Это свойственно общечеловеческому менталитету. Если же брать народ в отдельности, то потребность в объекте поклонения – кумире, мифическом герое, чудотворце, былинном богатыре и т. п., – диктовалась условиями его бытия и национальными особенностями. Иные личности, если они действительно реально существовали, вследствие долгого и дотошного внимания к их персонам незаметно и вполне естественным образом приобретали мифический облик. Особенности народной молвы таковы, что тот или иной народ приобретает черты божественного героя – бесплотного, идеального, без недостатков и ошибок.

... Послевоенная скудная и скучная жизнь. В нашей убогой избушке темень вокруг чадящей лампы кажется еще гуще. В остывающем очаге последние уголья подернуло пеленой пепла. В трубе завывает осенний злой ветер. Мама сучит пряжу, вздохом иногда перебивая мое монотонное чтение и подводя итоги своим, вероятно, невеселым размышлениям обычным «ҡуй инде!..» – «надо же, господи...»

В который раз, уткнувшись носом в книжку и протирая слезящиеся от дыма лампы и напряжения глаза, я перечитываю баит о Салавате. Баит читается легко, да и знаю его почти наизусть. Там, где говорится, что четырнадцатилетний Салават с ножом пошел на медведя и завалил его, мать неизменно кивает головой, то ли сомневаясь в возможности такого дела, то ли восхищаясь удалью юного батыра. Признаться, и мне тоже трудно представить себе такое. Ведь в наших лесах медведи также водятся, и мой дед Гарифулла рассказывал, как они однажды в сенокос всю ночь жгли костер, когда только услышали его урчанье вблизи шалашей.

Баит – это легенда, предание, изложенное в стихотворной форме. В нём естественным образом воображение превалирует над вовсе не поэтичной реальностью. Если в Салавата ударит стрела, то батыр воспринимает это как укус шмеля. Коли уж со лба сочится кровь, то это не больше, чем капля пота. Мне, болезненному пацану, вконец запуганному прошедшей недавно войной, чей отец сгинул в её пучине, трудно понять, почему же Салавату не страшны ни черти, ни медведи и стрелы его не берут. Я немею от восторга, уже про себя повторяя строки баита. Мама уходит в свои нескончаемые думы, суча такую же бесконечную пряжу...

Никогда не узнаешь, откуда берёт своё начало нить жизни и куда, в конце концов, она выведет. В истории бывает подчас трудно отделить легенду от были и реальную личность от фигуры выдуманной. Я с юношеских лет зачитывался романом русского писателя Степана Злобина "Салават Юлаев" и долгое время мне казалось естественным, что персонажи и события этого художественного произведения многими моими современниками принимались как жившие на самом деле и происходившие в реальности. Допускаю даже, что злобинский "Салават Юлаев" невольно оказывал влияние на трактовку и умозаключения некоторых учёных-историков, занимавшихся изучением жизни и деятельности Салавата. Так бывает: писательские фантазии могут приниматься за действительность, ибо если человек очень хочет поверить, то он не ощущает необходимости в фактических подтверждениях, доказательствах, документах.

Много лет в Башкортостане Салаватом занимались русские исследователи доктор исторических наук Инга Гвоздикова и кандидат наук Виктор Сидоров. Позже к когорте основных салаватоведов в республике присоединился писатель и доктор наук Мирас Идельбаев. Вообще, о Салавате Юлаеве в Уфе и за пределами Башкортостана писали очень многие авторы. Пожалуй, в его истории и истории башкирского народа Салават – единственная фигура, изученная столь детально и с немалой долей воображения каждого исследователя, что с течением времени загадочность этой личности лишь усиливается, хотя исследуемая фактологическая база всё равно остается весьма скудной, причиной чего быстротечность мятежа Пугачёва. Это – первое.

Во-вторых, исследования базируются в целом на документальных свидетельствах официальных властей, не всегда объективных. Мнение народа о Салавате, его любовь к сыну Юлая нашли отражение только в устных преданиях, которые опять-таки обрастают экзотическими подробностями. Лишь одна, к примеру, деталь. В романе Злобина приведён эпизод, когда старшина Юлай Азналин даёт своему сыну Салавату попробовать натянуть тетиву лука, когда-то, якобы, принадлежавшего Шагали Шакману. До этого ещё никому из джигитов рода это не удавалось. Пятнадцатилетний Салават натянул богатырский лук играючи, сбив парящего высоко в небе карагуша. Но необходимо пояснить читателю, что Шагали Шакман – историческая фигура, один из предводителей рода тамьян, юго-восточных башкир, ездивший в составе делегации башкирских родов к наместнику Ивана Грозного в Казань с просьбой о вхождении Башкортостана в состав Русского государства, был вовсе не богатырем, а просто образованным и авторитетным среди башкир человеком. Это – во-первых. Во-вторых, каким образом оружие Шакмана из юго-восточной Башкирии могло попасть в руки старшины Юлая Азналина, земли которого расположены достаточно далеко от тех мест? Простим писателю эти несоответствия в деталях, тем более что приведённый выше случай служит усилению образа Салавата.

Учёные, писатели, зодчие с живописцами многие десятилетия неустанно трудились над формированием образа и облика Салавата Юлаева. Юноша, которому уже в царских застенках пошёл лишь двадцать первый год, предстаёт перед своими потомками и неустрашимым воином, и искусным полководцем, и способным организатором. При известном усилии можно представить, в каких условиях приходилось действовать Салавату. Забитые нуждой, тёмные в массе своей заводские рабочие, ещё не забывшие горьких уроков предыдущих восстаний башкиры, не имеющие причин питать симпатии к царской власти татары. Их объединяли эмоциональный порыв и желание иметь справедливых правителей. Даже предводители повстанцев не были сильны в политике, они не представляли государственную и военную мощь тогдашней России. Но когда народ допекают, он может потерять рассудочность. Восстания – продукт стихии.

Исследователи недолгой жизни Салавата Юлаева обычно акцентируют основное внимание на батальных подробностях восстания под предводительством Емельяна Пугачёва и участии в них ряда башкирских родов. Масштабное народное возмущение в конце XVIII века отличается от предыдущих именно тем, что в пугачёвщине принимали самое активное участие большое число русских, татар, чувашей, мишар и представителей других этносов Поволжья, Предуралья, Южного и Среднего Урала, Западной Сибири. Бунт десятков тысяч крепостных крестьян, заводских рабочих, вотчинных башкир, ясачных татар, казаков, сожжение и разрушение десятков горных заводов, построенных на Южном Урале и Приуралье поощрением Петра Великого и долженствующих укреплять экономическую и оборонную мощь России, не могли не обеспокоить императрицу Екатерину II. Но Россия к тому времени – мощнейшее на евразийском пространстве государство с сильным флотом и армией, обученной и дисциплинированной. Что повстанцы могли реально противопоставить этой силе? Разве только отчаяние, граничащее с авантюрой, могло бросить толпы вооружённых луками и копьями мужиков против регулярных войск, предводительствуемых кадровыми офицерами, и пушек.

Я склоняю голову перед титаническим трудом моего старинного друга Виктора Владимировича Сидорова, ныне покойного, и искренне почитаемой мною Инги Михайловны Гвоздиковой, жизни положивших ради личности и образа Салавата. Их работы никогда не давали повода усомниться в чём-то, в каких-то деталях и выводах. Вообще, о движущих мотивах многочисленных башкирских восстаний, их целях мы продолжаем рассуждать строго по научным канонам. А уж если говорить проще, народ, не вынеся крепостнического гнёта и жестокого самовольства царских чиновников и местных баев, восставал с целью добиться справедливого, с их точки зрения, правления.

Легко сейчас умничать и сомневаться в целесообразности восстаний, ведь все они потерпели поражение. Стремление к свободному труду и достойной жизни заложено в самой природе любого народа. И чувство справедливости. Обмануть одного человека всегда возможно, но всю жизнь обманывать весь народ нельзя. Так, кажется, говорил первый Президент Соединенных Штатов Авраам Линкольн. В то же время всякое стихийное выступление толпы против государственной машины обречено. Недаром Владимир Ленин и его сторонники готовили Октябрьскую революцию исподволь, не спеша, теоретически и программно обосновывая необходимость ликвидации существующего строя насильственным путём. Об этом чётко говорится в труде К. Маркса «Введение к критике гегелевской философии права»: “критика оружием никоим образом не может быть заменена оружием критики. Материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой...”

Историки ещё и ещё раз перетряхивали архивы в поисках новых данных о народном герое. Во всяком случае, накануне юбилеев издавалось множество научных, научно-популярных книг, художественных произведений. В том же направлении работали музыканты, живописцы, кинематографисты, журналисты, педагоги – невозможно перечислить всего, что сделано для напоминания того, что историческая память и есть отправная точка в будущее.

Марсель КУТЛУГАЛЛЯМОВ, публицист, награжденный орденом Салавата Юлаева

Продолжение следует...