Муса Муртазин. Часть вторая

Муса Муртазин писал: «Семья наша была очень бедная, никакого хозяйства почти не было… Однако отец мой ни за что не хотел отдавать нас в работники к местным кулакам. Он был очень горд и предпочитал, чтобы мы, хотя впроголодь, в лишениях и недостатках, но жили со своей семьей. У меня были двоюродные братья, которые, давно уже продавшись царскому правительству, занимали отличные места, должности судей, волостных старшин и т. д. В средствах для жизни они не нуждались. Моего отца, который при всех неурядицах жизни никогда за помощью к ним не обращался, они ненавидели. Разорить моего старика, забрать нашу землю и превратить нас в своих пастухов и работников было их главным желанием. Но отец упорно отстаивал свою независимость и в этом духе воспитывал и нас. Он учил нас быть суровыми, но гордыми и честными (…).

Когда мне исполнилось 8 лет, мой отец заболел, и вся работа по хозяйству легла на плечи старшего брата – 12-летнего мальчика. У нас не было средств нанять работников, а мы с братом больше дрались, чем работали. Когда брату исполнилось 13 лет, его отправили учиться в ближайшую деревню, в школу. Я вместе с матерью возил брату в школу продукты. Приезжая туда, я наблюдал школьную жизнь детей, их занятия и игры, и надо признаться, что в такие минуты я чувствовал себя очень несчастным. Возвращаясь домой, я просил родителей отправить и меня учиться. “По одежке протягивай ножки, – грустно отвечал мне отец, – средств нет, на учение деньги нужны, сын”.

Однажды я познакомился с учителем-башкирцем, и он предложил мне учиться у него. В одну зиму я усвоил башкирскую грамоту, научился читать и писать. Однако на этом мое учение и кончилось.

Впоследствии я устроился уже в башкирской школе. Отправляя меня учиться, отец дал мне все, что мог – 30 фунтов ржаного хлеба и мороженого мяса. В школьном общежитии, где жили дети богатых и привилегированных родителей, нашли и для меня угол за печкой, где я прожил всю зиму.

Учителя все свое внимание уделяли детям богатых, а к нам, беднякам, относились пренебрежительно. Это меня очень убивало, и я внутренне болел. Эта боль усиливалась недостатками в средствах существования. Отец мог снабжать меня только ячменным хлебом, а на все остальное я должен был где угодно добыть сам. За 2–3 копейки я исполнял бессменно, изо дня в день, обязанности дежурного сторожа школы и одновременно готовился к очередным урокам.

В таких условиях я пробыл в школе 4 месяца. Дальше я выдержать не смог и принужден был вернуться домой. В домашней работе прошло два года, в течение которых я и мой брат сумели несколько выправить наше хозяйство. Мы с братом подросли и могли работать серьезно. У нас даже возникла мысль о постройке нового дома. Я ездил в лес, рубил и возил деревья и сам строил сруб. Мы обзавелись железным плугом, который в нашем краю был нововведением.

Улучшение нашей хозяйственной жизни дало нашим чиновным родственникам возможность помешать нам. Они уже давно искали случай забрать нашу землю и окончательно разорить нас. И вот однажды, когда ни меня, ни брата не было дома, они пришли к моему больному отцу и начали с ним ссору. Отец сначала просто просил оставить его в покое, потом, когда на него посыпались ругательства, не выдержал и предложил им убраться. Тогда один из двоюродных братьев ударил отца по голове палкой. Отец не выдержал и умер.

Вернувшись домой, я был уже сиротой. Дома орудовали судебно-административная комиссия и местный земский врач. Все они согласились и запротоколировали, что смерть моего отца последовала от удара.

После смерти отца наше положение стало ужасным. Со всех сторон вороньей стаей напали на нас, беззащитных, наши враги. Они не останавливались ни перед какими подлостями, чтобы опорочить нас. Пропадет у кого лошадь или корова – подозрение на нас, вспыхнет где-нибудь пожар – тоже Муртазины виноваты. Трудная была жизнь. Ни правды, ни защиты не найдешь…

Материальное положение наше и без того тяжелое с каждым днем становилось хуже. Надо было искать выход. У меня возникла мысль уйти с родины искать заработки, но, когда я пришел к старосте просить паспорт, я узнал, что за паспорт надо платить: деньги небольшие, всего полтора рубля, но таких денег у меня не было. Моя попытка получить паспорт через волостного старшину бесплатно тоже кончилась неудачей. Положение было безвыходное. Но, к счастью, мы с товарищем начали искать золото и нашли крупный самородок. Это дало мне возможность выплатить недоимки…» [НА РБ. Ф. 10276. Оп. 1. Д. 8. Л. 1–11.]

Как видим, Муса Муртазин не получил достаточного образования, выучившись грамоте у случайно повстречавшегося ему учителя и не закончив, судя по данной автобиографии, даже одного класса начальной школы. Возможно, он намеренно сгущал краски, чтобы подчеркнуть свое пролетарское происхождение, так как в «Краткой автобиографии и объяснительной записке…», написанной ранее, он приводил несколько иные сведения: «…окончил сельское башкирское мектебе деревни Байрамгуловой. Начал служить по найму как пахарь с 15 лет, а как мугалим с 19 лет. В 1912 г. состоял мугалимом в деревне Байрамгуловой, а потом был взят на службу в ряды войск…» [НА РБ. Ф. 22. Оп. 5. Д. 184. Л. 1–2 об.] Как видим, его компетенция позволила некоторое время работать мугаллимом (преподавателем) в мектебе. В учетных карточках он указывал, что в 1911 г. «окончил башкирскую начальную школу» [НА РБ. Ф. 10276. Оп. 1. Д. 1. Личный фонд М. Л. Муртазина.].

Сообщая о начале своей службы в учебной части, Муртазин писал: «Осенью 1912 г. я был призван на военную службу. Врачебная комиссия меня почти не осматривала и определила годным. Я получил назначение артиллеристом во Владивосток. 20 ноября я направился в путь. Ближайшая станция от меня стояла в 130 километрах. Этот длинный путь при 40-градусном морозе я сделал пешком. Отбывали тяжелую военную службу у нас обыкновенно беднейшие, богатые же имели возможность откупиться.

В вагонах у нас произошел скандал с русскими. Национальная вражда между нами и ими была создана царским правительством умышленно. Она началась с того, что царское правительство захватило башкирские земли, леса и пастбища, внедряло силой православие, подкупало часть богатых башкир. Все это способствовало тому, что русские и продавшиеся им башкиры заняли господствующее положение в крае. Наш скандал с русскими солдатами в вагонах был самым обычным делом во взаимоотношениях русских и башкир. Началось с того, что ехавшие в одном эшелоне с нами русские солдаты начали смеяться над башкирами. На остановках они занимали все свои места на станции, не давали места башкирам в очереди за кипятком, бросали грубые прозвища. Я пытался уговорить их, но успеха не имел. Тогда я решил действовать организованно. Завязалась драка и, несмотря на то, что нас было меньше русских, победа осталась за нами. Русские солдаты практически узнали быстроту глаза, ловкость рук и силу удара башкира.

До Владивостока мы ехали месяц. Проезжали непроходимую сибирскую тайгу, перебирались через Байкальские горы и Становой хребет, и чем дальше от родины, тем грустнее на сердце. Казалось, что уже никогда не вернусь к себе назад.

Во Владивостоке я попал в железную кабалу. Началась военная муштровка. Учили титулы царя, царицы, наследника, по мостовым города с песнями отбивали ноги. В 1913 г. мы перешли на Русский остров. Этот остров – пустынная и каменистая местность, со всех сторон укрепленная многочисленными фортами и громадным количеством морских дальнобойных пушек. Он только в 10 километрах от Владивостока, но с внешним миром не имеет никакой связи. Нас держали в строй дисциплине мордобоя и никуда не отпускали, даже во Владивосток…

В августе 1914 г. грянула война, и нас направили на фронт. Пробыв на войне до начала 1917 г., я участвовал в боях против немцев, австрийцев и румын…» [НА РБ. Ф. 10276. Оп. 1. Д. 8. Л. 1–11.]

В «Краткой автобиографии и объяснительной записке…» Муса Муртазин более подробно описывал свою службу: «…был рядовым солдатом до начала 1914 г. Окончил учебную команду (артиллерию). Служил в 9-й стрелковой артиллерийской бригаде в I батарее бомбардиром, дальше фейерверкером, 25 ноября 1914 г. был отправлен с той же бригадой в действующую армию на Западный фронт под Варшавой. На этом фронте пробыл год, т. е. в 1915 г. был отправлен на Румынский фронт. Там был произведен в старшие фейерверкеры…» [НА РБ. Ф. 22. Оп. 5. Д. 184. Л. 1–2 об.]

В современных исследованиях утверждается, что Муса Муртазин служил в 9-й Сибирской стрелковой артиллерийской бригаде 9-й стрелковой Сибирской дивизии 4-го Сибирского армейского корпуса, в 1913 г. был произведен в чин бомбардира-наводчика (звание ефрейтора в артиллерии). В сентябре 1914 г. он получил звание вице-фейерверкера (младший унтер-офицер), в 1916 г. – фейерверкера (унтер-офицер) [Ярмуллин А.Ш. У истоков Башкирской республики. Биографии деятелей Башкирского национального движения (1917–1920 гг.). Уфа: Китап, 2017. С. 133.].

В учетной карточке о годах службы во время Первой мировой войны есть соответствующие отметки о том, что с ноября 1914 по май 1917 г. Муртазин воевал «против германцев на Западном фронте», а с мая 1917 г. – против «румын на Румынском фронте». В графе о ранениях и контузиях сказано: «На германском фронте ранен в голову». Дата ранения – 15.08.1916 г. [НА РБ. Ф. 10276. Оп. 1. Д. 1. Личный фонд М. Л. Муртазина.]

О деятельности М.Л. Муртазина в период революции сохранились лишь отрывочные известия. После Февральской революции он был избран членом комитета своей 9-й стрелковой артиллерийской бригады. Далее предоставим слово ему самому, как всегда просеивая его слова через сито критики, чтобы отличить историческую действительность от условностей политеса советского периода. В «Краткой автобиографии и объяснительной записке…» Муса Муртазин писал: «Здесь (т. е. на фронте. – авт.) [я] разоружал 9-ю стрелковую пехотную дивизию, арестовывал офицеров и отправлял в тыл, а солдат снимал с фронта» [НА РБ. Ф. 22. Оп. 5. Д. 184. Л. 1–2 об.]. Здесь нужно отметить, что развал фронта начался задолго до февраля 1917 г. Принятый Петросоветом 1 (14) марта Приказ № 1 по гарнизону Петроградского округа, призванный демократизировать армию, лишь ускорил ее гибель. Приказ распространился на все вооруженные силы Российской империи. Следуя его пунктам, в частях были избраны комитеты, под контроль которых перешло все оружие (легкое и тяжелое) и боевая техника. Существует мнение, что издавая этот акт, социал-демократы не просчитали его разрушительных последствий. Однако один из революционеров Иосиф Гольденбург открыто говорил: «Приказ № 1 – не ошибка, а необходимость (…). Он является единодушным мнением Совета. В день, когда мы “сделали революцию”, мы поняли, что если не развалить старую армию, она раздавит революцию» [Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. 1. Крушение власти и армии (февраль–сентябрь 1917). М.: Айрис-Пресс, 2003. С. 172.]. Как видим, исполняя приказ № 1, М.Л. Муртазин с самого начала включился в водоворот политических событий, который вынесет его к таким берегам, о которых он не мог и помыслить, стреляя из пушек по немцам, австрийцам и румынам. На фронтах «империалистической» войны все было предельно ясно: тут – наши, там – враги. Границы фронтов Гражданской войны были уже не столь определенны. С этим будущий комбриг столкнется уже в 1918 г.

Рассказывая о событиях революционного 1917 г., М.Л. Муртазин писал: «Был делегирован 9-й бригадой на 6-й армейский съезд, где был избран членом президиума исполнительного комитета мусульман, откуда 8 мая 1917 г. был делегирован с фронта на 1-й Всероссийский съезд в город Москву, где работал вместе с социал-демократами и выступал против выступления профессора Котляревского». 1-й Всероссийский съезд мусульман, который открылся 1 мая 1917 г. в Москве, стал триггером процесса национально-государственного строительства башкир и других народностей. Он со всей очевидностью обнажил два разных подхода мусульман к проблеме будущего устройства России. М.Д. Халиков [Халиков Муллаян Давлетшинович (1894–1937) – участник и один из лидеров башкирского национального движения. Один из подписантов с башкирской стороны Соглашения о Советской автономии Башкирии 20 марта 1919 г. Председатель Совета народных комиссаров БАССР в 1921–1925 гг.] писал: «На I мусульманском съезде в мае 1917 г. башкиры выступили как сторонники территориальной автономии, территориального самоопределения в отличие от татар, которые являлись руководителями мусульманского движения в тогдашний период и требовали лишь только культурно-национальной автономии. В этом заключались чаяния нарождавшейся и растущей татарской буржуазии, которая хотела, пользуясь развитием буржуазных отношений после Февральской революции, иметь больше возможностей эксплуатировать более отсталые народности, чем сами татары» [Национально-государственное устройство Башкортостана (1917–1925 гг.). Документы и материалы. В 4 т. / Авт.-сост. Б. Х. Юлдашбаев. Уфа: Китап, 2002. Т. 1. С. 109 (далее НГУБ. Т. 1. – авт.).].

Несмотря на то, что в президиуме съезда было много татар-унитаристов, инициатива оказалась в руках федералистов – азербайджанцев, башкир, туркестанцев, казахов, крымцев. Представитель Временного правительства С.А. Котляревский, являвшийся главой Департамента инославных и иноверных исповеданий Министерства внутренних дел, выступил на стороне унитаристов, заявив, что решение вопросов о внутреннем государственном устройстве России относится к компетенции Учредительного Собрания и что Россия должна оставаться единой, т. е. унитарной. Против него, по словам самого М.Л. Муртазина, он и выступил на съезде. Так или иначе, большинство делегатов выступило за федеративное устройство России.

Салават ХАМИДУЛЛИН

Продолжение следует…

Часть первая