Последний белый генерал. Часть десятая

СИБИРСКИЙ ЛЕДЯНОЙ ПОХОД

Р.: Вы отступали, а какая у вас была цель, последний пункт?

М.: Чита. Это договор был с атаманом Семеновым. Мы приходим в Читу, там уже начинается наша новая жизнь в Забайкалье. Пока мы там приводим себя в порядок, части на Байкале будут закрывать все входы от красных. Это части атамана Семенова – вот этот самый Правохенский, он там и остался.

Р.: Вы так и надеялись, что у вас в Чите будет передышка?

М.: Да. Это уже было известно.

Р.: Сколько вы всего прошли?

М.: Две с половиной тысячи верст мы прошли, считая от Камы и до Читы.

Р.: Много вы потеряли людей?

М.: Конечно. Ижевцы потеряли примерно 25 процентов – убитые, раненые, но масса было обмороженных, попавших в плен, потому что уставшие оставались, и их захватывали красные. Потом... часть переходила. Но уже когда мы были в Приморье, очень трудно было переходить (нужно было, чтобы война была, тогда бы они могли переходить). У атамана Семенова прием, по-видимому, был хороший, но дело в том, что я в Читу попал опять последним.

Р.: Вам или другим, рядовым солдатам, никогда не приходила идея сдаться, остановиться?

М.: О нет. Мы предлагали всем своим, кто угодно...

Р.: А почему они не сдавались? Вы-то – генерал, я понимаю, а они почему?

М.: Они не сдавались, потому что были против. Рабочие-ижевцы не хотели и думать о сдаче. Они знали, что если они туда придут, их всех уничтожат.

Р.: Даже при этом ужасном отступлении? В общем, или отступать или умирать?

М.: Да. Так мы и сказали, что мы идем до тех пор, пока есть суша. Дойдем до океана – делать нечего, ныряй.

Р.: Но у вас в то время еще была надежда на силы Семенова?

М.: Нет, лично я думаю, что не было уже надежды. Как мне вспоминается, атаман Семенов нам представлялся так: у него мы сможем распределить части на Китайско-Восточной железной дороге, на Уссурийской дороге, потому что мы знали, что там некоторое время будет буферное государство, как потом образовалась Дальневосточная республика. И мы решили, что распустим армию: пусть уходят, кто хочет. И когда я предлагал ижевцам уходить на рыболовные промыслы (там находился один, который их брал), они говорили: «А Вы, Ваше Превосходительство, дайте удилище-то подлинее».

Р.: Винтовку?

M: Да, не хотяли идти.

Р.: У вас лично не было надежды, что вы сможете реорганизовать фронт и наступать на красных?

М.: Не было у меня никакой надежды. Я чувствовал, что эта война уже кончилась.

Р.: Так рано?

М.: Так рано. Как мы уже пришли в Читу, война кончилась. Если вы хотите знать, как я попал в Читу...

Р.: Да, пожалуйста.

М.: Когда мы пришли в Верхнеудинск, я пришел последним.

Начальник армии мне дает задачу, чтобы я прикрывал... вперед шел на так называемый Петропавловский завод, который находится в одном переходе (это примерно 25–30 верст; по железной дороге, я думаю, 20 верст). Там кругом большие отряды красных партизан, которые упорно дерутся и которые открыто заявили, что они до сих пор боролись против семеновцев, а теперь будут бороться против всех. Из Верхнеудинска я выступил. Это очень интересно. Я еду в тылу, впереди идет Ефимов. Уже я – командир корпуса, а он командовал тогда ижевской дивизией (дивизия еще все-таки считалась, но там уже дивизии, конечно, не было).

Он ведет бой, я слышу. Это утром, туман (рано утром выступили).

Я еду, при мне находятся ординарцы 12 человек и офицерская рота (верхом там человек 19–20) – в общем, примерно 35 человек было конных. Обозы тут же тянутся, все семьи тут же тянутся.

И вот справа я вижу: цепи наступают на нас, наступают буквально.

Я первый заметил. Я говорю:

– Ординарцы, офицеры – за мной! Красные – вот, наступают в атаку.

Мы пошли в атаку. Вся эта офицерская команда отстала, я пошел только с ординарцами. Мы скакали так, что остались только я и шесть человек ординарцев. Мы врубились в красных, начали рубить их, стрелять. У меня шашка и револьвер в руке – я рубил, стрелял и был ранен в обе руки. Эта рука у меня прострелена была здесь, пуля вышла здесь, не задев кости (потом все хорошо). А эта рука – пальцы были ранены, потому что пуля сперва попала в мой револьвер.

Ладно, я прошел. Все! Забрали пленных 29 человек, я их отправил в тыл, вперед себя, к Ефимову отправил. По дороге такой полковник Глудкин, его отряд был со мной, егеря назывались. Он их всех зарубил, поступил плохо, нанес мне страшно большой вред, во всем. Незачем их было, они дрались...

Р.: Он пленных зарубил?

М.: Да, пленных, которых я послал туда, он зарубил.

Р.: А как он так, без суда, без всего?

М.: Рубили якобы в бою, вы тут ничего не сделаете. А у меня был в моих ординарцах, так и называли его – Васька Садурин, который на теле имел 64 раны, в мирное время получил – в боях «улица на улицу». Это вы не слыхали никогда? Улица на улицу ходили, дрались! В Ижевске это было, везде это было. Так у него 64 раны было. Это человек, у которого самое большое ругательство было «гады». Он первый подскакал к моей жене и говорит: «Ну, Наталия Константиновна, ну и гад же я – не бросил бомбу, забыл бросить бомбу». А весь он обвешан был ручными гранатами. В общем, мы прошли. Теперь я прихожу туда, в Петропавловск; охрану, все устроил. И вдруг мне преподносят новый приказ от командующего армией Сахарова, что мне при сражении с партизанами уничтожить их. Я думаю: «Что же это такое, как это так? Первый приказ – мне говорится: пройти, если придется, с боями и так далее. Я сделал свое дело, а теперь я раненый». Приезжает он, на них напали красные (на другой день они шли). Они выбрались – сели на лошадей и ускакали все. Хорошие лошади были, знаете. Теперь на этом самом Петропавловском заводе заводится ссора с чехами, которые стоят на станции Петропавловский завод, а мы – в селе. Они прислали ко мне для связи (якобы) подполковника, который хорошо говорил по-русски (фамилию я забыл, да и не важно – я с ним очень мало разговаривал). Он заявил, чтобы не смели никто приходить на станцию из моей дивизии. Я говорю:

– Как? Русские не могут по своей территории ходить? Вернитесь, скажите вашему начальнику, что будут ходить. А так как он захотел, то я нарочно пошлю туда! И попробуйте тронуть! А ко мне явился командир семеновского броневика (бронепоезда), который курсировал все время. И говорит:

– Если они будут задираться, я вам помогу – мы будем стрелять, я не отойду отсюда, мы станцию раскатаем вовсю.

Я собрал командиров и говорю:

– Выставлять охранение и быть готовыми к бою с чехами. Все довольны, знаете: «Ну и слава Богу, мы их расчистим». Чехи сейчас же по проводу дают атаману Семенову знать, что им мешают, что генерал Молчанов пришел с ижевцами и мешает их продвижению. Как я мешаю? Что я – стою на рельсах? Иди! Этот бронепоезд сейчас же отойдет, встанет на ветку и пропустит их. А там, оказывается, они собрались и ждали. Во-первых, выкачивали хлеб. И несколько дней стояли, несколько поездов собралось. Ночью я почти не спал – раненый, и болит рука, и пальцы болят. Меня даже поместили к старым евреям в дом, и они сказали:

«Пожалуйста, все будет наше – мы вас угостим». И они угощали меня так, что не приведи Бог – пироги, понимаете, и щука-то их была такая вкусная. Сейчас же ижевцы развели спиртяги. А как выпить-то? Ну, я словчился: рюмку-то брал в эту, на перевязи руку, рюмку вот так брал пальцами, а этой рукой тянул кверху. А ижевцы смотрят: «Ну, может водку пить – все хорошо будет».

Теперь этот генерал Сахаров: сразу садятся на поезда (подаются поезда на станцию), чехи прошли – за чехами едут на поездах.

А меня опять раненого оставляют в тылу, я уже иду последний.

Я пробил дорогу, а теперь я последний иду?! Ладно...

Р.: Все другие части белые вышли, а вы стояли на охране?

М.: Да. Когда я стал двигаться, как мне нужно: меня подсаживают на лошадь, у меня лошадь такая была – я не могу сесть.

Когда меня ранило, когда перевязывали меня, я слез, потому что я подняться на свою лошадь не мог (у меня большой конь был), на маленькую лошадь сел.

Идем на Читу. Опять все время с большой охраной, все время: в одной стороне перестрелка, в другой стороне перестрелка.

Остановился я примерно между станцией Черемхово и Читой. Мне по прямому проводу приказание: оставить командование на кого-либо и явиться в Читу, будет в таком-то часу совещание генералов: что дальше делать. У меня шашки нет, шашку я потерял, когда это в бою-то было, и револьвера нету, ничего на мне, даже оружия-то, нету – как туда ехать? Иду на железную дорогу и говорю:

– Как насчет того, чтобы мне достать паровоз, на паровозе прямо туда проехать? Мне этот железнодорожник говорит:

– Я сейчас вытребую паровоз. Но уже передавали, что там вам готовится встреча на станции Чита. (1-я или 2-я [Чита], я не помню, – та главная.) Я говорю:

– Вы отдайте распоряжение этому, да я и сам ему скажу, – на другой Чите остановиться. Я остановился на другой Чите, глухое место такое, взял извозчика (были извозчики) и поехал, как мне сказали, в женскую гимназию. И вот там я встретил всех генералов, без атамана Семенова. Как раз обсуждали атамана Семенова.

Р.: А где он был?

М.: Он там, в Чите был, но это каппелевские генералы, собрание было.

Р.: Но ведь Колчак передал власть атаману Семенову?

М.: Да, он был в Чите. Атаман Семенов – главнокомандующий, и мы даже считали, что он (Колчак) и передал всю верховную власть ему.

Р.: Вы с этим были согласны?

М.: А мы что могли сделать? Ничего не могли сделать.

Р.: Но признавали эту передачу?

М.: Да, конечно. Когда я вошел туда, там был главным председательствующим генерал Войцеховский. Все генералы встали и приветствовали меня, чего никогда не бывало: только входишь и старшему представляешься. Я отказался участвовать в этом собрании: обсуждали, что делать с Семеновым.

Р.: А как так, почему?

М.: Что, дескать, как же мы будем. Я высказал свое мнение, что мы приехали сюда, он – хозяин, а мы – гости. Я говорю: «Вы смотрите, уже все наши раненые распределены по госпиталям, тифозные и так далее». Я уже узнал, я там стоял целых двое суток на этой станции, налаживал все это, когда части подтянул, с ними связь; распределял, где стоять – это взяло время. В общем, это кончилось ничем, абсолютно ничем. Я запротестовал, я не хотел ничего этого делать, никаких обсуждений, я никогда не признавал, чтобы генералы собирались и обсуждали высшее начальство, этого нельзя было делать. Дальше уже началось: когда я приехал, мы старались как-то привести части в порядок, одели их, уже подходила весна скоро, надо было менять все. Распределились очень хорошо, в смысле помещений, все это было подготовлено для нас. Затем по деревням распределились.

Потом уже я был назначен командиром корпуса. Мое занятие было до ухода в этот самый... – борьба с красными. Я был в походе на Нерчинский завод, который не могли взять сами семеновцы. Ходили туда же японцы и потеряли там два батальона.

Р.: А японцы были в Чите?

М.: Да, целая дивизия стояла. Они охраняли (так называлось) железную дорогу и пропускали чехов. Все одно было.

Р.: А красных не пропускали?

М.: Красных не пропускали (то есть когда уж они окончательно отходили к своей там...). Но у них полоса была такая: Верхнеудинск они занимали только какой-то миссией. А они стояли под Читой – Черемховские копи, и то там было только что-то – все стояло в самой Чите. У меня завелись связи с генералом Сузуки, начальником дивизии. Его начальник штаба очень был сочувствующий русским. Но все равно, как вы ни говорите, они преследовали, конечно, только свои цели.

Р.: А какие у них были цели?

М.: А цели такие: как-нибудь утвердиться и захватить часть территории для их расселения. Когда красные наступали на нас в Пасху (это был уже 1920 год), наступали на Читу, я все донесения в соборе получал. И потом донесение, что они близко подходят, – тогда пошел. Мы вместе с Войцеховским поехали на передовые позиции, может быть, там полторы-две версты было. И вот наступление красных. Сидят японцы, едят рис в окопах. Какая-то команда:

«У-у!» – соскочили. «У-у!» – прицелились. «У-у!» – стреляют.

«У-у!» – сели опять. И не интересуются дальше, что это было, – их бьют...

Таким образом, атака красных на Читу была отбита. Мне с моей кавалерией предложили преследовать красных вместе с японской кавалерией. Мы атаковали, но японская кавалерия опоздала и в этом не участвовала. Эта контратака была успешной, мы отбили у красных много военного имущества, включая имущество бывшего полкового оркестра Императорской гвардии. Опять моя конница одержала победу благодаря своему прекрасному командиру, армянину Багиянцу.

Во время этого относительного затишья между боями я смог реорганизовать свои войска, вернуть их хоть в какой-то боевой вид, но у меня оставалось очень мало солдат, я бы сказал, не больше тысячи ижевцев. В это время у нас в Белой армии всего оставалось не больше 10 000 бойцов. Когда называют цифру в 25 000, это на самом деле включало беженцев и семьи. У Семенова было меньше 10 000, но, конечно, некоторые его полки не так сильно уменьшились, как наши во время того зимнего похода, который мы совершили. В этом смысле его полки были гораздо лучше наших. И его бойцы, и бойцы барона Унгерна были бывшими солдатами армии адмирала Колчака, которые были ранены и отправлены в Читу для выздоровления. После выхода из госпиталя они обычно присоединялись либо к войскам Семенова, либо барона Унгерна.

Р.: У вас была возможность познакомиться с бароном Унгерном?

М.: Да. Когда я повел наступление на Нерчинск, я получил приказание принять в число моих войск соединения барона Унгерна, поскольку у него были довольно неплохие боевые силы. Это происходило очень близко к китайской и монгольской границам, там стоял со своими войсками Унгерн. Они были на реке Улдза. 2-й стрелковый корпус был расквартирован на станции Оловянная. Мой 3-й стрелковый корпус находился около станции Борзя, а войска барона Унгерна – около станции Даурия. В то время из Читы во Владивосток шли две железные дороги: одна – севернее Маньчжурии, другая шла через Маньчжурию, через Харбин в сторону Владивостока. Чехи и белые могли следовать только по той дороге, которая шла через Харбин, так как другая, которая проходила севернее Китая, полностью контролировалась красными партизанами. Я выступил к реке Шилке, на которой стоит Нерчинский завод, то же сделал и Унгерн. В то время Благовещенск, который находится гораздо восточнее, был в руках красных, а Владивосток – в наших руках. Там были японцы, и красные не могли там утвердиться. Американцы уже покинули Владивосток, это было в 1920 году.

Р.: Каковы были ваши впечатления об атамане Семенове?

М.: Когда я прибыл в Читу, Семенов пригласил меня к себе в гости. Первое, что он сделал, – подарил мне новую шашку, так как своей я лишился, и подарил мне часы, так как их у меня тоже не было. Он угостил меня довольно простой едой – немного супа, баранины и какие-то консервированные фрукты. Потом мы долго беседовали. Сначала он мне сказал:

– Я о вас много слышал и хотел с вами поговорить. Я знаю, что вы не интересуетесь политикой, но я хотел рассказать о моей политической ситуации. Вы представляете, что бы случилось, если бы меня здесь не было? Здесь бы был полный беспорядок и дезорганизация, потому что здесь восстали все казаки. А я сказал:

– Но, атаман, они восстали против вас.

Он ответил:

– Возможно, они поднялись против меня лично, но если бы меня не было, они бы восстали против кого-нибудь другого, потому что здесь была сильнейшая пропаганда против белых, организованная красными из Нерчинска и Сретенска.

Позже, когда я был в тех местах, я узнал, что казаки и рабочие хотели утопить Семенова и были очень враждебно против него настроены. Они рассказывали мне о нем ужасные вещи: как он лично отдавал приказы убивать людей ни за что.

Но тогда он произвел на меня хорошее впечатление. Я считал его храбрым человеком, он был Георгиевским кавалером и отличным бойцом. Но я не знаю, возможно, он был просто храбрым человеком.

Все обвиняли его в том, что он сожительствовал с очень красивой женщиной, которую звали Маша. Я считаю, что она была замечательным человеком, она очень помогала нам с устройством раненых в госпиталях. Она целыми днями бегала из одного госпиталя в другой, следила за порядком. Я не знаю о его личной связи с ней, но он говорил, что она дала ему много денег и помогала ему. Вскоре после этого она уехала, взяв с собой довольно много денег, а он женился на другой. Как я понял, он женился на дочери какого-то казачьего священника из Оренбурга.

Викторин МОЛЧАНОВ

Продолжение следует…

Часть девятая

Часть восьмая