Каранай Муратов – сподвижник Е.И. Пугачёва. Часть вторая

1 октября к башкирам были отправлены два указа, в которых объявлялось: «С посланцом башкирским моим областям, старшине и деревенским старикам (…) отныне я вас жалую землями, водами, лесами, верою и законом вашим (…), словом всем тем, что вы желаете во всю жизнь вашу. И будьте подобными степным зверям...». Уже 2 октября в лагерь Пугачева под Оренбург пришел тот же Кинзя Арсланов, приведший с собой 500 башкир, за что был произведен в полковники. Вслед за ним потянулись другие предводители. Среди них был Каранай Муратов.

Башкиры прекрасно понимали, что Пугачев – не царь, а самозванец. По окончании пугачевщины башкирский сотник Бала-Катайской волости Упак Абзанов на допросе сказал: «Зная, что Пугачев из злейших разбойник, башкирские старшины повиновались ему единственно льстясь лестным его обещанием, что он может возвратить в здешних местах заселившую землю и что господ никого не будет, а всякий сделается самовластным...». Перейдя на сторону Пугачева, башкирские старшины – Кинзя Арсланов и другие – заключили с «царем» негласное соглашение об уничтожении Оренбурга и других городов, крепостей и заводов, а также полном выходе Башкирии из системы губернского управления в случае успеха восстания. Неслучайно, секретарь пугачевской военной коллегии, дворянин по происхождению, Алексей Дубровский на допросе показывал: «Во всем возмущении и начатии дела состоят причиною яицкие казаки, которые, сообщась заедино думою с башкирцами, хотели отменить учиненную якобы им обиду от бояр...».

Пугачев имел намерение захватить Москву и создать свое царство, основанное на «старой вере». Н.Н. Фирсов писал: «Царь, народ и старая вера – вот те устои, на которых, по мнению Пугачева и его сообщников, должно утвердиться государство (…). Но необыкновенная агитаторская сила этих лозунгов, которую они обнаружили во время пугачевщины, объясняется, конечно, реальным состоянием народных масс, состоянием, как мы видели, безвыходным… Выход нашелся, когда явился “истинный царь” и кликнул клич…». Причем яицкие казаки допускали, Пугачев «не завладеет московским царством». Тогда они хотели «на Яике сделать свое царство». Когда 16-летняя «императрица Устинья Петровна» стала плакать, жалуясь своим родным, что ей придется жить в Москве, «когда Петр Федорович возьмет Москву», ей говорили: «Эка ты дура, матушка царица! Ведь Москвой-то будет Яик!».

Что касается башкир, то они не заглядывали так далеко. Крах политических проектов Алдар-батыра, а также авантюрных предприятий Карасакала и Батырши, научил их скептически смотреть на любые начинания с неопределенным будущим. Поэтому, используя феноменальный успех Пугачева, они рассчитывали «здесь и сейчас» решить свои самые больные проблемы. Как писал Н. Дубровин, Пугачев предоставил башкирским старшинам «полную свободу разорять все крепости до основания, обещая, что в будущем вся земля в Башкирии будет принадлежать одним башкирам и все русское население будет выведено». Как считал Чужинец, партикуляризм интересов казаков, башкир, крестьян был главной помехой на пути осуществления сверхзадачи – сокрушения империи. Он писал: «Однако и под Оренбургом, и в Башкирии первенствовала наивная надежда, что можно будет не нанеся Империи сокрушительного удара, предоставить башкирам создать независимое от России мусульманское башкирское ханство, а самим казакам отстоять на Яике вольное и отделившееся от Империи Яицкое войско».

Оставим последнее суждение на совести автора. На наш взгляд, ни Пугачев, ни башкиры всерьез не рассчитывали на победу, понимая, что сокрушить Российскую империю вряд ли им под силу. Что же тогда двигало повстанцами? По всей видимости, они руководствовались жаждой возмездия и восстановления справедливости, каковой она им представлялась. О последствиях своих деяний они не слишком заботились. Этот психологический момент очень тонко подмечен А.С. Пушкиным в «Капитанской дочке», где Пугачев, отвечая Гриневу о причинах, заставивших его решиться на мятеж, рассказал калмыцкую сказку об орле и вороне, которая завершалась знаменательной фразой: «Нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!».

«Пугачевия», распространившаяся по огромной территории от Волги до Тобола, в течение нескольких недель явочным порядком организовалась по казачьему образцу: мужское население было разбито на десятки и сотни, во главе которых были поставлены командиры. Все захваченное в крепостях, заводах, имениях помещиков имущество и деньги свозились в ставку «царя», который выплачивал из казны своим людям жалование. Каждый, кто был способен собрать 500 чел. – ровно столько насчитывалось всадников в полках нерегулярной кавалерии – получал звание полковника.

Предание аула Каранай гласит: «Царь Пугач пригласил Караная к себе и несколько дней подряд угощал его лучшими винами и блюдами. Дал ему чин полковника. Затем отправил его в сторону Казани, приказав: “Очисти путь моим войскам”. Царь Пугач называл правой рукой Салавата и Караная. Он отправлял их в самые опасные и трудные участки боевых действий (…). Во многих местах сражался Каранай. Сперва вместе со своими мятежными воинами совершил нападение на Стерлитамакскую пристань. Овладев ею, взяли путь на Табын».

Приведенный фрагмент предания полностью согласуется с архивными источниками. Пугачев, делясь своими планами, говорил: «Если де мне удастся взять Оренбург и Яик, то я с одною конницей пойду в Казань, а по взятии оной в Москву и в Петербург и тамо государыню постригу в монастырь, а боярам отплачю их хлеб и соль». Однако чтобы пройти от Оренбурга до Казани, ему предстояло пересечь Башкирию. Именно поэтому ему потребовалась помощь предводителей, способных не только обеспечить ему беспрепятственный проход по башкирской земле, но и поддержку местного населения.

В начале ноября 1773 г. группа новоиспеченных пугачевских полковников – Каскын Самаров, Канбулат Юлдашев, Каранай Муратов и другие – двинулась от Оренбурга на север к Уфе, попутно мобилизуя в свои отряды башкир южных волостей. 19 ноября 4-тысячное войско повстанцев появилось у стен Стерлитамакской пристани, внутри которой было 70 солдат, а рядом с ней находились отряды «верных» башкирских старшин Кыр-Таныпской и Иректинской волостей Кулыя Балтачева и Шарипа Киикова, в которых насчитывалось около 1 000 чел., а также отряд нагайбакских казаков. Башкиры тут же перешли на сторону повстанцев, поэтому в крепости началась паника. Стерлитамакский комендант секунд-майор Н. Голов, а также «у соляных дел командир» секунд-майор И. Маршилов вместе с нагайбакскими казаками и «верными» старшинами бежали с пристани в Уфу. Капитан И. Богданов, присланный из Казани, 10 дней со своим маленьким отрядом отбивал атаки башкир и, лишь когда закончился весь порох, отдался на волю осаждавших.

В конце ноября 1773 г. 5-тысячный отряд башкир подошел к Богоявленскому заводу. После некоторых колебаний заводчане открыли ворота. Аналогичная история повторилась в находившейся неподалеку Табынской крепости, в которой находились сотня казаков и полурота солдат. Назначив командиров, повстанцы двинулись к Уфе. Взять с ходу центр Уфимской провинции было невозможно, так как город обороняли около 2 тыс. чел. при 20 пушках. 24 ноября башкирские предводители, к которым присоединились крестьяне с. Чесноковка, приступили к осаде. Генерал-поручик И.А. Деколонг рапортовал в Военную коллегию: «Башкирский народ, обитающей в здешней губернии, генерально весь взбунтовался, и уже Стерлитамакскую соляную пристань взяли, и намерены были иттить на пригородок Табынск и в самой город Уфу, ис коих сей последней уже и в блокаде содержат…» 18 декабря под Уфу со своим отрядом прибыл яицкий казак Иван Зарубин по прозвищу Чика, получивший неограниченные полномочия, и возглавил сложившийся к этому времени повстанческий лагерь. В подражание Пугачеву он именовал себя «графом Чернышевым», а его войско получило название «второй армии».

Салават ХАМИДУЛЛИН

Продолжение следует…

Часть первая