Оригами. Часть третья

Уфимская оттепель

Кто под парусом ходит по городу?

Непристроенный ветер-гарпунщик

Неприкрытые модные головы

Собирает на солнечный лучик

 

И плывет на зеленую сторону

До причала еловых базаров,

Не дадут ему грошиков ломаных

За его дармовые товары.

 

Если город устал от качания

В гамаке одичавшей природы,

Дорожают одни обещания

Настоящей морозной погоды.

И гарпунщик летит, завербованный,

А за ним на крючке, как собака,

Уплывает китом заколдованным

Перегревшийся полунантакет.

 

Пробуждение

Это все замечается как-то не сразу,

Что исчезли в квартире немые углы.

Поначалу еще по привычке три раза,

Наподобие дьякона или муллы,

Тишина обойдет полукружие комнат,

Заметая одеждой свои же следы,

Заползая в чужой поэтический томик

Перепутанной веткой сухой череды,

Но уже, окрыленные, вдоль циферблата,

Как стрекозы, возникшие после зимы,

Разминают часы утонченные лапы

И кукушку у ельника просят взаймы,

И вот-вот заскрипят под ногами в паркете,

Все дощечки в паркете, которого нет…

И хрустальные туфельки звякнут в пакете

Для девицы с наследьем неношенных лет.

 

Ухтинское

Ты покупаешь четыре хлеба,

Идешь на озеро, кормишь уток.

В Ухте слетевший листок последний

Истлеет с точностью до минуты.

 

И свежевыжатый сок фонарный

К обедне подан под колокольный...

Вдохнешь поглубже – уже полярный

Сливовый льется в больное горло.

 

Сплошные минусы, словно клятвы,

Крепки, но хлебный, конечно, в плюсе:

Ухта – большая седая кряква –

Ползет к озерам готовить смузи

 

Из хлебных крошек и восклицаний:

Ах! Эти утки! Не улетают!

И кто-то самый седой и старый

Подкинет зерна воспоминаний.

 

А утки терпят, они узнали

В перемещениях вдоль по небу,

Что жить с родными на расстоянии,

Как съесть четыре железных хлеба.

 

Я тоже выйду на пруд с морозом,

Пойду с буханкою, как с повинной,

В краю, где хрупкий белесый воздух

Азаном лечится муэдзина.

 

Забытые станции

Птицы забытых дорожных станций,

Ангелы сверхскоростного бога,

Это не вам суждено скитаться

И попрошайничать вдоль дороги,

 

Это голодные до простого

Окна ночной скоростной жестянки

Лунного хлеба и звездной соли

Просят у стареньких полустанков.

 

Сон подозрительный пассажирский

Рвется под корочкой, словно книга.

Ёко Тавада с лицом башкирским

Смотрит с обложки на мир безликий,

 

Где ошалевшие от нахала,

Будто он шаттл, а не просто поезд,

Щепой сухою на рельсы-шпалы

Льют полустанки пустые слезы.

 

С космоса снега в ночной и колкий

Просятся в небо безумной стаей

Крыши – дырявые треуголки

И балаболки беззубых ставен,

 

Машут заборами. Вдруг оставят

Зал бесконечного ожиданья?

Что им, когда их не окликают

Со скоростных и ужасно дальних?

 

Сон пассажирский возьмёт, отпустит,

Все по вагону сочтёт предметы.

Ёко Тавада прочтет по-русски:

Тысяча триста второй километр.

 

Может, для этого нас учили

Так терпеливо читать до точки,

Чтобы во тьме среди снежной пыли

Стёртых имен разбирать цепочки,

 

Чтобы худой господин дорога

В мятом своем полосатом фраке,

В шляпе, искрящей на поворотах,

В ватнике цвета еловый хаки,

 

Чтобы гордец иногда сдавался

И останавливал скорый поезд

Кланяться птицам забытых станций,

Вечным смотрящим за пустотою.

 

Дом с пирогом

И будет день. И будет дом.

И в этом доме много лет

Над щедрым кухонным столом

Мы не погасим мудрый свет.

 

Поверь со мною в этот дом!

Однажды ты войдешь в него

И скажешь: может, пирогом

Отметим день, как торжество?

 

И воздух, белый от муки,

Носов коснется и бровей.

Вот так и пишут от руки

Простое счастье для людей.

 

Как просто быть. Как просто жить.

Все неистраченные дни

Перемножать, а не делить.

Ты не один, мы не одни,

 

Никто-никто не одинок,

И каждый помнит пусть о том,

Что кто-то может для него

Мечтать о доме с пирогом.

 

Прощание

Попрощайся со мной, середина земли, мне уже не вернуться.

Это буду не я, изменившись до глаз, изменившая память.

Остаюсь, как озноб, я на коже твоих перекошенных улиц,

Ты запомнишь на ощупь историю маленькой дамы.

 

Ничего, ничего, ни полшага назад мне не надо бы. Надо?

Ни полшага в испуг, все нахлынет потом, с неизменного выше.

Я когда-то пойму: до тебя, до тебя все дороги крылаты,

Я пойму, я пойму: каждый город не ты, он в галактике лишний.

 

Попрощайся, как враг, чтобы вышло добро, как недавнее чудо.

Недостаток причин, он всегда неизбежен, как явь неизбежна.

По каким неотложным меня понесло? По серьезным как будто.

А мне помнится, были причины остаться. Они были те же.

 

Колыбельная

Спи, спи, спи, спи.

 

Под хрусталем невесомого света

Тени блестят на фланелевых веках.

Снимут с окна языкастые ветры

Талое масло февральского снега.

 

Лиц, лиц, лиц, лиц

 

Лиц отплывают свечные лампадки.

Из-под иголки трескучий Шаляпин

Тянет своих бурлаков по площадке

Старой пластинки. Горячие капли

Чайного воска стекают по чашке,

Блюдца часов собирают минуты,

И испаряется с тонкой рубашки

Все балагурство стареющих суток.

 

Сны тебе снятся, конечно, о лете,

Ты под защитой, как в доме бумажном.

Что еще нужно непрошенным детям

В маленьком мире бескрылых рубашек?

 

Спи, спи, спи, спи,

 

Временный братец чужого уюта,

Странник родной, но всегда запоздалый,

Эта семейственность рядом, покуда

Ночь не погонит хозяев до спален.

 

Дверь не оставит тебя без ответа:

Ночь пережить – это так же реально,

Как переждать отключение света,

Тьму в перевернутом шаре хрустальном.

 

Прочь, прочь, прочь, прочь.

 

В полночь большую выходит изгнанник,

Обнятый наспех чужими домами.

 

Декабрь

Для кого ты танцуешь свой медленный танец, зима?

Кто тебя научил танцевать с этим белым платком

Из большого мешка, где мука, кардамон, куркума,

Где прорехи пылят так, что можно ходить под зонтом.

Но не спрятать голов от того, что уже проросло,

Только пеплом не надо главу этой сказки судеб.

Так скажи, из чего, из чего, из чего, из чего

Мне готовить горячий, как солнце, декабрьский хлеб?

Я скажу тебе, это легко, как легко говорить,

Как легко оживает под снегом озимый росток,

Даже если заварят масалу свою декабри,

Отпивая по капельке теплый его кровоток.

Не закончит язычница белая свой хоровод,

Урожайный замедленный танец с дырявым мешком.

Я скажу тебе, это легко для того, для того,

Кто готов из-под снега родиться горячим цветком.

 

Сон про мачты

Мы отчалили в эру птиц,

Одичалых и разнострунных,

Это ветер – то вверх, то вниз –

Распечалил немую шхуну,

Это ветер усилье крыл

В парусовые налил дуги,

И случайные друг у друга

Мы нечаянно проросли.

На сыром и пахучем дне,

Опустив беспокойный парус,

Мы наши: преступления нет

В электричестве встречи пальцев.

И поднявшись, как мачты, в рост,

И встречая упавший вечер,

Не жалели ни слов, ни звезд,

Потому что мы стали вечными.

 

Ночные звонки

Попрощаться пора.

От ночных телефонных звонков

Не заблудится солнце гулять восвояси.

Попрощаться кочевникам двух часовых поясов –

Синей жилкой тайком задрожать на закрытом запястье.

 

Задрожать и забраться с ногами под плед февраля

Бесконечного. Кто его вяжет и вяжет?

Мы такой не просили. Пожалуйста, право руля,

Капитан февраля, облети эти зимние кряжи

 

И останься со мной, на моем полушарии сна,

Где звезда загорается в нужное время,

Где сует любознательный кратер седая луна,

Ожидаемо, по вечерам в механический тремор.

 

Где не нужно губами гадать по ленивым часам,

Ожидая ответного от телефона:

– Как ты там? Как твой день?

– Ты же знаешь, едва начался.

Ты же знаешь, как небезопасно двоим разделенным

 

Добираться во тьме по веревочке быстрых минут...

Что же снег не уважит ничьих расписаний?

В самолеты заправлен прозрачный небесный кетгут.

Но никто не сошьёт одеяло для двух полушарий.

 

Каватина капитана

Не говори мне, птичка, храбрая на плече:

«Не веселись, Энрико, если виолончель

 

В горле твоем, Энрико, нежит свою печаль,

Бьется безмолвной рыбкой в береговой причал».

 

Не говори: «Энрико, бойся пустой вины.

Что это там за шпага выросла из спины?

 

Что это там, Энрико, тянется полотном,

Тенью идет за смелым, солнечным кораблём?»

 

Да, это я, Энрико, красное с молоком!

Птичка, и я владею ветреным языком

 

Всяких иносказаний. Дай-ка, спою и сам:

Шире дорогу, шире странникам-господам!

 

Поняты все загадки, только не спать, не спать,

Рядом со мною люди, призванные мечтать.

 

Будет у нас однажды самый прекрасный день –

Пой, как поет Энрико. Но не скажи нигде,

 

Не проболтайся, птичка, не доверяй другим,

Как я нашел привычку каждому быть чужим,

 

Как я нашел искусство перепроверки слов

На эталонных гирьках от шутовских весов.

 

Не проболтайся, птичка, как я держусь едва,

Если бокалы бьются в трепетные слова,

 

Если любовь и вечность, их волшебство и лёд,

Мне обжигают кожу, а не наоборот.

 

Что позади – не важно. Знать бы, куда взглянуть.

Что мне воткнули в спину – главное, что не в грудь.

 

Не возвращайся, птичка, к песне былого дня,

Пой о моем веселье! Пой впереди меня!

 

Конь

Переполненный день переходит в меня

Может, нужно его посадить на коня?

Как когда-то меня посадил на коня

Безымянный пастух, и из полного дня

Конь скуластый, немой лез из кожи, как змей

Поднебесный, в расправленный воздух полей,

И гранитным отсевом летели в живот

Сотни мыслей моих, переполнивших рот.

 

Погружение

Будь, Хикари, до самого сна будь,

Погружайся в загадочный сон. До

Широты не дойти, только вглубь. Суть

Не изменится, если не стать льдом,

 

Если плыть и светить. Ничего нет

За пределами мозга, и пусть так,

Если звук, обитающий в окне,

В голосах городских и лесных птах,

 

Доведет до ума чистоту вод.

Ты во сне заплутавший Большой Мук,

Превращенный обратно в себя от

Фортепьянного взгляда в лицо рук.

 

В глубину это вовсе не на дно,

До молчанием вымытых основ.

Если все состоит из семи нот,

Значит, можно уже не искать слов.

 

Селфи на фоне ливня

Девушка в шелковом белом платье

Делает селфи на фоне ливня

И специально лохматит пряди:

Ей – красиво.

 

Ей не мешает, что день не прибран,

Не унесён с бельевой веревки,

Смыт на окраину серой плитки

Рыжим крылом мандаринной корки,

 

Что закруглившийся год вернулся

В май из такого же точно мая,

Что полосатые стенки улиц

Будто и вовсе не высыхали.

 

Только она – на таком же фото

Прошлого года – немного младше.

Пальцем экрана коснётся кто-то,

Влево потянет – и всё.

Ты старше.