Биться за что?

Диалог поэта с художественным редактором:

«Никогда не думал, что это важно, знать об авторе — где родился, где крестился и т.п. Но коль уж попросили, то нате.

Первый опыт написания стихотворения относится к детсаду, но, по понятным причинам, читать этого не стоит. Потом вдруг "ба-бах!" — и Лермонтов, и Маяковский, и Рильке настолько плотно вошли в мою жизнь (понятное дело, что уже в более позднем, чем детсадовский, возрасте), что я только и мог, что изумляться, как же это всё!

Потом поступил в институт, познакомился с поэтами, и понеслась. Первое время, конечно, эпигонничал — и строчки тырил, потом размеры осваивал, в общем, всё как у всех. А дальше началось интересное. Переев чужих стихов, начал писать по-настоящему свои.

Любое стихотворение это:

А) тошнота от переедания мира;

Б) благодарственная молитва Создателю;

В) крик из запертой комнаты, в которую никто не войдёт.

Кто-то хочет быть прочитанным, кто-то услышанным. Я не тот и не этот. Я эгоист и воспринимаю мир только через его присутствие в моей жизни. Поэтому, по большому счёту, мои стихи — это просто фиксация моего текущего момента. Но, как говорится, сколько не пиши о себе, рано или поздно кто-то прочтёт это и скажет — "Ну, он прям про меня написал!". Искренне надеюсь, что вы такого не скажете. Ну, или, как говорят в кинофильмах, вам же хуже.

Сергей Дочкин».

Отвечаю поэту:

Удивительный поэт Сергей Дочкин — да, некоторым образом читателям стихов это важно знать, что люди, которые так думают и чувствуют мир, живут рядом, в их современности, в их зоне доступа. Иногда, когда не я делаю подготовку к публикации, то «Истоки» печатают стихи без единого слова об авторе и часто, да почти всегда, возникают вопросы, как в той песне про Элис — «а кто это такая, а где она живет...». Им, читателям, интересно, какие люди это пишут.

Вот увидев вас в реале, могу сказать — такой типаж «парень-сталевар» из рабочего квартала. Взрослый сильный человек с душой ребенка, а не инфантил-переросль, кроме буковок в книжках ничего не видевший. А ведь стихи-то у вас такие юные, как русский рок когда-то. Даже отголоски ранних «Чайфов» в стихах нашла. Но я-то благодаря личному знакомству знаю, что это не заимствование, а параллельные души и стихи. Что это как в биологии аналогия или конвергенция: когда разные виды живут и выживают в сходных условиях, они начинают похоже выглядеть. Что поэт из рабочих кварталов Пензы и рокеры с Уралмаша недюжинную ковку прошли, отстаивая право быть собой, а не безликой частью окружающей среды.

Мне самой интересно исследовать психологию творчества. Как и что толкает человека на этот сизифов труд? А вы ещё не забыли упомянуть, что любили, кого любили, что размеры стихотворные осваивали. То есть у вас есть уважение к другим и пониманию системы, созданной до вас. Конечно, это важно увидеть, в данном случае прочесть — что человек взращивал себя, а не вдруг нарисовался. Совсем эпатажные поэты любят говорить, что они сами себя изобрели, и никаких вот техник стихосложения не признают, а заодно русского языка, синтаксиса, орфографии и пунктуации. Иногда это выпендрежничество-новаторство бывает интересно как приправа. Но пищей для размышления «адский перец», раздражающий сознание, не является. Если там не над чем подумать.

В ваших стихах есть момент, когда быто-описание переходит в мысле-описание и обратно. Это плотная жизнь, плотная мысль, из этого можно построить плот, что не даст утонуть в меланхолии и кручине, что позволит переплыть «вавилонские» реки тщеты сует. Главное, мир присутствует в вас, а то иногда ведь кажется, как субъективным идеалистам, что мир придуман и только в твоем воображении и существует… Когда кто-то смог переплыть, и ты переплывешь. Нет, я не смогу сказать, что вы всё написали про меня, я, в общем-то, крестьянка, и меня судьба озимых волнует, когда нет долго снега…

Вы написали про мир и про себя, который в нем живет. Вы очень материальный человек, знающий, прочувствовавший, как выплавляют сталь, возможно, и у мартеновской печи стояли. Но вы знаете, что за любой работой и стихией есть человек, который видит, делает, влияет, изменяет, а у человека есть душа — молчаливая или говорливая, гневливая, шутливая, печальная и вопрошающая о тайнах бытия. И стихи лучшее отражение этих тайн и вопросов.

С уважением, Галарина.

БИТЬСЯ ЗА ЧТО?

* * *

Здравствуй, мой друг незнакомый

С другой стороны планеты.

Прости, не писал тебе раньше,

Да и сейчас повода вроде бы нету,

Просто жизнь становится дольше и страньше.

С каждым часом, неделей, и годом

Я всё больше становлюсь уродом

Или Иваном Бездомным.

Всё оно вроде бы норм, но с каждой минутой

Становится меньше воздуха.

С другой стороны посмотреть –

Больше становится пустоты,

А там уже здравствуй, встречай свою смерть,

И не забудь перед встречей

Сгонять в магазин «Цветы».

Ты же не будешь встречать её с пустыми руками и не по-праздничному одетым?

И прости мою вольную чересчур

Обращения форму с незнакомыми тебе словами.

Для меня что ни лёд, то пламя,

Что ни тело, то запах души.

А недавно случилась тяжелой депрессия,

Обошлась несколькодневным запоем.

Говорят, я живу в лесу. Но только по-волчьи не вою.

Ограничиваюсь игрой — а что у кого на носу?

У кого Новый год, у кого

Тяжелые дни, хеппибёздей, дожди, похмелье.

В общем, всем по уму. И попробуй-ка угадать,

Какой из всех этих с трехдевной щетиной дядь,

Нафигачит тебе в отсутствующую голову с ноги.

В общем, все пифии врут и в сансаре нет ни души.

Мой психолог сказал — тебя нет, но продолжая веселье,

Ты всё же пиши.

* * *

Зимним вечером рано темнеет и звёзды становятся ближе.

Мальчик шести лет забирается на подоконник, и думает, сейчас я увижу

Те созвездия, о которых прочитал в книге,

В которой написано про космолётчиков,

Там ещё было про разных зверей.

Там было про то, как говорят между собой звёзды.

Мальчик берёт приёмник по имени Океан.

Мама выиграла его в лотерею на предприятии.

Они живут в маленьком доме, где в ванной стоит титан,

У дома стоит курятник, в котором живут куры.

В прошлом году ему подарили большой корабль.

Он пошёл пускать его по весенним ручьям.

Корабль заплыл под мост и остался там.

Тогда юный моряк промок и простудился.

Сейчас он здоров, поэтому бодро лезет на подоконник,

Тащит туда же тяжёлого приёмника килограммы.

Настраивает не торопясь. Он ловит не те программы,

Которые ловят взрослые. Он ловит разговоры планет.

Он считает ими всякую сбивку радиоволны…

Думает, что шумом с ним говорят иные умы.

И он засыпает на подоконнике, убаюканный голосами иных планет.

Снимает оттуда его мама, он доволен — мамочка, мы думали, что их нет,

А они есть и со мной говорили. Продолжая своё бормотать,

Утыкается носом в подушку и спит. Маме в ноябре будет уже тридцать пять.

Мальчик спит, думая, что он слушает звёзды.

Мама засыпает, когда понимает, что сын заснул. Над их домом шепчутся звёзды.

* * *

Светлый день, радостный день.

Незваные тюльпаны, заброшенные дачи.

Друг говорит, а чего б нам не жить богаче?

Куда уж больше-то? Мимо всех наших дел

Проходят дачники со своим инструментом.

Мы, как коты на солнце зажмурясь,

Слушаем с магнитолы чей-то ревущий сурраунд-басом

Песню про то, как кто-то целуется.

Не знаю как друг, а я наслаждаюсь моментом.

Вроде бы нет ничего, кроме света мимо ветвей.

Вроде бы нет ничего, кроме земли под ногами.

Но запоздавший поёт меж ветвей соловей.

И Бог бы с нами

* * *

Если где-то есть Бог,

значит где-то есть дог,

значит где-то на дога надет поводок.

И всё тащит меня жизни линия.

Я кричу, отпусти меня.

Но всё дальше маршрут и всё крепче хомут.

и сандалики морщат, но всё же не жмут.

и кораблики я запускаю по лужам,

будто знаю, как нужно.

И заведомо зная, не будет земли,

от причала уходят мои корабли.

И идут к горизонту линии.

Отпусти меня.

Ты всё тащишь и тащишь, и тащишь меня,

Я уже не замечу ни ночи, ни дня.

Я тащусь за тобой будто вовсе нигде.

Об асфальт зверем, сбитым в своей наготе,

пустотой в пустоту, по камням головой.

Я избитый, убитый, но всё же живой.

И туда, где кончается линия,

я кричу — отвяжи меня.

И летят самолёты мои к небесам,

и горят, и я знаю, что кончится сам,

сам собою их кончится к небу полёт.

Потому что есть Солнце и есть самолёт.

И меж ними прочерчена линия.

Не сойти с неё.

И хрипит, и клекочет распяленный рот,

это радость моя чёрной кровью идёт,

чёрной кровью и пеной, что снега белей.

И я вижу над ней паруса кораблей,

а вверху самолёты летят в небеса,

им навстречу звенят серебром голоса.

И кончается линия.

* * *

Молчанием вещей владеют бесы.

Вот мёртвого пиджак присел на стуле,

Вниз вольно свесив крылья-руки-рукава.

Они тебя смирительной рубашкой

Повергнут в воздух, чтоб нести в такую

Страну, где нет ни боли, ни стыда.

А вот ребёнок вешать занавеску

На стуле тянется, чтоб бабушке помочь,

Покуда та всё простирает руки

И путается пальцами в крючках.

А занавеска — шарф, он видел на картинке.

Чуть в сторону — она же и петля.

Какой души, какого мира, Бога для

Всё выдумано так, что в головах разбитых,

На донышке колышется дыханье.

И я чуть ниже уровня земли

Всё провожаю взглядом корабли,

Не понимая сути мирозданья.

* * *

Все вежливы, никто не стреляет в спину. И до сих пор

Каждый начинает разговор с «Добрый вечер»,

Не слыша ответа за штормом картечи,

Выпущенной в меня в упор.

* * *

Просишь хлеба?

Вот тебе камень в твою тупую башку.

Как насчёт добавки?

Первый пришёлся над глазом,

Второй прилетел в висок,

Куда третий не помню.

Из головы течёт красный сок.

И я ухожу, как вода в песок,

Для того, чтоб хоть как-то забыться.

За что же,

Боже,

Ты выдал мне столько сил?

Если каждое новое солнце — выстрел в лицо,

А я продолжаю биться.

Биться за что?

За счастливую смерть?

За очередное паскудное «завтра»,

Которое выстрелит мне в живот.

Мертвое умирает, а живое живёт.

Сердце бьётся лишь для того, чтобы опять разбиться.

Ладно, я понял, можешь не говорить.

Нет ничего для меня кроме камней,

Придётся перетереть их в мучицу.

* * *

По часам вовремя, по солнцу рано,

В темноте белой ветреной зимы

Входим, туда, где нас могут спасти.

Прямо у храма

Сидят ожидающие подаяния люди.

Здесь у входа врачебницы

Души, их никто не осудит,

И каждый копеечку даст, ток ты не дыши.

Под куполом стылый лиловый сумрак.

Церковь выстужена напрочь.

Из-под купола смотрит наш Бог,

Строго смотрит Бог.

Госсссподи Ииссссуссссе,

Госсссподи Ииссссуссссе.

В храме сотни людей,

Они думают, что в них бес.

Или их родственники думают, что в них бес

Точно то же думают другие сотни людей.

Когда моя мама, дай ей Боже,

Подумала, что во мне бес,

Она привела меня сюда.

Сюда, где бес и Бог и

Госсссподи Ииссссуссссе,

Госсссподи Ииссссуссссе.

Голоса сливаются в одно,

И за этими бесконечными Ссссс

Слышится только ветер в кустах,

Из-за которых глядит кто-то недобрый.

Я не знаю, кто за спиной,

И кто смотрит в окно.

Священник ходит по храму, кропя всех святой водой.

Подходит ко мне, говорит — Иди.

Мама спрашивает — Беса нет?

Беса нет.

* * *

Осенним садом ли пройдёшь,

В окно чужое ли заглянешь,

Ты ничего здесь не возьмёшь,

Ты ничего здесь не оставишь.

Антоновки зелёный бок

В ладонях зябких согреваешь.

И даже это не возьмёшь.

И даже это не оставишь.

Антоновки холодный бок

И осени громада неба –

Они не знают, был ты, не был.

Им собеседник только Бог.

Подготовила Галарина Ефремова