Владимир Глинский. Трещины. Часть третья

ПЕРЕВОДЫ

 

Тадеуш РУЖЕВИЧ

От дома моего

От дома моего –

камень на камне

цветы на обоях

птаха и ветка

 

порог отделяет руины от пустоши

на пороге подкова

 

этого счастья уже не преступишь

ни сегодня ни вовсе

 

вот и стены распахнуты

как стороны света

 

в одной стороне бродит ветер

он развеял и дым и отца

 

в другой стороне – ветер

унес и дым и маму

 

в третьей стороне тоже ветер

расплескал даже имя брата

 

в четвертой стороне был ветер

прошедший мимо

 

вращаясь нежным зверем мохнатым

безошибочно указывает на…

 

Каменное воображение

Лежит рядом

с толстой косой золотистой

снится ей – жбан разбила

или нашла ключик

или порвала платье

 

а я знаю вкус корицы

знаю лишь вкус корицы

но вижу стран дальних экзотику

где деревья растут сандаловые

банановые где деревья

и вот уж бедная моя голова

бедная голова. Из фильмов двух

да немногих книжек

рисую ландшафт бесцветный

(не смейтесь чужеземцы

особенно красотки из журналов

французских и американских):

 

Пальма может две пальмы

и островок округлый

так нелегко разгладить

в памяти образ неясный

но я добавляю тигра

который похож на Мурку

и ананасов пару

я ананасы видел еще до войны

у Розенберга в лавке

 

Розенберг же теперь не увидит

островок посреди океана

украинцы настигли в клозете

умер захлебнувшись калом

не трудитесь даже представить

розенбергову смерть в местечке

под Петрковом в Польше

прекрасные чужеземки с оголенным

белоснежным бюстом

господа со двора св. Якова

(читал о дворе этом в «Echo»).

 

Что за убогость в эскизе

остров пальма и тигр

перечислю остаток

мной вообразимых элементов

экзотического ряда:

кит жемчуг и негр

вице-король индийский

фига (фиговый плод вернее)

страус и гитары Гавайев

да да и на этом закончу.

 

Я озираюсь по комнате

жбан на столе стоит белый

нежданно приходят мысли

о Луне но никогда никому

их я не выдам не выскажу

и все же полжизни ушло

(у нас помирают к 50-ти)

эти страны моря острова

неизъяснимо мертвы

как луны холодные в лужах.

 

Я спокойно касаюсь бедра

женщины с косой золотистой

я знающий вкус

корицы вкус экзотический

серый человек с каменным

воображением неумолимо малым

как камера.

 

Светит месяц

Месяц светит

улица пуста

месяц светит

а он убегает

 

месяц светит

человек упал

человек угас

месяц светит

 

месяц светит

улица пуста

лицо умершее

воды лужа.

 

Раковина

Позвякивая мелочью – хватит ли

на возвращение к дому

(а в доме бренчат тарелки

и голоса скрипучие

и вода в ведерке

а камни в печенке

со сменой белья по субботам

к воскресенью десерт и гости

девчушки с коленками острыми)

вот и сезон канул

стало дешевле с дождями

гуляю вдоль моря минуя

пустынных кабинок скелеты

 

Море такое большое

 

Мне понятны теперь люди

плетьми поровшие волны

 

последнюю ночь провел я

у стола на стульях твердых

как ссылка

безлюдных и жестких

 

так разрываясь между

морем и белыми как ночь

бедрами какой-то девицы

принесшей мне только что чаю

я все искал спасения

в розовую раковину нашептывал

что вовсе не хочу возвращаться

просил умолял.

 

Ангел повседневности

Рыдал ангел в буфете

на улице Крупничей

ангел в берете,

 

что вырвали из ладоней

меч-кладенец лучистый,

и что язык заплетается,

 

и что забыл Кохановского

и Шажыньского-Семпа.

и стало вокруг уныло, серо,

и только с молчанием – золото

как святые лучи с фавором,

а с чертом кровавая метка.

 

В Иордане сады с оливами,

и хромоногий лукавец,

дозорный добрый и дивный,

желтым пальцем слезу утирает.

 

Ангел шел и падали розы,

разверзались раны и хляби,

росой небеса разрыдались…

 

Приезд деда

Любимому старику посвящаю

Отец к нам приехал

жена, говорю, – ставь рюмки

старик до костей весь вымерз

а нужен на кой ляд

нам ледяной дед?

 

Дед потирает руки

разговор начинает с погоды

«да не надо моя душка

я не голодный»

крадется как кот к раскладушке

а в ней голубая подушка

а на подушке внук

стук стук стук

серыми глазками Янек

о чем-то ему мигает

 

На столе свистит керосинка

дед: «керосин все дороже»

и к столу садится

одна вторая третья

и такое тепло растекается

такая глыба льда тает

три да три кто считает

дед мне говорит:

«у коня ведь четыре ноги»

потом говорит:

«угла четыре да печь пята»

а за пятой такую песню

дед запевает

«ой да что за хозяин

без двора и без бани…»

затем молодость вспоминает

деревушку малую

разные страны

о том как был в Петербурге

в Сибири жил в юртах

кумыс попивал с киргизами

а быть бы ему органистом

о дамах бабах замужних

о благородных княгинях

что белы пухлы как голубки

сами подставляли губки

 

Дед десяток седьмой меняет

не меняет скорее мотает

этим десятком как тростью

учит:

«жизни нашей воз тяжеленный

всяк возница не спеша толкает»

 

К раскладушке вновь со стуком

на руке подымает внука

чего тот ему мурлычет

о чем дед с ним гогочет?

целует в серые глазки

за окном ему кажет салазки

резные

 

А потом пора и в дорогу

вот мы дедушку все целуем

и приглашаем к святкам

жена говорит:

«тогда дедушке, может быть скажет

Янек первое слово людское»

 

Янек на подушке согласен

кивает…

провинциальная элегия

 

1. 1. Пробуждение

Разбуженный резко не знаешь

кто ты пока превращаясь

к себе наконец возвратишься

и видишь что ты не в дороге.

По скрупулезном прочтении

за окнами видеоряда

все понимаешь.

 

1. Ангел в деревянной рубашке

Новобранцы на конях деревянных

новобранцы с зелеными сумками

с кружками пива с ушками

торчащими и пышною пеной

дивчины на белых лебедушках

новобранцы на львах суровых

 

приукрашены милые рекруты

аккуратно

лепешки в платки уложены

 

дивчины в деревянных платьицах

с коленями острыми лопатками

словно белые крылья

им замесили тесто

 

парни уносят звезды

парни уносят звезды

вокруг оси вбитой в землю

словно столп Геркулесов

а на карусели парочки

их жесты и их движения

калечат все три измерения

 

ангел в деревянной рубашке

со сладкою кожей как сахар

взглядов струятся источники

меж белых овечек локонов

обрамляющих розовый носик

 

ангел в деревянной рубашке

прямоуголен.

 

1. Красный ковер

Как хочется смеяться над теми

кто не видел сочного красного

ковра над моей кроватью

а твердят: о! жизнь жизнь!

 

которые не видели тайны

набухающей почки

спрятанной в женской улыбке

что надо мной склоняясь

беспомощна

как цветами занятые руки

 

и вот вам культуры и смыслы

прекрасны и точны как сферы

в которые все вы вписаны

 

и вот вам я познавший

правду от вас сокрытую

познавший такую тайну

на стене над кроватью

 

здесь нет ни любви ни фантазий

здесь нежностей нет и сомнений

здесь нет грядущего с прошлым

здесь жалости нет

 

мертвые и живые

как короба из картона

как пирамиды из бревен

жена же как рука левая

как потолок или лето

 

память о лучшем друге

с годами бесцветна

как воспоминание о

трости брошенной на вокзале

 

вкус запах слух глаза и

мертвая птица с раззявленным клювом

с ветки слетает

 

Как хочется смеяться над теми

кто не видел сочного красного

ковра над моей кроватью

а твердят: о! жизнь жизнь!

 

а вот вам ковер-самолет

что парит над дальней водою

а вот вам и высший суд

вас призывает к отчету

во многочисленных смыслах.

 

1. Разговоры

Тетка моя говорит

хотела быть маленькой пчелкой

и отсидеться в улье

 

говорит у пана Иисуса волосы выросли

пан Иисус подмигнул Иисусу

и ногти растут в часовне

у этого серебряного Иисуса

и говорит

мне небо уже столь близко

как даже в гробу не будет

попрал я все и вышел

оденьте меня лучше

в газеты и так хороните.

 

1. Побег

Тучи с мохнатыми губами

по лугам все шляются

ветры с острыми носами

злы как собаки

 

но кто поймет что сбегаю

когда билет мне протянет

кассир с мордою в клетку

ну кто поймет что сбегаю

захожу когда в зал ожиданий

к столику спрошу свободно

и дурнушки под платьицами

колени сурово сдвигают

 

знакомый чиновник который

отработал в судах лет тридцать

говорит если вспомнил о звездах

то здесь ожидать уже нечего

 

и скривившись

бодает лбом стекла.

 

1. Улица кота в мешке

А улочка эта без рук

и ног улочка без головы

 

Днем мы нежно болтаем

с деревьями пьющими солнце

а ночью их покидаем

на милость дождя который

столь монотонен

 

А улочка эта слепая

она что стеклянный шарик

а улочка эта без рук

 

Однажды мужик заехал

с телегою дров заблудился

детей поразило событие конь

 

Говорили смеясь конь конь

самый малый спросит

мамочка отчего конь

 

А улочка эта без рук

и ног улочка без головы

 

Взрослые вросли на ней в землю

по шею в бесцветных костюмах

пошитых столь неумело

что даже глаз не поднимут

 

А улочка эта слепая

она что стеклянный шарик

а улочка эта без рук

 

Слепой лишь минует стены

и там и тут

 

Там как стальные телята

сдуру мычат паровозы

в поисках вечного вымени

 

Кондуктор четко приложит

два пальца под крышу дома

в котором живут загадки

 

Мальчик в голубых носочках

расселся

рот раззявив

 

дергает палец зовет по имени

почему отчего зачем.

 

Пьяный Юзек

Юзек лежит под забором

продал корову

пьет неделю подряд

спирт в нем все выжег

кричит страшно

в глухой канаве

видит таких тварей

дети его окружают

ведь так интересно

как с ума Юзек сходит

сходит он на карачках

руку подымет

шатается

и не знает

что солнце стреножил Коперник

руку тянет

падает

давайте его поддержим

добрые люди

поставим его на ноги

добрые люди.

 

Россыпь

Воспоминания чувства известия образы все

причины и следствия все из чего состою я

не сочетаются вовсе и цельность во мне

отсутствует

и лишь иногда приплывают они к берегам

моей памяти тычутся в кожу

когтями тупыми легко касаясь.

К чему же врать

ведь цельности нет в этой куче меня в этой россыпи

кто согласится склониться над ней мозаикой увлечен

а сам я увы так занят

некому было запомнить нутра моего форму

в исполнении судорожных движений

вдоль коридора где тысячи комнат двери раскачивают

кто откроет мне форму если

она не отлита в гипсе

и даже в углу темном

если меня вдруг вспомнят

я сам ни за что не вспомню

 

а мне говорят что живу.

Бертольд БРЕХТ

 

Маленькая песенка

1.

Жил-был один мужчина,

Ужасно много пил он,

Аж с младых ногтей. И вот

Ногами выносят его вперед.

Восьмой десяток лет несчастный

Бедняга мучился напрасно.

 

2.

Жил-был один ребенок,

Он резвый был с пеленок.

Лишь год ему минул. И вот

Ногами несут его тоже вперед.

Не пил он – это ясно,

И год прожил напрасно.

 

3.

Познать мораль теперь изволь

Сколь безопасен алкоголь…

 

О Франсуа Вийоне

1.

Франсуа Вийон был в нищете рожден.

Качали его люльку ладони сквозняка,

Кусками небо сочное он жрал, сбегая вон

С уроков Бесполезности на мессы Пустяка.

Франсуа Вийон, никогда одеяла не знавший,

В прекрасное был посвящен ветром хрипящим.

 

2.

Ступни его босые до крови щебенка кусала.

И чем меньше камень, тем метче его значение,

Он понял еще ребенком, швыряя песок в русалок.

А первая его дама в кустах обучала комедии.

Когда с колючего ложа он встал, потянувшись сладко,

Увидел вдали дорогу, что станет его дамой.

 

3.

Прорваться к столу Божьему было ему невпролом,

И, не падала если с небес в его глотку манна,

Дырявил тогда мужчин он рапирою и ножом,

Но давя их гарротой, и сам для петли был приманкой.

Так ему на это плевать, пусть целуют его задницу,

Говорил он, пожирая барана в таверне по пятницам.

 

4.

Небеса ему не мигали наградой непостоянной,

Жандармы ему помогали избавиться от гордости,

И все же чадом Божьим он тоже был, как ни странно,

Он рвался к концу дороги, чужие роняя кости,

А в конце наградой подмигнул ему холм на погосте.

 

5.

Хитростью был захвачен наш Франсуа Вийон,

Скрутили его быстро, на виселицу проводили –

Но душа его, мерзавка, палачей нарушает сон,

Летает она песней там, куда его не впустили.

Когда на носках из петли он за песней правил,

По размышлении тяжком открыл он ворота рая.

 

Черные леса

1.

На голых камнях злющих

Раскинулись черные кущи

Тянутся в холодное небо

Черного леса сучья.

 

2.

Леса, заламывая ручища,

Кричат от боли и стужи –

До нас же донесется шепот,

Да и он нам внизу не нужен.

 

3.

Оттуда ручьи к нам стекают,

Их лед никому не по силам,

Да нам он внизу и не нужен

На лежбищах могильных.

 

4.

Говорите, что не видно и чёрта,

Так как сосны свет заслонили:

Да внизу он нам и не нужен –

Так было от сотворения мира.

 

5.

Говорите, что на голых камнях

Не растет ни шиша в тех лесах.

Но тогда взгляните на каменное

Выраженье своего лица.

 

Гордиев узел

1.

Однажды один македонец

Под вечер меча взмахом

Разрубил этот узел, попутно

Буркнув про Гордия: «Раб

Своей славы».

 

Так как узел их был

Одним из редчайших чудес света,

Шедевр человека, чей гений

(Он миру мозги спутал) других

Свидетельств о себе не оставил,

Кроме двенадцати бечевок, сплетенных

В груду, ждущую легчайшую руку,

Чтобы его развязать, много легче,

Чем та, что его завязала. Увы!

Та рука, победившая узел, не знала

Как его развязать, за всю жизнь

Не имела преград – узел стал первой.

Одной секунды хватило

Его разрубить.

О нем, об ударе этом

Сказано многое, даже

Был одобрительно назван счастливейшим

Из ударов, что считаю я очень опасным.

Неизвестный нуждался во власти,

А не в добром имени поступка,

Он был наполовину

Уже как все боги.

Но, когда он узел разрушил

Должен был он по наитию свыше

Назвать всем свое имя и явить его всем.

 

2.

Говорилось о Гордии много, добавлю:

Нет пользы ни в чем, что мечем раскроено,

И вряд ли достаточно одного ответа

На вопрос отчего мир так богат героями.

 

Доклад об игре в салки

Написал он как-то книгу,

Я ею по горло сыт.

Семью семь там втиснуто

Заповедей внутри.

1.

Страшный гость моей детской спальни

Жадный до молочных рек,

Являлся ко мне с веткой яблони

Фиолетовый человек.

 

2.

К его тонким ногам припадая

Я, воли лишенный, смотрел

Как он голубя белого гладил,

Как он довольный смотрел.

 

3.

Он не против даров некрупных,

Он помалу тебя пьет как клещ,

И если б ты мог вскинуть руку

Он свалил бы до новых встреч.

 

4.

Так что простись с собой, парень,

Не тешь себя лживой мечтой,

Что недвижимый ляжешь на камень –

И он разминется с тобой.

 

5.

Он со взором спокойным и ясным

С прибаутками бродит вокруг –

Он уверен, что вовремя схватит

Тебя, лишь реснички моргнут.

 

6.

Каждый вечер стоит и шпионит,

И смотрит в твое окно –

После все тебе и припомнит,

Оскорбленный весельем он.

 

7.

И была у тебя отрада,

Ты смеялся, почти не дыша,

Сладким звукам его органа,

Игравшего траурный марш.

 

8.

И он в ярости брызгал лазурью

От тихой улыбки твоей,

Поджимал свинячьи губки,

Что не красило вовсе портрет.

 

9.

А теперь ничего нет милее

На смертном одре, когда

Поведет в бреду к этой двери

Тебя фиолетовый брат.

 

Перевел Владимир ГЛИНСКИЙ