Владимир Глинский. Трещины. Часть вторая

ПРОРОКИ

«12. Елисей же смотрел и воскликнул: отец мой,

колесница Израиля и конница его! И не видел его более.

И схватил он одежды свои, и разодрал их на две части.

13. И поднял милоть* Илии, упавшую с него, и

пошел назад, и стал на берегу Иордана.»

 

4-ая книга Царств

И можно биться головой о стену,

Можно разбить (голову или камень),

И можно

Спуститься с горы и бросить

Толпе пророчествующих:

«Я убил Его. Нате!

И вот я стою перед вами,

Побейте меня камнями,

Если есть закон и есть судьи».

И вот я сижу на камне,

На котором я убил Его,

И пью воду, которую пил бы Он.

И не знаю теперь кто я?

Ибо я родился – а Он умер.

И кто вправе судить новорожденного?

Что ж, можно биться головой о стену,

И можно разбить (голову или камень).

И сказать пророкам:

«Был Илия на горе. И забрал Господь Наш, Яхве,

Илию к себе в золотую телегу.

Говорил мне убогому Бог Мой, Яхве –

Иди к этому дерьму, наделенному языком,

И будь ему посохом на пути ко Мне».

И кто мне скажет: «Ты убил Его?»

Никто…

И значит можно биться головой о стену.

________

* если верить словарю В. Даля, означает овчину. К сожалению автора, редакторы зачастую предполагают здесь пропущенную букву «с».

 

*  *  *

Вороненая сталь нашей смерти

Ищет стену нам для исполнения

Перманентного приговора

Быть живым в отживающем свете.

Быть прикованным

К школьной, графленой стене.

Отражать в ней свое отражение

Удивляться,

Что смерти все нет и нет,

Неустанно призывая спасения

От ее неотменных тенет.

Быть сфинксом на фоне помойки,

В автобусе, где вечен контроль.

Быть наследником папиной койки

С пружинкой, пьющей из зада кровь.

Всю, и не жалко – на смену

Нам вольют тот же самый раствор.

В этом видит свою перманентность

Исполняющий приговор.

И когда мы найдем и обрящем

Вороненую сталь нашей смерти,

Я настолько устану бояться,

Что просто останусь с тобой.

 

Постскриптум

Увы! тогда нас много нарожали.

Теперь рождать раздумали как будто.

Сейчас не дали мест нам на скрижалях,

А завтра будем лишними в округе,

Лишенной и не ждущей человека.

Но наша жизнь возможно интересна,

Хотя бы за отсутствием последней.

Мы не оставили им даже сквозняка

От той дыры, в которой мы пропали.

 

*  *  *

Как смешно ожидать превращений

И присутствовать, словно извне

Нашим телом играется гений,

И мы этим довольны вполне.

Два багровых мазка до рассвета,

Две стрелы, и сползая в сугроб,

Грустно давится розовым смехом

Скособоченный столб.

 

И лишь вечные пальцы младенца,

От рожденья не знавшие кисть,

Колобродят по нашей палитре,

Перемешивая смерть и жизнь.

 

*  *  *

Тот свет по-прежнему прожорлив,

А наш – все так же плодовит,

В чем помогают нам евреи,

Китайцы, негры и индусы.

Так что подмены нам найдутся,

Хоть непривычны на обличья,

Но в этом доля наша птичья –

С листа слетаем постранично,

И стаей нас сдает в архив

Слепая с мраморной косою.

Зато нас галочкой пометит,

Хоть этим курва не обидит.

 

Кухонные стансы

В городе ветхом на кухонной табуретке

Сидишь как на жердочке, ждешь чаю,

Мокрая ветка, корявая, – сверху

К форточке ведьминым пальцем свисает.

 

Этот взыскующий перст, вероятно,

Тебе о чем-то напоминает,

Но не о нас – нас нет в твоих святцах,

Чайник бормочет невнятно, вскипает.

 

Пальцы месят мякиш хлебный как глину,

То человек в нем мелькнет, то копыто.

Недавно был год, как тебя я покинул,

Вернуться – ан нет, увели и корыто.

 

Раскосые улицы валятся к молу.

Скоро дунут ветры, и кто их удержит?

Они разлетятся как стайки голодных,

Сварливых чаек за побережья.

 

Такие дела, за окном кипарисов

Не видно. А может и не было вовсе.

На рынке торговки лабают по Брехту

Очередную кипучую осень.

 

А лириков нет. И повинна в том Лета:

С ее аппетитом погост не сравнится,

Уплыли в нее все созвездия света

И даже страна, где мечталось упиться.

 

Она запятой затерялась во фразе –

То ли казнить ей нельзя, то ли миловать

Обвисла нелепо на тоненькой нити,

Опавшей с растерзанной Божеской милоти.

Жене

Твоя скрипка вновь избыла приключение во звуке,

И опять тебе взгрустнулось – теребишь рукою платье,

Все считаешь неоплатным долг прелестнице Евтерпе**,

Что дарует тебе гаммы, но она сдерет проценты

И к твоим печальным гимнам приплюсует мой сонет.

Вот и шляйся за тобою на скрипичные концерты.

 

В темноту, как две овечки на призыв дуды пастушьей,

Наши души выйдут в вечер посидеть вдвоем на лавке,

И закурят сигареты, удивляясь дикой стуже.

С неба тальк пойдет беспутный, убеляя все на свете,

Заливая тихим пленом наш простуженный вертеп.

Дворник, славная фигура, всех отроет на рассвете.

 

Жизнь зашла за половину – я бреду по ней на ощупь,

Так и скроюсь от могилы, скрипкою твоей ведомый.

________

** в древнегреческой мифологии – одна из девяти муз. Покровительница лирической поэзии и музыки.

 

*  *  *

Ты все меряешь берег робкой стопою,

Видно, путаешь эти пески с минным полем.

Завтра ветры уйдут, до конца не отспорив

Ни куска этой тусклой полоски у моря.

Завтра выйдут волны черпать сквозь сита

Рыбаки на разбухших, соленых корытах.

А вернутся ни с чем – будут битыми стекла,

Собаки, суставы и просто прохожие…

Работы прибавится, мой Эскулап***.

________

*** в древнеримской мифологии – бог врачевания.

 

 

Сентенция

Мой милый Капитан, прочтя на сон пугливый

Устав, как злой романс, как рваное тангу,

не бойся ничего: ни черта, ни могилы –

ныряй крутым виском в дырявое манто

мохнатого окопа, что рыли в прошлый вторник

плюгавенький сержант и пара рядовых,

имен, которых, к счастию, история не вспомнит,

к тому ж – ее снесли, куда и нас троих:

мы все паслись тогда в полях ее сражений,

и, напоследок ухнув, уплыли в тартары.

Прощай, мой Капитан! Истории полезны

Лишь только если в них болезни не стары.

 

СТРЕЛА НА ИЗМЕНЕ

15 строк

 

«А мне говорят, что живу»

Т. Ружевич

 

Случайный гость, хлебнувший с нами зелья,

Ты не поймешь рассейского похмелья –

Когда рука прощается с рукою,

И голова забыла, что хотела.

А что болело – то и отлетело.

 

Из клетки ребер сердце мокрой птицей

Стремится выпорхнуть, слинять из тела.

На кой сдалась еще одна страница

Кипучей книги русского безделья.

 

Упругий воздух мне сопротивляясь,

Тем постулирует меня как данность.

И, значит, не избыл я эту странность,

Что свойственна оставшимся белковым:

Остался жить и в гастроном доковыляю.

 

Хотя, ты в это и не веришь, чужестранец.

 

Дом

Здесь у всех своя дорожка

Мышке – плинтус, кошке – плошка.

Тараканы мчат по следу

Ускакавшей крошки хлебной.

Только дастся ли она им?

Провалилась крошка в погреб –

А там чужая сторона, и

Там другие звери бродят.

Пес таскает за собой

Коврик, чтоб его не сперли.

Блохи дружною гурьбой

Пса имеют под собой.

В моем доме жизни много,

В моем доме места мало.

У меня – своя дорога:

Что ж, признаюсь без обмана,

Я тахту собой спасаю

От сожителей своих.

Лишь бы нас никто не трогал,

Лишь бы не было войны.

 

Маскарад

Ночь беззубая стучит

Черным пальцем в переплет

Твоего окна.

Шевелюрою трясет,

В ней седые ручейки

Заплела луна.

Был бы меч на это годный,

Были б руки посмелей

Отрубил бы этот палец

Поскорей.

К ней слетелись с неба птицы –

В каждом клюве по звезде.

Пляшут старые блудницы

В свете мокрых фонарей.

Вот иметь бы столько денег,

Да купить тебе звезду.

Ну, а нет – смотрю как ведьмы

Носят их для куражу.

А старуха Ночь расселась,

Лапти свесила с крыльца,

И скулит про черны очи

Ветра, буйна молодца.

Да сдурела ты, старуха! –

Я кричу ей – ну с чего

Ты гудишь плаксивым воем

В это тихое окно?

Ты бы шла с нечистой сворой

Загород, в дремучий лес,

И людей бы не пугала,

Что заснуть не могут здесь.

Ночь лукаво улыбнулась,

Маску сбросила с лица.

И ушла твою улыбку

В лес с собою унесла.

 

Причастие луны

Когда умирает день – его гонят

Из опрокинутой чаши над городом.

Огромный зверинец улиц голоден,

Только ночь их накормит до одури.

И день бежит, спотыкаясь о крыши,

Режется в кровь о кромки чаши…

Но щелкают двери зовущих нас спален,

Вставные челюсти ставен впали.

Так заканчивается спектакль.

И когда уже бездыханный, но

Манящий и страшный, и недоступный

День дымящейся тушей завис на уступе

Горизонта

и ему аплодируют форточки окон,

В зал входит ночь одряхлевшей монашкой,

Причащает город облатками звезд.

 

Стрела на измене

А. Хусаинову

когда стрела уже иное,

Хотя и помнит запах жертвы,

Пространство не звенит струною,

Не нанизать его на вертел.

 

Когда дряхлеющее царство

Дрожит на старческой ладони,

Любая орденская планка

Уже дороже вкуса крови.

 

В цене поднялись мемуары

О том: как мы их, как они нас,

Как гнали в горы караваны,

Как «беспокоил Гондурас».

 

И слаще всякого усилья

Стакан, блуждающий по кругу

Сквозь несусветную пургу

На тему кто спасет Россию.

 

Когда стрела уже иное

И ей не внятен вкус мишени,

Тогда в пыли найдет корону

Мальчишка в рваненькой шинели.

Старение смерти

Когда-то мы были со смертью на ты,

Смерть юна была и прекрасна.

Забегала поболтать на время войны,

Предпочитала молодых, дело ясное.

 

Мы частенько сходились на стенку стена,

Сшибались в «лаве», рубились в окрошку,

Орали «даешь!» и отдавали тела

На обильную тризну воронью всполошенному.

 

А смерть была сном, остановкой в пути.

Точней собеседником на перепутье,

Когда пацаны уставали ползти,

Она раздавала леденцами пули.

 

А теперь – телевизор, сеткой морщин

Висит паутина за усохшим комодом,

И лик моей смерти страшнее шагов

Приближающегося Командора.

 

*  *  *

У моей любви – зеленые глазищи,

Луженая глотка, фривольные намеки

На продолжение банкета,

На «третий – не лишний» –

Третий очень важен для этикета.

Она в мое пиво мешает зелье –

С утра спотыкаюсь об пустые поллитры.

И все до капли вылакали звери,

Коими всегда исполнена палитра

Моей жены с гибким именем Вера.

 

У моей любви – надежды на вечность,

Она будет со мной до смерти.

Когда я сдохну – уйдет к другому.

Она вряд ли вспомнит. Я вряд ли замечу.

 

1+1? 2****

В полночь ангел шелестел,

Свечку загасил крылами,

Уронил на душу камень,

Ладно, что хоть не нагадил.

Мог бы, если захотел.

 

Мы остались в темноте

Жить под шебуршанье мыши

Может, кто из нас и вышел –

Не заметишь. Здесь, под крышей

Тесно нам от наших тел.

 

Мы, наверно, всё сказали.

Мы, наверное, устали.

Наше обещанье выжить

Очень нам мешает жить.

________

**** «Ибо 1+1 – это все еще 1+1, а 2 – это уже изначально 2» – закон Глинского-Амирани. (См. рассказы «Корки», «Проездом»).

 

*  *  *

Когда был маленьким – пускал кораблики,

В поисках реки прорубал каналы.

Однажды добежал за угол,

И увидел корабликов кладбище.

 

Стал большим – искал смыслы,

Все думал, что будет лучше.

Однажды вышел купить портфель,

По дороге умер.

 

Забыл сохраниться.

 

Матбуhат Йорто

В этом доме так мало ослов – все ушли пастись на слова,

В этом доме из тысячи снов выбирают, где нет нас,

Каждый из этого дома вместо прицела держит автограф,

Каждый на птичке апострофа ползет на Парнас.

 

Забавный дом – много комнат, но не на каждой дверь,

Что ни день ловлюсь на мысли, что и звереть лень.

Что ни день забываю: то ли вылез из кожи, то ли не влез,

Выскальзывая из ежедневника на очередной SMS.

 

*  *  *

Снег шагает по бульварам

Шляпам, крышам и канавам.

Он путей не разбирает

Просто валит, давит, манит.

Окончание следует…