Непробуждённость втискивает в явь

Голуби

 

Я прошлое, которое молчит

и смотрит влево-вправо не моргая,

но Аристотель правду говорит,

что не моргает только тварь тупая;

вперёд нельзя, так будет хуже всем,

назад не интересно, там всё смертно;

но вот коктейль всех вас дают во сне,

и пить его хоть радостно, но вредно,

пока закрыты глаз спасающие веки;

но дождь, и гром, и кто-то там кричит

в миг пробуждения отныне и вовеки

я прошлое, которое молчит;

но ты мне говори, воркуй всю эту милость,

как будто и не ты, как будто мне не снилась.

 

Угол

 

Непробуждённость втискивает в явь

всех монстров сна –

и ошалело милость

украдкою глядит из-за угла:

не может быть, что это всё приснилось.

А и не снилось, проросло само

поверх надежд и вспоминаний всплывших.

Как в том из самых сказочных кино,

где зрителей актёры не услышав,

вдруг ожили, и в самый жуткий ад

вошли как в сад Эдемский на рассвете,

оставив всё. Так люди говорят:

в верблюжее ушко. И малые как дети.

 

*  *  *

Весной мой дом становится просторней

и стены раздвигаются в поля:

в нём гостем может оказаться кто угодно

и кем угодно оказаться могу я.

 

Здесь шерстяные снежные капканы

зима отпустит – расплетёт узор,

чтоб прежде всё, казавшееся странным,

приблизилось – и глянуло в упор.

 

Заиндивелое вдруг по краям подтает

и в кромке рыхлых, слабых, бурых снов

нас в этой комнате всех-всех весна поздравит

обильем возлияний, сказок, слов.

 

Зима забьётся в переплёты книг

(под кожей разрастётся стылый иней)

и, схоронившись там от тлеющих интриг,

подобно мёртвым никуда уже не сгинет.

 

Будто

 

И будто бы я всё ещё влюблён,

и ничего особо не зачалось,

и вся весна, огромная весна

по мне теперь не испытала жалость;

и будто бы мой взгляд теперь открыт

твоим ногам,

всей этой юбке –

ветреной, похабной –

и будто взгляд твой не к "тебе", но к "Вам",

глядит на мир прозревшею цитатой;

как будто я могу вот без особых тем

вдруг бы столкнуться с нежною ключицей –

и ты не скажешь: как, мол, и зачем –

как будто всё такое мне случится;

как будто я не старый, не в делах,

как будто ты всю жизнь меня искала.

Давай "как будто" встрянет на губах

как стража, что негодных не пускала;

как будто эта чёртова весна

всегда ждала размеренного часа,

чтоб прыгнуть в море там, где унесла

тебя в пятнадцать юность. И погасла.

 

Грибные споры

 

Ну что ты смотришь на меня, как будто плачешь?

Да, я такой, каким хотела ты.

А не хотела б, было б всё иначе.

Но всё такое – по законам красоты.

И я красив, и ты, и эти стены,

и эта комната, и город, и друзья,

и мы с тобою тоже, мы – нетленны,

да, именно, с тобою: ты и я.

Да, всё вот так, и под твоим вот взглядом

всё это милое, красивое вокруг

вдруг обращается кромешным, чёрным адом –

и вдруг áдится, всё áдится – всё вокруг.

Давай не так. Давай без жёстких споров.

Давай без взглядов, без взысканий, без основ.

Я спал. Проснулся. Ты. Да я, который,

да я, который заикался про любовь.

 

Снег

 

Как хорошо, что наступает лето

среди хмельной суетной маеты,

и мы с тобой вдвоем глядим на это,

но понимаешь это только ты.

А мне-то что? Мне жить не беспокоясь

Ещё, пожалуй, восемнадцать лет.

но ты уйдёшь так тихо в эту осень,

что ещё будет долго летний свет

сиять средь зимнего и стылого эфира,

и призывать так безнадёжно и легко

богов всех рек, лесов, да всего мира

и звать, и звать туда, где далеко,

где "нет" отныне правильное слово,

печать всем наслажденьям и стихам –

и оттого так нежно и сурово

течёт июль по этим волосам.

 Портвейн ноября

 

Жук троллейбуса щёлкнул рогами,

муравьишки авто разбрелись –

и в ветвях, зеленевших над нами,

короеды зимы завелись;

 

светлячки светофоров смешались,

луж озёра политы дождём –

там, где прежде велись разговоры,

тишины закружил окоём;

 

и закрылись квартиры берложьи,

хвост метлы листья сбросил в канаву.

Мы ушли туда, где мы можем.

Оказалось, мы были неправы.

 

Медали

 

Покуражились – и будет,

снег летит в потёмках зрелых;

как не раз во сне ты пела:

первый снег не самый спелый.

 

Глянешь в окна: южный свет

фоном длит лихое буйство –

только ты, кто сам ослеп,

знаешь, в чём шестое чувство.

 

Напомадились дворы,

подбоченились заборы –

всё по правилам игры:

сплетни, вздохи, слёзы, споры.

 

Завтра вымерзнут к чертям,

снова сгинут в своё небо,

и разинут рты поля,

и запросят дети хлеба:

 

Богородица, богоносица!

День грядущий к нам в гости просится!

Не пущай его до околицы –

мы за то тебе да помолимся.

 

Позади лежала пьяная Москва,

зачарованная сказкой королева.

Пунктуация, орфография, словообразование и синтаксис авторские.