«Попугаи и шиншиллы, шиншиллы и попугаи – о, страна моя поэзия без конца ты и без краю!» – воскликнула я, прочитав стихотворение Алексея Каца, в котором сии экзотические существа обитают. Последний год-два его стихи меня цепляют по-другому, чем раньше. А что было раньше – саратовская панк-группа «Желтые чулки графа Дзержинского», где Алексей считался вокалистом (если это назвать пением) или приснопамятное выступление Каца в библиотеке, о котором у меня запись впечатлений сохранилась – уже не помню.
«В зомби-лирике не бывает ни иронии, ни самоиронии, а уж удивлению, тем более радостному, там нет места вообще. Всё ж заранее известно, мамонтов мочить, чтоб знали место, а жизнь, точнее некрожизнь, и так, и эдак унылое гуано... Ну, и попутно фестивальные впечатления. Так как людей психологически не вышедших из подросткового возраста среди поэтов всегда много, то зомби-лирика на фестивале была представлена в достаточном объёме, у некоторых авторов, правда, наметилось движение к печальной иронии и самоиронии. Но они довольно взрослые по возрасту люди – выделила бы Дмитрия Манаева и Ивана Лескина. А вот, например, очаровательный юноша, бледный Алексей Кац (издатель самиздатовского журнала "Утка") на читках во второй фестивальный день в "Хонки тонк" накалил мою нервную систему так, что я сочла необходимым оппонировать и подошла к Богатову и попросилась вне очереди прочесть стихи. Стихи были про солнечный Саратов. Про мое радостное удивление от людей, встречающих меня уже третий год в этом городе (апрель 2014).»
В 2017 я его, увидев перед читками, не узнала: вырос и возмужал внешне. А вот с года 2019 вдруг это взросление уловила и в стихах.
Вот так вот, тот подросток-панк с диким воющим вокалом вырос в красивого юношу с хорошими стихами и глубокими размышлениями о жизни. Но чужую нервную систему он по-прежнему задевать умеет. Я сама гипер-эстет и поэтому новый стиль Каца близок мне. Да, собственно запоминаем мы только то, что нам созвучно или то, что вызывает возмущение. И вот мы – я как читатель, а Алексей как поэт – не вдруг, но доросли до совпадения культурных кодов – Шекспир, Бодлер и …
Я однажды, когда начала читать его уже взрослого, что-то наподобие эпиграммы сочинила: «Леша Кац как Блок эпохи шлакоблоков, внутренний ампир в нем выпирает боком, а другим торцом шипит и скалится железный прут из бетона вылезший – порвитесь тут». А поскольку Алексей художественной оказался личностью с большой драматической амплитудой, и с глубокими интеллектуальными поисками, не могу удержаться, чтоб не собрать в подборке многие грани и градации его эстетической основы. В том числе и небольшие миниатюры, которые по образной структуре есть стихи в прозе. И вот эта вся эклектика, сложно и круто замешанная на нежности и отчаянии, на сарказме и иронии, делает творчество данного поэта запоминающимся и рождает во мне желание показать миру такого самобытного автора, чтобы он перестал быть для мира химерой и «порождением аккаунта в соцсетях». Я думаю, что для меня в стихах Алексея и в самой его истории взросления есть очень важная суть – человек дошел до понимания красоты и любви как первоосновы, и чернуха – это всегда либо ненахождение красоты и любви, либо утрата оных.
«Мне всё чаще кажется, что "взрослая жизнь" – это скрупулёзное маневрирование между истероидами и тревожные размышления о том, в какой именно момент твоё "есть ли у меня время?" превратилось в "есть ли у меня сердце?" – Из ФБ Алексея Каца»
Сейчас я даже полагаю, что на утрате детского представления о красоте и любви была замешана та подростковая, канувшая в Лету, зомби-лирика, столь смутившая меня восемь лет назад. И вот, пройдя большой путь душевных поисков и житейских метаморфоз, перед нами возник сноб, эстет и ранимая душа – саратовский поэт Алексей Кац, точнее его стихи.
Галарина Ефремова
* * *
Самые нежные дамы
называли меня
озабоченным пьяницей
матёрые львицы
считали застенчивым
мальчиком
кошки смердячей собакой
бранили
псы – облезлым котом
попугаи клеймили шиншиллой
шиншиллы – кретином
пернатым
Качни колыбельку мою,
О. Седакова
Давыдов Денис
рубани по лицу
острой шашкой
в ваших висячих садах
я игрушкой советскою
ёлочной буду
космонавтом
стеклянным
* * *
Современный мир, который я презираю, может предложить только два пути: полное отчуждение, отказ от любых форм человеческого взаимодействия, кроме формальных, либо бесноватый, лживый тимбилдинг секты. Всё это, конечно, большая дрянь. Но именно поэтому такие слова, как "дружба", "страсть", "искусство" и "любовь" снова становятся упоительно маргинальными и начинают звучать по-уайльдовски, молитвенно, "из глубины". Время, когда старая сказка никому не нужна – лучшее время, потому что великие живительные слова "Я люблю тебя" не услышит никто, кроме умирающих в пустыне.
* * *
Вдумчивое, дозированное чтение Набокова приводит к иссушающим сердце, сомнительным результатам – теперь я могу часами стоять и смотреть на "трепетание нежной груди" той или иной дамы. И ведь действительно трепещет! А лицом дама, например, вообще похожа на друга детства, который частенько меня поколачивал (на честных, впрочем, условиях поединка).
Вот и стою я, забывая тонкие звуки молодых фиолетовых губ, и всё пялюсь, пялюсь в небрежное декольте, где по-птичьи трепещет тёплое, и лёд в солнечном стакане брызжет внезапным смехом, и грузный вечер на улице начинает размахивать драной русской вьюгой...
* * *
Неумолимо глупеющий,
он думал о ней так:
"Я помню практически все наши поцелуи:
и тот, внезапный, поздним вечером на улице Вавилова,
и те, долгие и страстные, у антрацитовой, тихо шуршащей Волги.
Но лучше всего я помню
последний, на крыльце дома
человека, которого больше нет –
этот поцелуй был самым сладким
и странным.
Вот уже много лет я пытаюсь
постичь его.
Мне известны разные виды
женских поцелуев:
похотливый,
благодарный,
робкий,
лживый,
долгожданный,
но тайну тех семи секунд
мне не удаётся выразить словом.
Иногда я представляю их
правильно складывающейся строфой стихотворения,
неожиданной и очень удачной рифмой,
мыслью, возникшей из ниоткуда.
А сегодня этот поцелуй
показался мне
зеленоватым светом уличного фонаря
под уже ярким, но ещё тихим
утренним небом,
которое в молчании пересекает стая стрижей"
* * *
О, королевы невроза
с телами вакханок
и разумом девочек девятилетних
о, истерички
со следами старинных побоев
на лицах
с зубами щербатыми
голубокровных цариц
вы – ложные звёзды
под куполом древней пещеры
вы – летучие мыши
унесшие Лондон
под землю
как ярко сияют
ущербных рубинов куски
и отцов ваших флаги
на древках высоких трепещут
так жарко
что хочется перекреститься
и выпить
и перекреститься опять
и в такси буржуазное сесть
за четыреста восемь рублей
чтобы в дом свой зайдя
до предела банальный
бесчувственный
неромантичный
лечь в гробик мужской
и выдохнув
произнести
"Ничего себе, Лёша,
как близко от нас
пронеслась
колесница Господня"
* * *
В поиске феминитива
Поэтесса и фем-активистка... нет, лучше так: фемотесса и поэт-активистка... опять что-то не то. Придумал: фем де люкс и поэтическая пессимистка!
* * *
Всюду дрянь и чума. Не люби никого,
кроме тех, кто склонился к плечу твоему,
кто сквозь смерти стекло улыбался тебе,
и держал твою руку в великой глуши.
С кем сквозь мясо зимы ты свой смех проносил
и на Деймосе проклятом лямку тянул,
с кем победными взмахами чёрных рапир
ты из мрази земной гибкий высек огонь.
Пусть повсюду твердят, что любовь – это дар,
обезумевших девочек полумечта,
я тебе не совру – это рваный штандарт,
это скальпы, повешенные на него.
* * *
Она хочет на ручки
к доброму папе
Он хочет на ручке
двери балконной
повиснуть
и взмыть
под ландшафт
в равновесие
славы
которой
в бою
не добыть
в которой
наверное
музыка
платье ночное
снимает
и весёлый Мурзилка
шлюз закрывает за ним.
* * *
Иногда мне кажется, что меня вообще не существует. Будто я дух, притулившийся в коде соцсетей, аккаунт, обретший самосознание и проявляющийся в этой реальности только посредством текста и текстового же флирта. Именно поэтому, когда я присутствую перед человеком "во плоти" – мне не верят. Потому что как можно верить фантому, миражу, голограмме?
Вот я иду к человеку, с распахнутым сердцем, вырвавшись из своей кельи и сбросив все вериги – и человек кричит от ужаса.
* * *
Окно в потустороннее гораздо ближе, чем вы можете себе представить. Это окно – свет на стене в тёмной комнате, который излучает зеленоватого оттенка снежное, ночное небо. Свет этот, в форме, собственно, окна – не совсем свет, но призрак света. На него и смотреть то тяжело – взгляд так и норовит упустить из виду это мутное пятно – колеблющееся печальным, онирическим* свечением окошко в двумерный, странный и тихий мир.
В детстве я думал, что иллюзия светящегося прямоугольника окна, долго ещё остающееся под твоими веками, если закрыть глаза – окно в ад. Это не так уж далеко от истины.
_________
*(онирический – имеющий отношение к сновидению или сну)
* * *
Или, например, так: ад кроется в недожиме.
Вот ты чудовищными мотыгами и нежными снами растишь в себе пылающую, тихую любовь, живёшь и чувствуешь (ослепительно) по законам Ея, но в самый важный, нужный и роковой момент чисто дипломатически не дожимаешь, не ловишь нужный интуитивный ритм ситуации – и всё рушится, катится вниз, становится совершенно бесполезным, и Дьявол хохочет, и ты хохочешь, и на пустой тёмной кухне кто-то ходит, грохочет дверцами шкафчиков и тоже хохочет.
* * *
Когда я закрыл глаза
в темноте моей
шевельнулось что-то
так начинается блюз
день разделён
угодьями сна
любовь моя
бродит вокруг
сторожит
серыми пальцами
шарит под дверью
кладовки
не даёт
ненавидеть
и поэтому я
выбираю
презрение
* * *
Написать хорошее стихотворение
о том что ничего не кончилось
о том что всё ещё бежит
Черносмородинная река
что глаза твои светятся
пониманием
а губы звучат
тихой флейтой Пана.
О том что хорошее настроение
не покинет больше нас,
что грудь твоя вздымается
надеждой,
бессмысленными словами
саратовской зимы
вздыхают волосы
я поймал тёплую птицу-призрака.
я поцеловал ладони тьмы
Господи
успокой мое сердце
дай мне знак
что я потерял себя
во имя любви.
Алексей КАЦ
Орфография и пунктуация сохранены авторские