И просто, и сложно

Знакомство моё с поэзией коми как переводчика началось, я считаю, очень удачно — со стихов Александра Лужикова. В 2012 году замечательные поэты республики Нина Обрезкова и Андрей Попов занимались составлением посмертной книги лужиковской лирики «За душою следом» и предложили мне перевести для сборника несколько очень хороших стихотворений Саши. Конечно, мне предоставили подробные подстрочники и даже стихотворные размеры, хотя я в принципе могу сама разобраться с ритмом коми стихов. И я погрузилась в удивительный по красоте и глубине поэтический мир Александра Лужикова. По мере работы — не сразу! — начало приходить понимание тонкостей перевода именно с коми, возникали задачи, которые приходилось решать эмпирически, при этом полагаясь на интуицию и литературный опыт в целом. Затем мне довелось сделать переводы стихов ещё нескольких коми поэтов, вернее, поэтесс, и благодаря этому у меня постепенно сложилась собственная концепция относительно поэтических переводов с коми, такой своеобразный кодекс переводчика, если можно так выразиться.

Итак, вот некоторые мои размышления по этому поводу. На первый взгляд, переводы с коми языка на русский осуществлять не сложно. Прежде всего потому, что нет особой проблемы с передачей размеров. Авторы коми пользуются зачастую простыми двусложными размерами — ямбом и хореем без особых сбоев. Иногда используют и трёхсложные. И нередко прибегают к верлибрам. Всей этой ритмической палитрой русский язык, конечно, располагает в полной мере и даже более чем.

Вообще коми литературный язык начал развиваться в полную силу относительно недавно, примерно с середины-конца XIX века. Практически только после Октябрьской революции коми поэзия получила по-настоящему широкое развитие. Но надо сказать, что темпы этого развития впечатляют. Однако поэзия коми народа миновала многие стадии, характерные для становления русской поэзии, совершенствуясь и меняясь, так сказать, в ускоренном темпе, в сжатые сроки. Благодаря этому (или совсем наоборот, «не благодаря») она лишена была многих реформаторских преобразований, коснувшихся русской литературы в целом и стихосложения в частности. Поэтому, как мне кажется, современные коми поэты смело включают в свой рабочий диапазон практически все известные на сегодня художественные приёмы и формы. Тем не менее наиболее излюбленной всё-таки остаётся именно классическая форма стихосложения либо свободные формы — верлибры, белые стихи, смешанные верлибры.

Возможно, тут дело ещё не только в развитии самого языка, но и в своеобразии коми культуры и коми характера. Исторически сложилось так, что коми народ живёт на больших просторах, где около восьми-девяти месяцев в году свирепствует зима. Это безусловно накладывает отпечаток на мышление и характер, определяет темперамент северного населения. Люди коми мыслят широко, свободно, и в поэзии словно отражается этот постоянно окружающий их чистый безоглядный белый снег. Можно сказать, что ясность и контрастность образного мышления для литераторов коми — национальная черта. Не сомневаюсь, что приверженность к верлибрам коми поэтов является отражением просторов коми края, неоглядности коми пармы — именно верлибрами авторы наиболее полно могут передать внутреннюю свободу и широту души, присущие им по факту рождения. Поэзии коми не свойственна цветистость слога, вычурная метафоричность, характерная для языка южан — их слог проще, суровее, чётче, эмоции гораздо сдержанней, а каждое слово — крайне выверено, лаконично продумано. Вообще для меня коми поэзия — это на самом деле чистейшая классика. А чтобы передать на высоком уровне простое и точное, требуются гораздо бóльшие мастерство и труд, чем для передачи образно-витиеватого поэтического языка

Таким образом, если учитывать всю эту специфику, делать переводы с коми на русский одновременно и просто, и сложно. Просто – потому что всегда можно найти идентичные размеры в русской метрике. Сложно – в том числе и потому, что в русском языке в целом слова более долгие, многосложные, и для того чтобы выразить какую-то мысль, требуется большее количество слов, которые просто элементарно не поместятся в нужный размер. А в коми много односложных лексических единиц, которые хорошо увязываются друг с другом. По-русски же это часто грозит неблагозвучностью, обилие стыков создаёт отрывистый звук, тогда как мелодичность и плавность звучания, звуковая гармония для поэзии – одна из важнейших составляющих. Приходится сокращать какие-то подробности и детали, вычленять главное, укрупнять мысль. Жертвовать звуком при переводе с коми никак нельзя, потому что коми язык невероятно мелодичен и певуч, и эту мелодику совершенно необходимо передавать в интонации русского стиха.

Вот, например, небольшое стихотворение о любви молодого коми автора Ольги Баженовой «Ме тэнӧ новлӧдла век сьӧрыс…» («Я ношу тебя всегда с собой…»):

* * *

Ме тэнӧ новлӧдла век сьӧрысь –

Тадз енэж шондісӧ век новлӧ.

Ки визьтӧ аддза коръяс серысь,

А кӧрыд – дзоридз кӧрӧн волӧ.

А лымйыс – кучик кодьыд сӧстӧм,

А вирӧй – синва кодьыд сола.

Ме тані эськӧ, а тэ – эстӧн,

Но сьӧлӧм пыдди –

Тэнӧ новла.

Это простой четырёхстопный ямб («онегинский» размер), который подразумевает довольно короткую строку – тут не разбежишься. А в подстрочнике – вот такая строка: «Тадз енэж шондісӧ век новлӧ» («Так небо всегда носит с собой солнце». Мне невозможно это один-в-один перевести на русский – придётся чуть ли не целое четверостишие писать, чтобы передать смысл этих слов! Я вынуждена сокращать, оставляя нетронутой только мысль: «Так солнце небесам желанно». У меня – всего четыре слова, потому что если их в такой строке будет шесть или семь, то для русского слуха это окажется слишком коряво. И если посмотреть на оригинал и мой перевод, то видно, что мне пришлось искать более лаконичные средства, чтобы выдержать размер, сохранить интонацию и донести общий смысл стихотворения:

* * *

Со мной всегда ты – постоянно!

Так солнце небесам желанно,

В листве – узор ладоней ясных,

И запах твой – в цветах прекрасных.

Кровь солона, как слёз безбрежность,

А кожа – снега белоснежность…

Когда ж разлуке встать стеною,

То вместо сердца – ты со мною.

Здесь есть такой момент, как слегка несовременное звучание моего перевода для русского слуха. В этом, мне кажется, особая изюминка переводов с коми. Русская поэзия шагнула в своём развитии столь далеко, что требует уже совсем другого подхода от русскоязычных авторов – поэтому их поиски простираются в самых различных поэтических течениях и направлениях. Но модернистские приёмы плохо подходят для переводов с коми, и я пытаюсь добиваться естественности звучания, особой простоты интонации – мне кажется, это наиболее верный подход к переводу с коми. А ещё здесь

весьма уместными представляются архаизмы – не совсем древние и непонятные, а слегка устаревшие слова, те, что обладают глубоким культурным кодом для русской души. В небольшой архаике есть своя изысканность, та культура, та чистота, которая и сегодня не утеряна коми языком – в отличие от языка русского, который переживает нынче настоящий культурный бум: засилье иностранщины, канцеляризмов и компьютерной лексики изменили язык до неузнаваемости. Этот новояз никак не должен коснуться переводов с коми, которые обязаны передавать и показывать современное состояние коми языка. И лёгкая архаика для переводов с коми, на мой взгляд, как нельзя кстати. Например, не «знает», а «ведает» – как в моём переводе стихотворения «Йи кылалӧм» («Ледоход») талантливой коми поэтессы Нины Обрезковой. Её строчка «И некод дзик оз тӧд, мый ваыс тӧдӧ» («И никто не знает, что знает вода») переведена мной как «Не ведает никто, что ведает вода». По-русски это звучит значительнее, чуть более возвышенно, чем обычное «знает – не знает». Слово «ведать» словно добавляет глубины строке, усиливает мысль. Хороши также для передачи коми звучания и русские слова из народного лексикона, красивые и незаслуженно забытые сегодня. Да хотя бы слово «далече», которым я воспользовалась в переводе стихотворения замечательной поэтессы Анжелики Елфимовой «Кӧні менам керка-гортӧй…» («Где мой родной дом...»). Вот такое короткое и очень ёмкое, горькое лирическое стихотворение:

* * *

Кӧні менам керка-гортӧй,

Кӧні менам муса ёртӧй.

Кӧні менам рутлӧм бордӧй?..

Гӧгӧр, гӧгӧр куш.

Кытысь локта, кытчӧ муна.

Вой нин ӧні али лун на?..

Туйлӧн вожыс вӧлі уна,

Бӧрйыныс эг куж…

В переводе пришлось пожертвовать частностями – такими, как залатанные крылья или непонимание героиней, ночь сейчас или день. Эти образы можно передать не дословно, а, например, тревожной интонацией, краткими обобщениями. Всё это – ради сохранения главного: размера и общего настроения, основного нерва, заряда стиха:

* * *

Где мой дом, друзья и встречи?

Всё теперь далече.

Говорят, что время лечит

И зовёт мечту.

На чужом стою пороге,

Сбив до крови ноги.

Я развилку у дороги

Выбрала не ту…

Почему я всё время говорю о сохранении размера? Да потому что считаю этот момент чуть ли не главенствующим в переводах с таких языков, где есть немало заимствований из русского, а также общих слов, а потому есть и нечто общее в звучании. К тому же из-за того, что современная коми письменность очень близка русскому алфавиту, даже графически коми и русские стихи выглядят похоже, и при переводе невозможно не учитывать и эту особенность. Поэтому очень хочется, чтобы русскоязычный читатель мог при знакомстве с переводом не только точно понять смысл и образную красоту оригинала, но и услышать, прочувствовать своеобразие его ритмики. Так что моё стремление сохранять размеры вовсе не случайно – оно полностью

обосновано. Правда, всё-таки это не всегда удаётся, бывает, что только изменив размер (желательно – слегка, чаще всего просто за счёт добавления слогов), я могу добиться нужного мне звучания и вложить в стихи надлежащий смысл. И всё же я вижу серьёзную необходимость в сохранении оригинального авторского размера, а это добавляет трудностей при работе над переводом.

Важно учитывать и менталитет народа, его привычки, особенности природы и культуры. Если в стихотворении Лужикова «Арся вöркöд аддзысьлыны сёрми…» («С осенним лесом повстречаться опоздал…») одинокая утка – это яркий образ свободы и дикой воли, то в русском языке слово «утка» имеет дополнительную негативную либо ироническую коннотацию: «Крякаешь как утка», «Что ты переваливаешься как утка, иди ровно!», «Сколько утка ни бодрись, а лебедем не быть»… Мы, скорее, скажем просто – «одинокая птица». К тому же «утка» притягивает к себе какие-то совершенно неуместные в данном контексте рифмы – «шутку-прибаутку», «минутку», «побудку», «дудку» и т. д. Это тоже немаловажно – какие звуковые и смысловые обертоны имеет то или иное слово внутри стиха. Поэтому здесь дословный перевод в принципе невозможен. Ведь самое главное для переводчика, как я это понимаю, чтобы русскоязычный читатель, воспринимая стихотворение по-русски, почувствовал всё то же самое, что чувствует читатель, наслаждающийся оригинальным произведением. Это высшая задача для переводчика – создать произведение на своём родном языке, идентичное по качеству и высоте полёта оригиналу. А уж какими приёмами при этом будет пользоваться переводчик, какие он выберет пути решения этой непростой задачи – это уже его дело как художника и его, возможно, профессиональные хитрости, так называемые «секреты мастерства». Поэтому одинокую утку заменяю на шальную птицу – и это добавляет необходимой энергии и какой-то щемящей интонации, если понимать и представлять себе неприкаянную и сложную натуру самого поэта. Таким образом четыре последние строчки по-коми и по-русски звучат так:

Сёрми, сёрми…

Колис сентябрь тöлысь…

Кадыс тöвлань ньöжйöникöн ганьö.

Сёрми, сёрми…

Узьö вöлöсть

Öтка утка

лэбö шоныдланьö.

Поздно, поздно!

Небо стынет звёздно,

И душе зима

всё чаще снится.

Всё вокруг уснуло.

Поздно, поздно…

Лишь к теплу летит

шальная птица.

Что касается свободных стихов, то переводить верлибры лично для меня дело более напряжённое, чем обычные рифмованные и ритмически чётко организованные стихи. В русском языке верлибр вообще непростой вид стихосложения, и качественных оригинальных верлибров не так много даже у крупных русских поэтов. Потому что настоящий верлибр должен так звучать, так быть наполнен образностью, живым дыханием, нервом, мыслью, чтобы читатель даже не заметил отсутствия рифмы и строгой метрики, чтобы речь словно бы лилась сама собой. Это большое искусство – написание верлибра! А в переводе именно хочется достичь той же плотности образа и мысли, той же красоты звучания, которые лежат в основе оригинального верлибра – такого, например,

как изумительно красивое и философски-проникновенное стихотворение Нины Обрезковой «Тыдавтӧм юяслӧн кад» («Время невидимых рек»):

ТЫДАВТӦМ ЮЯСЛӦН КАД

Кыськӧ воссьылӧ кад,

Кодыр ловзьӧны тыдавтӧм юяс –

Сэки пов наысь –

валъялӧ кок улад му.

Кыскӧ ас бердас

тыдавтӧм-аддзывтӧм юыс –

со и косьтам ми тӧдса да матысса ю.

Сӧмын сэсся нин некытысь

гумовтны лоӧ

курыд дойястӧ бурдӧдан-лӧньӧдан ва.

Ӧтнас вабергач век на со тӧрытъя ю шӧрас пессьӧ.

Тыдавтӧм юяслӧн кад.

При переводе верлибров нет смысла оставлять неизменной ритмическую линию оригинала – здесь нужно идти от фабулы и искать пульсацию уже в русских словосочетаниях, чтобы верлибр правильно звучал именно по-русски. Если стремиться сберечь коми интонацию, можно сильно испортить звучание русского стиха. Поэтому я не сохраняла построчного количества слогов, однако учитывала количество строк и внутреннюю пульсацию, силу звучания оригинала. Для усиления воздействия на читателя я и здесь использовала не само, предположим, слово «водоворот», а его устаревший, очень поэтичный эквивалент «водоверть». Таким образом удалось сделать плотную строку «Только бьётся вчерашней реки водоверть» при переводе более пространной строчки Нины Обрезковой – «Ӧтнас вабергач век на со тӧрытъя ю шӧрас пессьӧ».

При таком подходе я получила равнозначный оригиналу верлибр на русском языке, что гораздо ценнее, чем точный дословный или даже побуквенный перевод. А главное, что я сохранила жёсткость и упругую пульсацию обрезковского письма:

ВРЕМЯ НЕВИДИМЫХ РЕК

Это время, когда оживают

Невидимые прежде реки.

Бойся их,

Потому что земля

Под ногами дрожит.

И зовут эти реки, и манят,

И вот уже мы иссушаем

Исступленьем своим те, что ближе,

И те, что родней.

Только где ж зачерпнуть

Исцеляющую раны воду?

Только бьётся вчерашней реки водоверть…

Это время

невидимых

рек.

А вот совершенно иной верлибр Александра Лужикова – плавный, тягучий, наполненный солнцем и ветром, приправленный элементами коми народного песенного творчества в русле северных былинных традиций. Стихотворение-метафора, где только в последней строке можно понять, что имеется в виду вовсе не человек, не живое существо, а нечто неодухотворённое – время суток, вечер:

* * *

Вöрса, сöдз ёль ваöн мыссьöдöм,

том,

сирöд кыдз пу корöсьöн,

шор дор изйысь тэчöм горъя пывсянын

пывсьöдöм

да сöстöм рузумöн

муртсыть тубрыштöм,

да мамнас бурöдöм-лелькуйтöм,

банйöм чужöма, сöстöм,

чöдлач синъяса кага кодь,

гожся

унмовсьысь

рытыс.

Здесь опять-таки нужны особые средства для передачи авторского замысла. И я ищу аналоги в русском фольклоре, а вернее, ищу близкие к народным слова и определения, которые придадут стихотворению необходимый оттенок, добавляю уменьшительные суффиксы, передающие общую атмосферу любви, добра и нежной материнской ласки. И вот появляются такие слова, как «веничек», «запелёнатый», «матушка», «банька», «очи»… Вдобавок использую инверсию, которая здесь позволяет сделать речь свободнее, естественнее, ещё более протяжной и певучей – например, вот такой порядок слов: «веничком берёзовым пахучим в баньке парившийся». Это же совершенно иначе звучит, чем прямая последовательность – «парившийся в баньке пахучим берёзовым веничком»! К тому же пытаюсь близко следовать графическому рисунку лужиковского стихотворения, чтобы максимально сохранить неповторимость авторской задумки:

* * *

Молодой,

умывшийся водой студёною

ручья лесного,

веничком берёзовым пахучим

в баньке парившийся,

сложенной из приручейных отшлифованных камней,

в чистый холст, будто младенец,

запелёнатый

да матушкой любимою обласканный,

разрумянившийся, нежный –

очи цвета голубики, –

убаюканный ветрами

летний

вечер.

И ещё нужно отметить такой весьма существенный момент. Поскольку коми поэзия на данном этапе своего развития сохранила почти что девственную первозданность по сравнению с поэзией, созданной на русском языке, в ней гораздо меньше штампов. Это значит, что пока ещё у коми авторов достаточно свободы в выборе слов и эпитетов – и им позволительно говорить простым и ясным языком без опасения, что где-то кто-то так уже сказал. И если переводить на русский дословно, то переводчик рискует создать банальность. То, что на коми может являться открытием, вызывать глубокие ассоциации, при переводе на русский иногда теряет свою красоту, становясь общим местом и практически трюизмом. Это крайне опасный момент, которого я всё время пытаюсь избегать. Для меня очень важно, чтобы перевод звучал свежо, чтобы образы, эпитеты, метафоры и тропы не казались заимствованными, где-то уже слышанными, не звучали

азбучными истинами. Вот, например, маленькое пронзительное стихотворение Александра Лужикова «Арнас ловлы гажтöм овлö...» («Осенью душе грустно бывает…»):

* * *

Арнас ловлы

гажтöм овлö.

Кыскö ниа пуа вöрö,

кольквиж ваа тыяс шöрö.

Сэнi югыд. Сэнi сöстöм.

Сэнi чöв-лöнь. Кокни. Йöзтöм.

Сэнi, быттьö вичко шöрын,

öвтö сись да ладан кöрöн.

Оно настолько, на первый взгляд, простое, что даже страшно было браться за перевод – хотелось и сохранить тончайшую хрупкость Сашиного письма, и при этом избежать трафаретности, стандартности письма на русском. Иногда в таких случаях выручает хорошая, прочная, яркая форма стихотворения – в ней легче показать особую мудрость бесхитростных мыслей. Поэтому я попыталась полностью выдержать и размер, и приёмы, и образы – а глубину добавила за счёт крепкого, точного стихосложения:

* * *

Осень, осень!

Грустно очень.

Мир слегка подёрнут флёром.

Тянет к лесу и озёрам.

Нет там лжи и нет там лиха –

Там светло, безлюдно, тихо.

Пахнет ладаном, свечами:

Нежно, остро – будто в храме.

Или вот такой крохотный философский шедевр Нины Обрезковой:

* * *

Лэбачӧс моз ставсӧ лэдза –

Шогсӧ, забедасӧ, дойсӧ.

Лэдза медся пемыд войсӧ,

Медся югыд лунсӧ лэдза

Ачым кольчча рытъя сёрас,

Асъя водзас кольчча ачым…

Сначала возникает ощущение, что здесь и переводить-то нечего – так мало здесь и образов, и самого сюжета! Но в том-то и сложность, что этот авторский минимализм нужно бережно перевести в русло русского языка. Мне вообще и многие стихи коми авторов в целом, и поэзия самой Обрезковой кажутся хорошим образцом символизма и частично неосимволизма – скупо, малыми мазками они умеют говорить о большом, о болевом, о серьёзном, даже о глобальном. И эта скупость (но не примитивизм!) должна по-русски звучать отчётливо ясно, контрастно, именно на уровне символов, на уровне философских метафор, подпитанных чувственными переживаниями автора. Вот такими мыслями я руководствовалась, осуществляя данный перевод:

* * *

Отпущу беду, как птицу –

Пусть далёко ей летится!

Отпущу и день пригожий,

Вслед и ночь отправлю тоже.

А сама останусь где-то

На распутье тьмы и света.

Вообще талант переводчика, особенно если он сам поэт, заключается в большей степени в отказе от собственной манеры письма. Свою поэтику следует отбросить напрочь и при выборе художественных средств внимать только полотну чужого стиха – искать иные уровни образности, чем собственные, входить в плоть и кровь мировоззрения и мышления автора, пытаться пробраться в тайные глубины его поэтики и эмоциональной наполненности. Необходимо проникнуть и в сюжет, понять лирического героя, влезть буквально в его шкуру, почувствовать всё, что чувствует он. Если главный герой – башмак, грубо говоря, то надо стать на время башмаком! А иначе никак не воссоздашь в полной мере ту картину, которую рисовал в своём воображении автор. Вот, к примеру, стихотворение о любви Анжелики Елфимовой «Сэтшӧм ӧдйӧ локтіс мустӧм асылыс…» («Так быстро пришло ненавистное утро…» – абсолютно на разрыв, на крике, с большой болью написанное:

* * *

Сэтшӧм ӧдйӧ локтіс мустӧм асылыс,

Эг на ньӧти слӧймӧй воны ас садьӧ,

Колӧ прӧщайтчыны,

Прӧщайтчыны-торъявны,

Сьӧлӧм вужъяснымӧс

Вир петтӧдзыс орӧдны.

Тӧвся войыд ёна кузь пӧ, шуласны,

Сӧмын сыын эз тай вичмы пӧттӧдз туплясьны.

Позьтӧм шудтӧ, быттьӧ синва, нюлыштім.

Янсӧдчим.

А, збыльвылас кӧ, кулыштім…

Но нельзя забывать, что в русской любовной лирике уровень всевозможных рыданий, разлучных воплей и восклицаний уже просто зашкаливает – русскоязычный читатель, пожалуй, уже видел все формы изображения несчастной любви, его трудно не только удивить, но и даже просто зацепить, вызвать в нём эмпатию. После «Лилички!» Маяковского и цветаевского «Мой милый, что тебе я сделала…» браться за тему трагической любви – дело почти безнадёжное, заранее обречённое на провал. И всё-таки – «почти». Спасать стихотворение можно разными способами. Я пошла по пути эмоционального нагнетания, чтобы читателя не отпускало ни на секунду от начала и до конца. Плюс использовала хороший технический приём – неожиданно расширила одну строку («С привкусом полыни, сложное, тревожное»), что всегда ярче высвечивает последующую строчку и, следовательно, саму мысль. Плюс – внутренняя рифма. Всё это делает стих более выпуклым, более запоминающимся. И таким образом последняя яркая парадоксальная формулировка по-настоящему выстреливает:

* * *

Как жестоко ненавистный ранний час

Разлучает, будто разрывает нас!

С привкусом полыни, сложное, тревожное,

Снова тает счастье невозможное.

Как я верила, что зимней ночи нет длинней –

Сколько долгих дней мечтала я о ней!

Слёзы слов в груди не умещаются:

Умирают так, а не прощаются…

Возможно, я не охватила в этой статье всех нюансов, связанных с трудностями и особенностями поэтических переводов с коми языка на русский, но всё же, как мне кажется, основные моменты, с которыми мне пришлось столкнуться в работе, изложить удалось. А что-то новое, но пока непознанное и не расшифрованное, наверняка ещё появится в процессе создания новых переводов. Чему я только рада. И – дорогу осилит идущий!

Источник