Театр улицы и занавес открылся

Римма Константиновна Романова родилась в Уфе в семье медиков в сентябре 1959 года. Училась в Александровской начальной школе, затем в Благовещенской средней школе № 1. Среднюю школу окончила в г. Учалы в 1977 г. В этом же году поступила на филологический факультет Башкирского государственного университета с целью – стать журналистом. С 3 курса выбрала спецкурс «Журналистика», на отлично прошла практику в газете «Ленинец» (ныне «Молодежная газета») и получила распределение в учалинскую газету «Серп и молот», где уже работала во время каникул литсотрудником.

По ряду причин свою трудовую биографию начала в Уфе, в многотиражной газете «Авангард» Уфимского производственного объединения. Как и в студенческие годы, продолжала посещать литературный кружок при БГУ «Тропинка», руководил которым писатель, автор книги по литературному краеведению, доцент кафедры русской литературы М. Рахимкулов. Публиковалась в альманахах кружка, которые как раритеты ныне хранятся в Уфимской городской библиотеке № 17.

В 1983 году стала членом Союза журналистов СССР. Вскоре вышла замуж за военного, уехала с ним в Германию (Альтенбург), где прожила до 1988 года. Там на общественных началах организовала и вела гарнизонную радиогазету.

Публиковалась в 1980 году в коллективном сборнике молодых башкирских поэтов «Орбита» («Башкнигоиздат»), в сборнике лауреатов поэтического конкурса в Белебее «Радуга» (2003 год).

С 2002 года живет в г. Благовещенске. Выпустила три сборника стихов – «Облако-сердце», «Притяжение неба». 2018 г. в уфимском издательстве «Мир печати» вышел в свет новый сборник стихов поэтессы из Благовещенска Риммы Романовой «Летящим во времени». Автор книги – поэтесса и журналист, уроженка Уфы, живущая уже много лет в городе Благовещенске, где в последнее время руководит литературным клубом «Ильгам» («Вдохновение»).

По словам члена Союза писателей РБ и РФ Светланы Панасенко, она «вошла в поэзию как человек со своим, глубоко философским взглядом на извечные вопросы бытия: кто мы? для чего живем на этой прекрасной многострадальной земле?». Обращаясь к читателям, Светлана Панасенко пишет: «Богатый поэтический багаж Риммы Романовой наполняет сердце неравнодушного читателя чистотой, удивлением, восхищением и восторгом, спасает от рутины, погружает в раздумья о вечном и преходящем».

В своих стихах Римма Романова предстает не только как земная женщина – любящая супруга и мать, но и как очарованная странница во времени и пространстве, влюбленная в красоту природы и ее жизненную силу. Много стихотворных строк она посвящает родному краю: сплавам по рекам Башкирии, восхождению на знаменитые горы, маленькому и уютному Благовещенску, где живет с семьей в старинном деревянном доме. И обо всем она пишет с присущей ей образностью и эмоциональностью, искренностью и возвышенностью чувств.

*  *  *

Занавес открылся. Театр улицы

Остывает зарево зари

День, согревший воздух, ретируется,

Ночь приходит. Холод. Фонари.

Инеем украшенное дерево

Убегает, как невеста, прочь!

От автомобильных фар, потеряно

Тот автомобиль уходит в ночь.

Вот Луна, края у ней багровые

– гневается или же больна?

И дома и старые, и новые

Выстроились. Что у них, война?

Все по номерам, антенны вынули,

Фонари конями шеи выгнули...

У заборов яблони сутулятся,

Сыплют иней, чувствуя финал.

Занавес закрылся. Театр уличный

Кажется, спектакль доиграл.

 

Портрет на фоне осени

(что-то песенное)

Солнечное утро – как улыбка Бога!

Иней чуть припудрил золотой багет.

В нем – моя машина, и моя дорога –

жизни не просроченной, дорогой портрет.

В нем еще детали – встречные и дали,

в нем интерактивная, пестрая среда.

С белым пистолетом дама у портрета...

С выстрелом промедлила, и новых – череда.

Жали на педали, пели и страдали.

Первенца баюкали до ночной звезды.

Яблоками с ветки обрывались детки...

Будет время ласково, вырастут сады.

Белая дорога, я просил у Бога

новых разных смыслов, мира, тишины.

На картине жизни пустоты немного.

Есть деревья. Внуки. Стройки для страны.

Завтра ускорялось, но цеплялись листья,

но мелькали лица, тьма и снова – свет...

Осень попросила вдруг остановиться.

Людям поклониться. И уйти в портрет.

25.10.2021

 

Ожог

Страсть угасает потихоньку.

Здесь ключевое слово – третье.

Вас отодвинули в сторонку,

И потекло, пошло столетье.

По медленной реке забвенья

идти придется в одиночку.

Громада превратится в точку

– отсчета для иного зренья.

По кровоточащему пенкой

целебной силой времярода.

Боль, истончаясь год от года,

пульсирует багровой венкой.

В мирах империума страсти,

По воле памяти, во власти

окажешься еще не раз ты,

Но срок настанет. И спасет.

Проводит взглядом из вагона,

И – встречным – жадным и тревожным,

уже не тягостным – с перрона.

Вагончик дернется, пойдет.

А тот останется, прохожий.

Да нет, не он, а лишь похожий.

Ожог, или мороз по коже

– пройдет. Пройдет. Пройдет.

 

*  *  *

Я жду журавлей, и они прилетят непременно!

Но как это будет, какого примерно числа

Усталый вожак, пробираясь путями Вселенной,

Закроет Луну, надо мною раскинув крыла?

 

И я закричу, небеса над собой обнимая,

мой голос сольется с ответным курлыканьем птиц.

В родные болота летит журавлиная стая

не зная запретов, нейтральных полос и границ.

 

И я помашу им руками, как крыльями машут,

я с ними не телом, но в звездах поющей душой.

Свой домик простой и округу стихами украшу

– за волю мою и невечный покуда покой.

 

Где радостно ждут журавлей, одуванчиков желтых,

где в небе заметно движение звезд и луны,

где любят мужей простодушные, верные жены,

и просят у Бога, чтоб не было больше войны.

 

Где к слабому жалость – еще не позорное чувство,

и к падшему милость, и совесть – не морок, не дым.

Где с каждым случалось какое-то дивное чудо,

где Образ являлся из кустиков людям простым.

 

Я жду журавлей. Жду дождей, омывающих пашню.

И ветра такого хочу, чтоб с разбегу – взлететь!

Укрытую небом огромную Родину нашу

с ее журавлями обнять и немного согреть.

Камень

Я плыла по реке, весла в лодке сложив.

И на самой стремнине вижу, камень лежит.

Может быть, этот камень кто-то снял прямо с сердца?

И стало тому человеку легко!

И он улетел. Далеко-далеко.

 

А камень в воде угнездился навеки.

Недаром ведь камни там, где горы и реки.

Лежит, улыбаясь, как Будда во сне.

Куличок пробегает босиком по спине.

 

Стрекоза зависает, перламутром звеня...

Он лежит и внимает звукам синего дня.

...И когда подплыву, не узнает меня.

 

В майские праздники

Шмель в предбанник залетел – загудел.

Где-то в вениках гнездо захотел.

Здесь прохладно, полумрак – хорошо!

В огород соседский трактор зашел.

 

Деловито так взревел, как взбрыкнул,

Чернозем почуял, ветер, весну!

Зачерпну из теплой бочки воды,

Скоро яблоня раскроет цветы.

 

Ароматы, голоса – как во сне.

Я стою, как будто рыбка на дне

Бесконечного звенящего дня,

Я – внутри... Но мир звучит – из меня

 

моим голосом, всегда – молодым,

Уплывающим, как дождик, как дым...

Коль глаза уже полны синевой,

коли руки пахнут свежей травой –

 

одуванчиком, крапивой – для щей,

счастье здесь, везде, вообще!

Потому, что есть, кого накормить.

С кем, обнявшись, до звезды говорить.

 

Положу корням земли свежий ком...

Повяжусь сегодня красным платком.

 

*  *  *

А в небе над нами живут снегири,

Дожди созревают, пылают закаты.

И горы Уральские – богатыри! –

То солнце над ними, то грома раскаты.

 

А в небе у нас Орион – на мороз.

Венера полнеба наполнила светом.

Сосульками краешек кровли оброс,

По ним, как по клавишам, бегает ветер.

 

Я небом любуюсь, я небом лечусь,

Когда ясный месяц на бархате – брошкой...

И с дымом Отечества в небо лечу,

с авоською хлебной бредя по дорожке.

 

Для птичек небесных кормушка в саду,

Они для меня, как мальчишки-девчонки.

А время настанет, я в небо уйду,

Как шарик воздушный из детской ручонки.

 

Зимний вечер

Зимой у нас закаты лиловы и тихи,

крушу снежок пимами и бормочу стихи.

Топлю под вечер баню вязовыми дровами,

кладу вперед щепы... Вот искры из трубы

посыпались звездами,

и Сириус взошел над тихими домами.

В мороз народ не ходит, лишь изредка в ночи

услышу смех и говор. И снова мир молчит.

Стою одна под небом, и будто в небе я,

Земля укрылась снегом, дороги и поля,

Мне Сириус сверкает, и на востоке Марс.

Вселенная внимает и знает все про нас.

И слышит наши просьбы, разгадывает сны,

Чтоб все избылись злобы, чтоб не было войны.

Чтоб внук пошел ногами, скорей заговорил,

Чтоб жизнь свершали сами, покуда хватит сил.

Чтоб солнышко вставало и разгоняло тьму.

Для счастья нужно мало – чтоб жить не одному.

 

*  *  *

Собака плачет...

А может быть, баба,

сломленная судьбой?

Мы ведь и в радости тоже

очень похожи:

прыгаем, скачем, тычемся головой...

А жуть выливается в вой,

тот, что режет воздух

узкой острой пилой.

Обиды беда или горе разлук,

вплоть до скрещенных рук,

– все впитал этот звук.

Я помню, было. И я так выла.

Но вот иду по улице ледяной,

И слышу звуки, полные муки.

Плачет кто-то... Значит,

все же живой.

Береза у дома знакомо

дохнула весной.

 

Житейское

Я к тебе, как к святому –

и губами, и лбом,

к Интернетикус-Хомо (Homo-Internetikus),

вечно в мире ином.

Бог с рожденья пожаловал

нам родные сердца.

Смысл сосуществования

перешел в небеса.

Я люблю его исподволь

и открыто люблю.

Я к нему, как на исповедь...

– Подожди, догуглю...

Нежное

Нужны мы друг другу, за ручки мы ходим.

Тебе я подруга, и ты мне угоден.

И вот ты в костюме, и я под фатою.

Вдали от истоков жилище простое.

В чугунной печурке пылает брикет,

«Грюндик» без крышки, дверь без задвижки,

В мансардные окна падают шишки

и слабый – квадратиком – свет.

И слышится гром – не грозы, самолетов.

Под крышу – бегом – возвращался с полетов.

И я от кастрюли бегу к колыбели...

Ах, люлечки-люли! Года пролетели...

И горем умылись, а счастье-то есть ли?!

А вот воплотилось. Сбылось и – воскресли.

Мы реки и горы душою объяли,

Мы в бабушку с дедушкой выросли, стали!

Жена и подруга. И ты мне угоден.

Мы есть друг у друга. Мы за руки ходим.

 

Бухта Шамора

Какое небо на краю земли?

Чтобы увидеть, сто дорог прошли.

Оно лежало в крупных облаках,

Гуляли крабы круглые в песках.

Морские звезды выбросило в шторм,

И гребешки гурманам на прокорм.

А море – грозный Тихий океан!

В нем корабли – на север караван,

Как призраки, стояли на заре

В том, самом лучшем в жизни, сентябре!

По морю в лодке шли до магазина,

где брали снедь и детям апельсины.

А иногда – под вечер это было,

Слепая лошадь в гости приходила.

Тянула морду в двери, хлеб ждала.

И угощение из детских рук брала.

Там волны набегали на песок.

Мы дом не закрывали на замок.

Там океан бурлил во всей красе.

Там счастливы и живы были все...

Хотелось бы на Шамору взглянуть,

Но слишком долог к океану путь.

Но рада, что мы в юности смогли

Увидеть небо на краю Земли.

 

Летнее житейское

Спать под крышей, на полатях.

Снизу остывает баня

из толстенных хвойных бревен.

Веники по стенам, мята...

Кот крадется к изголовью.

Слушаю, как дышат розы,

как ворчат себе собаки

в зарослях своей вольеры.

А вдали кричит петух,

получивший озаренье.

Ночью подползти к окошку

со звездой перемигнуться

и посетовать тихонько,

что мешают фонари

звездам – всем – вокруг явиться,

чтобы небо засверкало,

заиграло, как уборы

доброй сказочной царицы.

Или просто как алмазы

в Дрездене,

я там бывала... Видела

Грюнес Гевельбе.

А еще я окуналась

в бурный Тихий океан.

Видела, как караван

из судов стоял в тумане

в дивном Тихом океане...

В Волге плавала немножко,

и в Днепре, и на Дону,

и в Оби плескала ножки,

все припомнить не могу

Только ляжешь на полати,

– надоели уж кровати,

грудью полною вздохнешь...

Слышу – барабанит дождь.

Все внушает умиленье.

Бог верстает продолженье

жизни маленькой моей,

вписанной в ковер Вселенной...

Черточку моих дорог

на руке, где вспухли вены...

Засыпаю... все мгновенно...

Все мгновенно.

 

Роза

Расцарапала руки о розовый куст,

Но опять к этой розе влекусь и влекусь.

Что за грация в ней! А вокруг – аромат!

Не могу оторвать зачарованный взгляд

от роскошных цветов красоты неземной,

поливая их корни водой дождевой.

В этих розах свернулись полоски зари...

И оставила феечка что-то внутри.

Может, милый кувшинчик с волшебной росой?

Может, крохотный бант с золотою пыльцой?

Попрошу-как шмеля поглядеть, есть ли клад,

Но услужливый шмель этой просьбе не рад.

Покружил, покружил: – «Жжарко прямо с утра!»,

Грустно так прогудел – «Мне, простите, пора».

Нагружу этой просьбой, пожалуй, жука,

Он в зеленой ливрее, сверкают бока.

Посидел он на розе и тихо уплыл,

в теплом воздухе гул и сверкание крыл.

Знаю, тайна раскроется вместе с цветком,

и про феечкин клад я узнаю потом.

И с землею, и с небом живу я в ладу

на качелях качаясь в волшебном саду.