Мне не избыть уже застенчивой надменности. Часть первая

Несомненное достоинство стихотворений Артёма – их выразительная неразмазанность и нерастянутость, естественная краткость, и некоторая очевидная оригинальность – при способности автора всё ещё использовать традиционный стихотворный размер русского силлабо-тонического стиха, который выглядит под его пером не столь заезженным, как у иных городских консерваторов, притворяющихся, не слишком убедительно, деревенскими жителями. Этакой неизменной армии кумиротворцев и подражателей – Рубцову ли, Тряпкину или Есенину, не важно. В стихах Артёма есть современность и по-своему выраженная человеческая драма. Есть в них нерасхожая, индивидуальная жизнь, с её незатёртыми ещё приметами. Личные её удачи и несчастья. Словом, всё – как у всех людей. И выражено это в знакомой всем читателям форме регулярного стиха и всё же по-своему. С намечающейся особой интонацией и образностью.

Временами с отрадой (многим незнакомой) моё ухо улавливает в строчках Артёма Майковского симпатичную манеру питерского покойника, а в советское время оригинальнейшего певца и нетрезвого обитателя городского дна Олега Григорьева. Не разделяя полного восторга Артёма Майковского к творчеству поэта-шестидесятника Евгения Евтушенко, мне было любопытно прочесть несколько напыщенные безличным славословием его стихи, посвящённые зверски способному советскому классику. Который, в отличие от Григорьева, как раз всегда был на плаву и ничего своего из жизненных благ не упустил.

На мой вкус, чертовски энергичный массовик-затейник Евтушенко был слишком вездесущ и фатально самовлюблён. Больше всего на свете он любил красоваться перед публикой, для чего всегда переодевался в пижона-фарцовщика, демонстрируя страсть ко всему попугайски пёстрому и крикливо-вульгарному. Блестящему. Что, конечно, свидетельствует о дикарской примитивности его ума, настырном характере, железной хватке и фальшивых, по-советски вальяжных манер. Но он сделался по-человечески мил в конце своей жизни, когда лицо Евгения Александровича сделалось вдруг трогательно-растерянным, а самого его стало жаль, как любого одинокого старика.

Мне думается, что если взять и слепить в один ком всех столичных шестидесятников-пижонов и всех фатально похожих друг на друга и таких же упёртых деревенщиков-консерваторов, а затем тщательно, долго и добросовестно ком перемешивать, то, возможно, тогда и получилась бы единственно достойная по раствору, настоящая русская поэзия. А не прогрессистская либо законсервированная, наподобие кильки или огурца. Не городская даже или деревенская, а подлинная поэзия, как у Заболоцкого или Тарковского. Впрочем, что я говорю? Она итак получилась и не только у двух названных мной поэтов. Получилась – безотносительно к бесплодной, суетной, самодовлеющей борьбе, увы, по-человечески чуждых друг другу и столь разных оппозиций. По-своему, впрочем, одинаково симпатичных. В юности я с удовольствием читал и Вадима Кожинова, и Рубцова, но и Василия Аксёнова, («Грустного бэби», «Ожёг», «Остров Крым»), позже Бродского. За каждым стояла своя правда и красота. И это были крупные личности, а не их бесчисленные апологеты.

Для гармонизирующего в себе обе крайности художника нет оснований отстаивать провинциальную чопорность и традиционную ограниченность, равно как и формализм или прогрессистскую вульгарность. Как и любую из оппозиций вообще. Любая оппозиция – суть крайность, извращение глубинного единства, наглый перевёртыш (безумная обезьяна) своей противоположности. Это может быть интересно отчасти в романе или на сцене. Но выглядит тоскливо, тупо – в жизни, в политике, в «искусстве» злорадных объединений одного против другого. Так одна крайность неизбежно порождает другую. Так безбожный интернационализм обострил такие же интенции расизма и нацизма. Но, слава богу, есть просто люди – обычный народ в стране, среди которого можно обрести смысл и отдохнуть для посильного вдохновения и творчества.

Артём Майковский сегодня стоит перед выбором дальнейших творческих ориентиров для своего движения в современной ему, молодой поэзии, полной новых надежд. И, может быть, будет уместно напомнить ему и себе заодно, что подлинную поэзию производит лишь обогащённая традицией (желательно не одной) и потому только ставшая мощной человеческая личность поэта. И это самая трудная задача для свободного художника слова в любые времена. Не слиться с безликой и поэтому агрессивной толпой или даже с преуспевающей и модной «новыми» идеями той или иной группой людей. Ведь так понятно, что человеку нельзя, трудно и не нужно быть одному, тем более, поэту. Но и стать поэтом, не будучи независимой творческой и человеческой индивидуальностью, невозможно также.

Подлинных – цельных, иногда очень противоречивых русских поэтов, и Пастернака с Мандельштамом, как и Есенина, часто присваивают после их смерти себе в собственность всякие объединённые небескорыстной идеей сообщества. «Витязи», партии или вовсе оппозиционеры и левые – ничего хорошего из этого никогда не выходит. Бывают, конечно, случаи индивидуального освоения (а не присвоения) наследия поэта, вплоть до психосоматики, но это совсем другой случай, здесь дышит любовь, уважение, некая изначальная равновеликость. Не рабская покорность или зависть.

Много у Артёма удачных строк, находок. Просто читайте его стихи подряд.

А вот едва ли не главное для поэта, почти девиз, можно сказать, его Идея:

Был для всех просто диким зверем, / Не поддавался дрессуре, / Но зато всегда в Бога верил, / Сочинял свои партитуры…

И как это трудно на деле.

Или вот такая неангажированная искренность и беспартийность посреди проходных лозунгов и общих мест:

Мне повезло; я не был на войне, / Друзей своих не провожал в закаты…

Или вот этот весёлый парадокс и неожиданная, точная драматургия мысли:

До конца я был аскетом, / Доплывал всегда до буя. / Два дуэльных пистолета, / Да серебряная пуля

Остроумно: Я хочу купить себе друга (про собаку)

Или: Покупая любовь – без шуток / Надеялся на взаимность

(Из уст Жванецкого это прозвучало бы лишь как пошловатая шутка)

А вот это сказано о самом трудном и важном в жизни:

Остаётся надежда последняя, / Что одна на все времена…

Или вот эти, может быть, одни из лучших стихов Артёма (привожу одну строфу из трёх):

/ О, львы, беспечные в своей окаменелости…/

И под конец прекрасные в своей невозмутимости, высказанные стоически-спокойно строки:

Теперь мне ничего уже не надо, / Ни клятвы, ни начала, ни конца. / Держать бы только за руку отца, / Не отвести бы пристального взгляда. / Жизнь оказалась фильмом проходным. / Я продал за гроши свою свободу. / Крадется кот на ощупь к дымоходу / И пробует на вкус прозрачный дым...

Читатель найдёт в стихах Артёма Майковского формирующуюся не по школьной указке, но свободно и самостоятельно, к тому же выражаемую гармоничными стихами в меру её собственного дарования личность поэта. Это удивительный, обогащающий мир взгляд на него, на вещи и человека в нём. Это не общелитературное только миросозерцание, не модный и молодой каприз, не исключительно архаическая или коллективная часть души пишущего. Словом, взгляд этот не есть искусство массового только сознания. Но это смелый, интимно-индивидуальный в своём отношении к жизни подход в стихосложении. Автор предпочитает выверять и взвешивать свои слова по своему разумению, а не пользоваться чужими и готовыми понятиями и выражениями. Сколь верными бы они ни представлялись сами по себе. Будь они сколько угодно народные или классические, а важен личный опыт. Опыт своего, неповторимого, проживания и переживания искусства и жизни. Правдивость. Не исключительно литературный, не обще-графоманский, не абстрактно родовой, не безлично-групповой, не заёмный – опыт. Но также и не опыт левой ноги. Драгоценен лишь универсально-индивидуальный в своём единстве поэтический взгляд, своё лицо и его выражение, обогащающее сознание массового читателя. Но это-то и труднее всего в стихотворчестве.

Алексей КРИВОШЕЕВ

Продолжение следует…