Порушенное войной детство. Часть 2

ЭВАКУАЦИЯ

22 июня 1941 г. первые бомбы упали на вокзал и другие объекты нашего города. Отец, успокаивая совсем растерявшуюся маму, ложась спать, говорил: «Если бомба упадет на наш дом – разбудишь!». 25 июня ему вручили повестку, и … больше мы его не видели. Потому что уже 28 июня уехали в эвакуацию. В первый же день войны Марк написал заявление идти добровольцем на фронт. Ему не отказали, но приказали срочно эвакуировать горторг. При этом ему разрешили отправить в эвакуацию и свою семью – жену и сына. Мама вспоминала, как он вдруг примчался на пролетке и приказал маме и Грише срочно грузить, что смогут, и немедленно на вокзал. Мама, как была в летнем платье, в туфлях на высоких каблуках, прихватила мне подушку, одеяльце, какие-то детские вещи, документы, свое что-то ценное (кольца, серьги, броши и т. п), закрыла дверь на ключ, и мы поехали. Была непоколебимая уверенность, что вся эта эвакуация совсем ненадолго, максимум на неделю – врага будут бить на его территории! Так убеждала официальная пропаганда. Гриша поехал вместе с нами, поскольку имел освобождение от армии, – у него был поврежден левый глаз: во время учебы во Львовской ремесленной школе товарищ рубил проволоку, кусочек попал Грише в глаз, и глаз вытек, хотя внешне это было не очень заметно. Присутствие молодого сильного брата на первых порах заметно помогало маме. В эвакуационном документе было сказано, что мы эвакуируемся в восточные районы Украины. Нас немного отвезли, только мы попытались как-то обосноваться, а фронт тут как тут! Опять срочные сборы, беготня, толкучка – и новая дорога. Так продолжалось целый год – с лета 1941 г. по лето 1942 г. Потом, уже после войны, мы с мамой определили основные точки нашего маршрута при эвакуации. Это станция Чертково на границе Украины с Россией (граница проходила по улице Дружбы народов), станция Зимовники в Ростовской области, пеший переход по Сальской степи от Дона до Волги, станция Озинки в Саратовской области, а потом – город Пугачев в той же области.

Как правило, нас селили в колхозах или совхозах, где Гриша и мама трудились на сельхозработах. Но мама была маленького роста – 152 см, носила обувь 33 размера, физически не могла ворочать ни лопатой, ни вилами. Грише приходилось работать за двоих. Осложняло все еще и незнание языка… Но это были короткие остановки, а в основном все время – железная дорога, теплушки, платформы, какие-то мрачные полустанки и беспрерывные налеты фашистской авиации. Шел первый год войны, когда Красная Армия терпела поражения от фашистов, отступала, не имея возможности организовать надежную оборону, особенно от авиации. Кроме того, было немало фашистских лазутчиков, которые светом фонариков указывали летчикам объекты для бомбежки, особенно в вечернее и ночное время. При налетах единственным местом, куда можно было спрятаться, – это залезть под вагон. Взрослые ложились, прячась от осколков и пуль за вагонными колесами, а я был такой маленький, что мог в полный рост бродить под вагоном, выглядывая наружу и слушая свист пролетавших пуль и осколков, поэтому видел иногда больше, чем некоторые взрослые… Вот несколько эпизодов из увиденного лично мною.

…Вечер. На станции собралось много эшелонов самого разного назначения: здесь и воинские эшелоны с живой силой и техникой, и беженцы, и санитарные поезда. И вдруг налет! Бомба вырвала клок у цистерны с горючим. Содержимое цистерны загорелось. Если не принять меры, может быть взрыв, который разнесет все на станции. Солдатам приказали откатить эту горящую цистерну на запасной путь. Перед моими глазами отчетливая картина: на фоне уже черного неба пылающая цистерна, черные фигурки солдат, толкающих ее и вспыхивающих с головы до ног от обливающего их горящего топлива. Они падают, катаются по земле, пытаясь сбить пламя, и… сгорают заживо. Но цистерну укатили…

…Ночь. Эвакуированные прижимаются друг к другу, уворачиваясь от струек воды с простреленных крыш вагонов – снаружи дождь, гроза, и так всю ночь. А утром стук в двери с отчаянным криком и руганью, с просьбами о помощи. На улице солнце, и в его ярком свете видим, что на соседнем пути сплошное кровавое месиво из останков людей, лошадей, лужи полностью покрыты кровью, из которой торчат обломки вагонов, винтовок, сабель, фураж. Оказывается, туда под вечер прибыл эшелон с кавалеристами, а фашисты его засекли и всю ночь методично уничтожали… А мы думали, гроза…

…Наш эшелон прибыл на какую-то станцию. Выгружаемся. Рядом на платформе огромная группа эвакуированных, видимо, прибывших ранее. Наверное, человек сто с узлами, чемоданами, мешками. Сбились в очень плотный клубок. Гриша начал переглядываться с одной молодой женщиной из той группы, которая сидела на вещах ближе к нам. И вдруг, совершенно неожиданно, прямо из-за крыши вокзала выскочил фашистский самолет. Никто даже не успел шелохнуться. Бомба угодила прямо в центр этой группы. На нас полетели ошметки багажа, фрагменты тел и внутренностей стариков, женщин, детей. Прямо на голову Гриши упал глаз той девушки, с которой он только что переглядывался, и уставился, не мигая, на Гришу. Это было жутко. Гришу стошнило. Он долго не мог прийти в себя…

Зиму мы провели в крупном совхоземиллионере в Ростовской области. До этого, еще на территории Украины, я впервые в жизни попробовал украинский борщ, а тут – русские щи и блины. Это было восхитительно! Совсем иная, чем еврейская, но вкусная и питательная еда с тех пор стала моей любимой. Хозяйки жалели меня, маленького и худенького, угощали от души. Это не забывается!

Директор совхоза получил команду эвакуировать совхоз, в том числе три тысячи овец. Отдельные колонны, руководимые бригадирами, разными путями двинулись по степи в сторону Волги. Мы с мамой потом определили, что маршрут движения нашей бригады тогда проходил практически точно по трассе будущего ВолгоДонского канала. Мы гнали ту отару овец. В раскаленной степи воды не было. Утоляли жажду кровью убитых фашистскими летчиками овец: они летали бомбить Сталинград и, ради потехи, сворачивали на нашу отару, постреливая из пулеметов. Я заболел дизентерией, и без сил валялся на телеге. Наша колонна двигалась как-то странно – похоже, мы блуждали. Однажды ночью Гриша услышал, как бригадир посадил на коней двух своих сыновей, дал им по ружью и направил навстречу наступавшим немцам, встречать освободителей. Гриша утром, придя в отару, обвинил бригадира в предательстве и пообещал доложить все директору совхоза. А директор мотался по степи между бригадами и домом, где осталась его парализованная жена-немка (ее не разрешили эвакуировать). Бригадир со своими подручными окружили Гришу и так отхлестали его батогами, что он без чувств упал на землю.

Вечером, когда все собрались к обозу, мама забеспокоилась – Гриши нет! На ее вопросы никто не отвечал, делая вид, что не понимают, чего она хочет. Мама кинулась в степь и на фоне заходящего солнца увидела бредущего брата. Теперь ей, наряду с больным сыном, пришлось выхаживать и брата… Мы, оба без сил, лежали на одной телеге.

Когда мы добрались до Волги, нас там уже встретил директор совхоза. Он был зол и мрачен: жена его умерла, бригадира нашего тут же арестовали (до этого поймали его сыновей), а отару надо было срочно грузить на пароход, но туда не пускали – было много раненых военных, техники, эвакуированных. Кое-как загнали и овец. Пароходик пошел к левому берегу. На мачте было сооружено гнездо с зенитными пулеметами. Две молоденькие девушки-зенитчицы только собрались пить чай, положили в кружки по нескольку кусочков сахара. И тут налет! Девчата побросали кружки в реку – и за пулеметы. А все даже и не смотрели на вражеский самолет, а с сожалением провожали взглядами тонущие в реке кружки с сахаром. Ведь сахара уже давно не видели! Девчата отогнали фашиста – он сбросил две бомбы, но они попали в воду. Пароход ткнулся носом в песчаный берег. Все поспешили покинуть пароход, ведь налет мог повториться. Гриша сбросил наши вещи, схватил меня и вместе со мной спрыгнул на берег и… мы вместе уткнулись носами в песок, утонув по пояс в рыхлом мокром песке. Совсем невдалеке от берега был сосновый лес. Когда мы, измученные передвижением по рыхлому вязкому песку, вошли в этот лес, увидели следующую картину. С двух сторон лесной дороги стояли наши танки, но большинство были разбиты – один целый, два-три разбитых. Танкисты матерились, не понимая, почему их тут держат, а немцы методично, по нескольку раз в день прилетали их бомбить…

После этой переправы Гриша направился в ближайший военкомат и подался на фронт добровольцем, убедив военкома, что при стрельбе все равно надо закрывать левый глаз. И прошел потом всю войну минером без единой царапины! Марк же был трижды ранен.

А мама осталась с ребенком совсем без поддержки, без крыши над головой, без всяких средств к существованию! Из этого населенного пункта до железной дороги несколько километров. Мы вышли на большак. Мама машет, кричит, умоляет, плачет, но нет, никто не останавливается. Уже вечереет. У мамы пропал голос. Уже и я плачу. Вдруг один водитель остановился и кричит маме: «Чего ты тут ревешь? Нам запрещено брать кого-либо. Понятно!» Мама и сказать-то ничего не может, молча показывает на плачущего меня. Парень закинул в кузов с бочками с горючим наш скарб, сверху посадил меня, а маму в кабину. С тех пор запах раскаленного автомобиля навсегда остался в моей памяти… Когда мы примчались на привокзальную площадь, поезд с эвакуированными уже готовился к отходу. Едва наш водитель успел буквально забросить нас с вещами в вагон, как начался налет. Мама, с ужасом прижимая меня к себе, увидела, что первая бомба попала точно в разворачивающуюся на привокзальной площади машину нашего спасителя, а вторая – в соседний вагон, разорвав наш эшелон на две части. Машинист так и увел в ночь наши три вагона…

Но далеко мы не уехали. На ближайшей станции нас высадили. Через день был сформирован специальный эшелон, сплошь состоящий из одних платформ, ни одного вагона. И на каждой платформе – старики, женщины, дети. Тронулись. Через какое-то время в открытой степи наш эшелон встал. Стоял долго. Люди успели обнаружить невдалеке колодец и несколько раз сходить за водой. Наконец, и моя мама с маленьким бидончиком направилась за водой. Когда наполнила его, увидела, что эшелон тронулся! Я до сих пор не могу понять, как она, маленькая, обессиленная, на высоких каблуках по шпалам смогла догнать последнюю платформу, и откуда вдруг там взялся какой-то мужчина, схвативший ее за руку и одним рывком поднявший на платформу?! И исчез! Мама его больше не видела! Пока она с платформы на платформу добиралась до меня (а мы помещались на первой платформе), я уже весь изревелся – «доброхоты» мне доложили, что мамка осталась в степи…

Великим благом было то, что я никогда не хотел есть. Мой сын потом тоже в детстве никогда не хотел есть. А тогда рядом с нами передвигалась еще одна эвакуированная женщина с сыном Борькой. Так он непрерывно орал и требовал еду. Мать все ему отдавала, и вскоре умерла от голода… А Борьку куда-то забрали…

Продолжение следует...

газета «Истоки» № 3 (875) от 22 января 2014 года