В зеркале времени. Часть вторая

(Отрывки из книги)

Я родилась в мае 1953 года. Мое рождение примечательно было тем, что накануне Салаватский театр приехал на гастроли и по традиции, поскольку моя бабушка была дружна с директором театра 3. Ахмеровым, их семейство остановилось у нас. Вечером все дружно пошли на спектакль, и даже Нурания, которая была на последнем месяце беременности. Видимо, спектакль был настолько интересным, что я активно начала подавать знаки: мол, мне бы тоже хотелось посмотреть... В общем, в роддом маму провожали всем гуртом актеры театра после спектакля.

На рассвете я появилась на белый свет. Мама рассказывала позже, что я родилась с длинными черными волосами и осмысленным взглядом, долго рассматривала палатy. За окном занималась заря, зарделся рассвет, светила яркая утренняя звезда. И совершенно естественно, что меня так и назвали: Тансулпан, что означает «утренняя звезда». На этом имени настояла, конечно, Мадхинур Хайрулловна. И за это я ей всю жизнь благодарна.

С момента моего рождения я была окружена любовью. Все во мне души не чаяли. Говорят, чтобы искупать ребенка, бабушка в ванночку клала подушку, застилала кружевными простынями, отец пел. Как-то отец увидел, что в магазин привезли пианино. Воодушевленный, он прибежал домой с сообщением и твердым намерением во что бы то ни стало купить в подарок месячной дочери настоящее пианино. Стали искать деньги – 600 рублей для того времени была большая сумма. Сложили, что было: мамины декретные, гонорар отца, зарплату бабушки, подзаняли у соседей, кое-что продали и купили ведь! Пианино марки «Ростов-Дон». Отец сам подбирал мелодии на фортепиано, пел, написал несколько песен, мечтал, что дочь станет профессиональным музыкантом. И хотя музыкантом я не стала, это пианино сопровождало меня почти всю жизнь. Я всюду перевозила его с собой, куда только не приходилось переезжать. Недавно я подарила его музею Башкирской гимназии-интерната № 3 города Давлеканово.

После рождения моей сестренки Танхылыу отцу пришлось перевестись на заочную форму обучения. Испытания жизни оказывались слишком жесткими. Даги не хватало времени для свободного творчества. Написанное не всегда печаталось. Он работал над пьесой «Бахау Нуриманов», вышел в свет его рассказ «Чудесный сад», из которого он сделал пьесу для кукольного театра. Но, по большому счету, он не мог быть удовлетворен положением дел. Я думаю, творческий кризис, несовпадение мечты с реальностью в некотором смысле омрачали настроение. Но что было причиной рокового события, так и осталось для нас тайной.

5 июля 1956 года, после сдачи экзаменов летней сессии, Даги возвращался на пароходе в Уфу из Москвы через Казань. Недалеко от пристани города Сызрани случилась трагедия, которая оборвала жизнь 29-летнего, полного жизнелюбия, потенциальных возможностей совершенно молодого человека.

Огромное горе – потеря единственного сына – подкосило Мадхинур Хайрулловну. Она ездила на опознание в Саратов, но врачи запретили ей входить в морг, заявив, что сердце не выдержит. Так и приехала ни с чем. Позднее получили определение суда: «Бабичев Догий Акрамович, следуя по реке Волге на пароходе „Первое Мая“, уснул на палубе и в районе „Вязовского переката“по неосторожности упал за борт. Принятыми мерами команды парохода труп Бабичева извлечь из воды не удалось. Бабичева Догия Акрамовича, безвестно отсутствующего с 5 июля 1956 г., признать умершим. 30 мая 1957 г. Нарсудья: Попов».

Вот и все. Страшный факт перечеркнул жизнь. В это нельзя было поверить. Как можно уснуть и выпасть с парохода? Выдвигали версию убийства, но разбираться было некому... Не успев познать любовь и радость, обещанное счастье, прожив совместно разве что полгода из трех фактических, Нурания потеряла мужа, семью, надежды.

Но, как говорится, беда не приходит одна. Мама пережила несколько тяжелых утрат подряд: потеряв мужа, в 1957 году похоронила своего любимого брата Ильхама, с которым выросли вместе, они по возрасту и по духу были очень близки. Ильхам с ранением, но благополучно вернулся домой с войны, а после, подхватив туберкулез, умер в тридцать лет. В тот же год по той же причине ушел из жизни ее отец Шайхлислам. Туберкулез – страшная болезнь, унесшая многих в этом роду. Теперь пришел черед Нурании погибать от этой, тогда еще неизлечимой, страшной болезни. Перед ней захлопнулись двери школы, ей запрещено было общаться и со своими детьми. Ее положили в противотуберкулезный диспансер. Сестренку Танхылыу взяла Губайда-нэнэм, а меня по просьбе Мадхинур Хайрулловны оставили ей, оформив опекунство. Только ребенок, внучка, мог стать для Мадхинур Хайрулловны светом в окошке, дающим силы продолжать жить, чтобы не умереть от горя.

А каково было моей маме остаться в 29 лет инвалидом первой группы, лишенной возможности ласкать своих детей, работать в школе, ведомо только Богу. Ей нужно было выживать, и она яростно выкарабкивалась из болезни. Трагическое начало жизни наложило отпечаток на ее облик. При внешней красоте и гармонии внутри нее всегда оставалась незаживающая рана. Возможно, именно это сделало ее немногословной, очень сдержанной. Но вместе с тем внутренняя сила духа угадывалась в ее таинственном облике. Нравственный стержень и благородство выделяли ее среди окружающих. И еще какая-то исключительность, человеческий талант и волшебные руки, которые освещали все, к чему прикасались. Шила ли платье, вязала ли шаль, вышивала ли, сочиняла ли стихи и байты, растила ли цветы. Или, не имея специального музыкального образования, играла на мандолине, баяне, фортепиано, пела — все у нее выходило исключительно хорошо. Вместе с тем она была удивительно скромна и непритязательна.

Каждое имя имеет свое значение и, безусловно, влияет на своего носителя. Нурания означает «лучезарная, освещающая, сияющая». Она и была такой: дарила свет, озаряя своей внешней красотой и внутренней душевной теплотой, своей лучезарностью. Все, к чему она прикасалась, — озарялось.

Я часто вспоминаю мою первую осознанную встречу с мамой. Мне было лет пять, и мы играли с сестренкой во дворе. Вдруг открываются ворота и входит удивительной красоты молодая женщина. На ней белая шелковая блузка с короткими рукавами и креп-жоржетовая юбка в белый цветочек на черном фоне. Вьющиеся волосы ее аккуратно уложены в прическу, открытое и лучащееся лицо розовеет румянцем. Она держит в руке небольшой чемоданчик…

Это было ее возвращение из санатория им. Чехова после продолжительного реабилитационного периода. Сестренка побежала к ней с радостным возгласом «Мама!», а я не могла сдвинуться с места. Как сейчас помню свое осознанное восприятие и свои мысли: «Неужели такая красивая женщина может быть и моей мамой?» Я воспринимала ее отстраненно, с трепетом и благоговением. Этот образ часто преследовал меня, и я несколько раз повторяла его впоследствии на сцене в разных ролях. Да, это была именно чеховская героиня, хотя тогда, конечно, я этого не могла понимать. Ее облик просился на полотно художника, он мог бы быть прообразом киногероини, но в то время ни художников, ни режиссеров рядом не было, а поэт, обещавший счастье, канул в вечность.

Все мы родом из детства.

Осознанная жизнь началась примерно лет с пяти, с детсадовского возраста, до того я помню только разрозненные картинки. Помню последний взгляд отца, когда он, попрощавшись, вышел в дверь, и я его больше никогда не видела... Тогда мне было три года. Помню, как бабушка взяла меня с собой на работу, потому что не с кем было оставить. Мадхинур Хайрулловна вела урок, а я сидела на последней парте и «комментировала» диктант. В классе засмеялись. Мне это понравилось, Мадхинур Хайрулловне – нет. Помню свой сон где-то в пятилетнем возрасте: я увидела себя взрослой, проходящей мимо наших окон, только я была в мужском обличье. Проснувшись, я спросила бабушку: «Я сначала была большой, а потом стала маленькой?» Она посмеялась и ответила, что по правилам земной жизни рождаются маленькими, а потом вырастают. Все же я точно знала, что когда-то я уже была большой... И сон свой помнила всю жизнь.

В детском саду и потом, в младших классах, привыкнуть к сверстникам, найти с ними общий язык, заиметь друзей удавалось не сразу,

Не могу сказать, что я была общительным ребенком. У меня был свой мир, мечты и фантазии, и мне не было одиноко в нем. Примерно в пять с половиной лет бабушка начала водить меня к учительнице музыки Лидии Петровне Винс учиться нотной грамоте и первым простейшим шагам в овладении инструментом.

Винс была старая немка. В Давлеканово по соседству жили люди разных национальностей: русские и немцы, украинцы и евреи, татары и башкиры, чуваши, марийцы, мордва. «Во время войны сюда прибыло много эвакуированных, некоторые остались жить здесь», — объясняла бабушка, разговаривая со мной, как со взрослой.

Мою бабушку Мадхинур Хайрулловну Бабичеву, старого педагога, проработавшего всю свою жизнь в Давлекановском педучилище, в городе знали и уважали. Она находила общий язык со всеми. Многие ее ученики приходили к нам домой. Некоторые писали письма. Заходили просто посоветоваться или помочь. Помню, приходила женщина, ссыльная из Ленинграда, ее необычная фамилия осталась в памяти — Сербина, уж не знаю, кем она была. Мне запомнились ее потертое, необычного фасона пальто и резиновые боты на каблучках, и что она курила «Беломорканал», дымя в печку. Бабушка ей разрешала курить в комнате, а мне было странно: «Разве женщины курят?»

В обрывках их разговора я слышала и своим детским умом понимала, что раньше были очень трудные годы. Был какой-то очень страшный 37-й год, и многие люди куда-то исчезли. Потом была война, и мой дедушка Акрам пропал там без вести. Он ушел воевать в составе 112-й Башкирской кавалерийской дивизии с генералом Шаймуратовым и пропал. Но потом все стало хорошо, настало мирное время, однако мой папа, Даги Бабичев, который учился в Москве в литературном институте, однажды уехал и тоже пропал. Где была моя мама, я узнала позже. Для меня и мамой, и папой, и бабушкой, и дедушкой — всем — стала Мадхинур Хайрулловна, которую я называла мамой. Она старалась, чтобы осуществилась мечта отца и я стала музыкантом. В шесть лет в районной газете появилась моя первая фотография с комментарием: «Тансулпан нет еще и семи лет, но она мечтает учиться в музыкальной школе, она играет на пианино „Спасибо партии!“» Моя бабушка явилась инициатором открытия в Давлеканово музыкальной школы. Она водила меня на все приезжие гастрольные спектакли, на концерты художественной самодеятельности, где часто была членом жюри. Сама она еще пела в хоре ветеранов. Она старалась дать мне прежде всего образование на русском языке. Вместо сказок пересказывала сюжеты произведений русской классики: «Муму», «Анну Каренину», «Мертвые души» в адаптированном к возрасту варианте, конечно.

Помню, как-то, забрав из детского сада, она повела меня прямо в кино. Мы смотрели фильм «Евгений Онегин». Так это запало мне в детскую душу! И потом я часами могла играть в «Татьяну Ларину», надевать длинные бабушкины платья и «писать письма» гусиным пером.

Мы с бабушкой одними из первых в городе купили телевизор марки «Неман». Детвора со всей улицы собиралась к нам посмотреть кино. Бабушка ставила большой таз с водой босоногим мальчишкам и строго говорила: «Мойте ноги, потом заходите!» Ребята рассаживались на полу, увлеченно, с выкриками и комментариями смотрели на новое чудо — телевизор. И уже тогда я проникалась «волшебною силой искусства». Помню, посмотрев по телевизору фильм «Без вины виноватые» с Тарасовой в главной роли, я так расчувствовалась, что долго из головы не выходила эта история, фильм был гораздо лучше, чем детские сказки. Сказки я тогда не очень любила. Да и в куклы играла редко, мне больше нравилось играть в различных людей. Это увлечение, как оказалось, было моим призванием и протянулось на всю жизнь. Была ли я актрисой, режиссером или педагогом, меня прежде всего интересовало человеческое разнообразие характеров и судеб. Я стала, можно сказать, коллекционером человеческих историй на фоне истории времени.

Продолжение следует…