Дневник ИХТИКА. Часть двенадцатая

22 августа 2002 г.

Я много сижу с Говорилкой, очень много читаю, у меня появилась привычка всё писать с маленькой буквы; я активно переписываюсь в интернете, пытаюсь сделать уфимский вирт. клуб. Сплотить пипл, но кажется всё это не нужно. Стало холодно в природе, я этому рад. Теперь так приятно засыпать под тёплым одеялом, когда вокруг холода.

03 сентября 2002 г.

Ходили с сестрой мне джинсы покупать. Много времени ездили по магазинам города, я о существовании некоторых и не знал даже. А люди так уверенно примеряют на себе одежду, я иду среди витрин, вижу много пожилых женщин, некоторые обсуждают покупки. Неужели им до этого возраста не надоело это делать, мне бы наскучило. А вот ещё на овощной базе возле нашего дома – всегда оттуда идут тётьки с огромными сумками и пакетами, нагруженными продуктами, и мне кажется, что они относятся к своим этим действиям как к почётной обязанности.

Вышел на свою заваленную всяким хламом балконную лоджию и там вдруг застыл, услышав детский мальчишеский крик с улицы: "Ты со мной играешь или как?!"

10 сентября 2002 г.

Сегодня на лекции по правам человека меня посетили неутешительные мысли.

Я так чётко осознал свой промах, что мне стало беспокойно и в то же время радостно оттого, что я всё-таки понял наконец этот бессознательно бродивший во мне вот уже сколько лет вывод. Я оказался в нужное время в ненужном месте. А именно, мне не следовало поступать на юридический факультет. Мне следовало поступать на философский, психологический или хотя бы филологический. Когда лектор начал рассказывать про прокурорский надзор, мне стало дурно. Он так щепетильно и со знанием дела излагал материал, с таким похвальным педантизмом, что некоторые просто умилялись, глядя на него. И вправду, жизнь так сложна, можно прожить всю её, так и не став юристом лучше всех. Что и говорить, трудно полностью изучить только отдельную отрасль права, куда там стать супер юристом. Я понял, что сел в болото, да ещё и не в то. Меня начало затягивать. Смотрю на знакомых мне однокурсников, на их лицах – уверенность в себе. Они вникают во всякие процессуальные мелочи, которые им, с видом превосходства, преподносит преподаватель. А ведь так и жизнь пройдёт. Она так хрупка. Когда меня на месяц забрили в армию, я просто не мог поверить в то, что такой большой кусок моей жизни может так запросто уйти в никуда, ан, на тебе. Пшик и всё. Это непостижимо. Два года каждую пятницу каждой недели целый день я проводил на военной кафедре университета. Я был там, как мне кажется, самым диверсионным и идеологически развращённым курсантом. Не понимаю, как я мог там находиться, я ведь ужасный пацифист. По началу, некоторые вещи меня просто поражали, я не мог поверить, что это так люди выбрали для себя и возвели в норму. Потом я начал понимать, что вот я всё это знаю и понимаю, но ничего от этого не меняется и тогда я понял, что понимание – не главное. Когда я заболел панкреатитом и загремел на больничную койку, мне тоже трудно было поверить в происходящее. Со смертью такая же ерунда, надо полагать. Созидать намного труднее, чем ломать и удивительно, если кому-то удалось распорядиться своей жизнью желательным для него образом. Я понимаю, что нужно срочно всё это дело брать в свои руки, иначе так и останусь неудачником и не достигну своей мечты.

Я знаю как живут творческие люди. Их жизнь неблагодарна. Они вечно изгои, вечно в бедноте и т.д. Я думал, что смогу быть хитрее, стать каким-н. обычным чиновником, особо не выделяясь. У меня будет постоянный доход и никто, вроде бы, не сможет меня экономически уничтожить.

Преподавателем философии в университете мне тоже не очень-то хочется, т.к. всю жизнь посвятить вразумлению посредственности не особо охота. С другой стороны, я не настолько гениален, чтобы мне было нужно так много моего времени только на себя. Что же, просто я не удовлетворён той жизнью, которая у меня есть, но я знаю, что лучше вряд ли возможно при данных обстоятельствах. Я должен быть благодарен, но разве этого уразуметь! Неугомонный ум всегда ищет и не может успокоиться.

23.9.02

Я вспоминаю девочку, с которой я познакомился в клубе практической психологии. 16-летняя Анжелика на втором этаже Гостиного двора, под аккомпанемент саксофониста нехотя говорила мне, что дети для родителей – инвестиции в будущее и так в этом роде. Что в большинстве они заботятся о благополучии своей старости, а не о счастье детей. Но не бывать мне дельцом или служащим! Мои родители – мещане.

14 сентября 2002 г.

Всё больше и больше поражаюсь тем, кто радуется по поводу годовщины со дня взрыва арабами двух небоскрёбов в США. Они ненавидят Америку. Это становится уже образом жизни. Не знаю, успею ли до войны, думаю, что не скоро, но непременно, хотя холодная война вроде бы закончилась без последствий.

поздний вечер, 14 сентября 2002 г.

Брожу по комнатам своего дома, машинально включаю телевизор; там молодая высокая девушка стоит в полный рост перед камерой и, рассказывая о погоде, положительно не знает, куда при этом деть свои руки с длинными холодными пальцами.

Сижу же и жду гостей. Вечер. Когда родители уезжают, я устраиваю на своей квартире сборища, называемые заседаниями литературного клуба. Даже даю объявления в газетах о таковом. Мда... А раньше просто собирались со старыми друзьями и пьянствовали. Не знаю, может, это ново для меня и поэтому я это делаю, но я когда-нибудь так-таки разочаруюсь в этих девочках с филфака и запрусь опять в своей конуре.

В квартирах все разбредаются по своим углам и занимаются

ничем

каждый своим делом, по возможности интимным и необременительным.

Все квартиры пахнут по-разному.

18 сентября 2002 г.

Я в последнее время часто записываю свои мысли... Мне просто жалко их так упускать, почему-то они имеют особенность не возвращаться. Я много общаюсь, но ведь это тоже эфемерно. Поэтому будет просто преступно, если не фиксировать ценные мысли. Это похоже на университетскую жизнь: профессор читает лекции, а когда заканчивается семестр он выпускает эти лекции отдельной книжечкой, чтобы они стали доступны широкому кругу читателей.

На меня нашла такая охрененная грусть... Зачем-то взял у одногруппника компашку татарского певца Салавата Фатхетдинова, оседлавшего "коня жизни" (ғумер атын эйәрләне). Ничего не хочется, всё уже противно. Спать тоже не охота, знаю, что буду лежать ворочаться, не могу допустить такой растраты. Я – натуральный вампир: в миллионный раз уже, наверное, раскрываю свой раскладной диванчик как гроб, ложусь в него днём, ближе к полночи встаю, собираю диванчик и начинаю бодрствовать. Вспомнил про этого певца, включил наушники зажмурился, а там песня про маму. Я – гадкий утёнок, чужой среди своих. Неприкаянный и несчастный. В меня впиталось это с молоком матери, каждое утро моего детства начиналось с этих мотивов, с этих слов, на моём родном языке. Эфирҙа, Башҡортостан даүләт радиоһы. Өфө ваҡыты һигеҙ сәғәт биш минут, а хәҙер һауа торошон тыңлағыҙ. Певец пел о своей маме, о том, что он её похоронил. Он вспоминал своё детство и её в нём, эту природу. Боже, это так знакомо для меня, я ведь тоже детство своё в деревне провёл. Сразу вспомнил, как хоронили бабушку. Это было так обычно. Она жила у своей дочери, у моей тёти, получается. Это последний год её жизни, а до этого всё время у себя в своей квартире, я часто заходил к ней попить чаю, послушать её разговоры. Часто я был пьян, она замечала, но никогда моим родственникам об этом не говорила. Она у меня была довольно продвинутая бабушка, кажется, старость нисколько не повлияла на неё. Она даже порой давала мне довольно мудрые советы относительно девушек. У ней была однокомнатная квартира. Один раз я спросил её, что же она делает здесь целыми днями одна? Ничего особенного, как все: чай в 5 утра, намаз (мусульманская молитва) 5 раз в сутки, телевизор, все эти всевозможные телесериалы. Как она радовалась, когда я настроил её телевизор и появилось много новых каналов. Она умерла 25 августа 2002 г. Собралось куча родственников, даже из других областей приезжали, большинство я не знал. По мусульманским обычаям, женщинам запрещается осквернять усопших своим присутствием и вообще наступать на кладбищенскую землю. Это тоже было для меня как-то странно, грустные и старые мужчины, мулла в тюбетейке, просящий работников муниципальной ритуальной службы класть тело на землю (из земли вышли и в землю войдем), а гроб уберите, не нужен. Мне было как-то безразлично, когда я узнал о её смерти, но вот сейчас почему-то я как-то по-другому понял всю печальность этого. А как я ругал все эти нелепые средневековые обряды, как я пытался не участвовать в этих пошлых трапезах по поводу кончины и проч. Все же вокруг шипели на меня, что так нужно, что это священный обычай, пожилые тётьки слишком косо на меня смотрели, я знал, что это опасно, но почему-то я противился. Я представляю сейчас себе этот обычный панельный дом. Её. Ведь там живут обычные люди, они ходят грустные-грустные, все заплесневелые. Вот так по очереди будем хоронить друг друга. Мулла сказал, что мужчина это көтөүсе, т.е. пастух, своей женщины и детей.

Бетонные коробочки-дома, в квартирах живут, а где-то молодой пробирается в лесу, он не думает ни о чём таком. Ничего такого. Просто одна и та же старуха-бомж, я её уже узнаю при встрече. Не получается ведь жить эту нежить не тужить. Всё суета, получается, как ни крути.

Усыпляюще действует на людей однообразно-монотонная архитектурная среда.

23.9.02 01:49

Устал читать воспоминания современников о Чехове. Ломит спину от сидения в кресле. Пошёл на цыпочках по квартире. У меня какой-то врождённый страх по ночам: всё время боюсь разбудить кого-нибудь, а в особенности маму. Протекаю в зал, прикрываю за собой дверь. Мелькнул кадр из вчерашней субботней ночи: я, как сейчас, закрываю дверь, на краю дивана сидит какая-то девушка – мы подцепили их на улице с другом. Друг в моей комнате с другой сидит в интернете, только потом я случайно узнаю, что кто-то выходил в интернет, да так и оставил его не выключенным, сколько денег накапало! Картинка промелькнула, я уже сажусь на корточки на холодный бетонный линолеумный пол. Безошибочно попадаю пальцем в кнопку включения телевизора. Комната озаряется постепенным светом, шипение. Да, думаю я, ведь так поздно ни один канал не показывает, однако – два живых всё же нашлось: фильм про вампиров и большой теннис. Оставляю большой теннис, т.к. картинка на нём лучше и не шипит. Какие-то совершенно незнакомые молодые и здоровые два парня. Идёт первый сет. Диктор нейтральным голосом сообщает, что скорость полёта мяча составляет 124 километра в час. При каждом удачном моменте (и вновь ошибается испанский теннисист!) комментаторы оживляются, камера показывает болельщиков. Трибуны едва заполнены. При особых моментах, болельщики, какие есть, дружно встают и хлопают. Камера наезжает крупным планом на некоторые лица. Описывать не буду, – они счастливы. Потом показывают теннисиста, не спеша помахивая ракеткой, идущего отдыхать от сетки на скамейку. Он только что выиграл сет. Вот он идёт, покидая теннисный корт, на его лице некоторое даже превосходство, он снисходительно смотрит на аплодисменты болельщиков. Дикторы единодушно хвалят его, говорят что-то про "кубка кубков". Это теннисная идиллия. Совершенно механически, по привычке мои пальцы тянуться к панели и переключают на другой канал. Цветной мир мигом рухнул, шипение здесь, шипение там и так до конца по всем кнопкам. Выключаю ящик. В темноте беру путь на кухню, и у меня выражение лица такое же, как у того теннисиста. Я никогда не любил спорт.

На кухне я открываю крышку чайника. Там воды мало, но хватит. Вдруг у меня возникает идея записать это сейчас же. А, может, не надо, ничего ведь особенного. Я зажигаю газ, сую спичку в рот и иду в свою комнату. Сажусь за компьютер, и пишу: «Чай пьёшь – однако, гора идёшь, чай не пьёшь – равнина, однако, падаешь. Вот так, – сказал бедняк». А теперь, в самом деле, пойду пить свой чай и, может быть, поем картошку с мясом и вареньем, если осталось, как какой-нибудь швед.

(Лексика, синтаксис и орфография авторские).

Продолжение следует…