О жизни, о войне и победе

Признаться, мне этого не очень хотелось – сниматься на телевидении.Уже снималась однажды, в июне прошлого года. С группой ветеранов, в ресторане, по приглашению ТВ. Нас попросили вспомнить, рассказать о самом сокровенном, самом памятном событии на войне. И что же? Один мой знакомый на мой вопрос, как я там, в телевизоре, выглядела, ответил: "Уж больно Вы, Зинаида Александровна, говорили много, больше всех, другим высказаться не давали".

Подобной оценки я, конечно, не ожидала и была огорчена. Вот тебе и "звезда экрана", как в шутку назвал меня мой сын Олег после той передачи. Вот, оказывается, как люди восприняли ее. Не слушали, о чем я рассказывала, а лишь продолжительность заметили. А я ведь рассказывала об интересном эпизоде на войне, когда мы вдвоем с комбатом Каратаевым взяли в плен около взвода немецких солдат в одном из боев по ликвидации Яссо-Кишиневской группировки противника. Помнится, в тот момент, когда пленные по моей команде: "А ну, фрицы, шагом марш в русский плен" – дружно затопали сапожищами по пыльной дороге, я пожалела лишь об одном, что никто из моих школьных товарищей, с которыми я недавно сидела за одной партой, не видит меня сейчас.

Язвительное замечание Соловьева меня обескуражило. А что, если и другие думают так же? Вот и пойми людей. Вроде бы, всю жизнь отдала им, работала (прихватив 17 лет после пенсии) для них, а они еще и придираются. Говорила долго... По основной работе я была кадровиком, но как председатель Товарищеского суда занималась воспитательной работой с нарушителями трудовой дисциплины, и Соловьев среди них занимал не последнее место.

Но с тех пор сколько времени прошло, и теперь мы, бывшие работники УРСУ, встречаемся как самые близкие друзья. Объяснять сослуживцу, что режим времени (кому сколько говорить) на телевидении определяет режиссер, не стала. Еще подумает, что оправдываюсь. И, как бывает в таких тупиковых ситуациях, решила просто обо всем забыть и ни с кем больше на эту тему разговоров не заводить. Это я так решила.

Но телевидение вспомнило обо мне. Как-то в начале года ко мне домой позвонила режиссер. Та самая женщина с лицом монгольского типа и внимательным взглядом умных карих глаз, по имени Луиза. С той первой нашей встречи я узнала, что телевизионному мастерству она пять лет училась в Москве, во ВГИКе, и слывет одним из лучших режиссеров Башкирского телевидения.

По телефону Луиза сказала, что хотела бы сделать обо мне передачу, поставить телефильм. Я отказалась, вспомнив прошлый печальный опыт. Однако Луизу это нисколько не смутило. Мне потом еще не раз приходилось убеждаться в непреклонности ее характера.

"Вы что? Обратили внимание на замечание Вашего сослуживца? Да он Вам просто завидовал. Я не делаю программ для отдельных сослуживцев! А молодежь? А подростки? – кричала она мне в трубку. – У Вас интересная военная биография. Вы наблюдательны. Вы умеете рассказывать искренне. Это и нужно зрителю. Я хочу, чтобы у моих детей, у нашей молодежи были свои герои, а не импортные, из боевиков!"

Отступать было некуда – я согласилась. Дело было за малым – назначить время съемки. Луиза что-то там утрясала с камерами, машиной и часто звонила мне. "Зинаида Александровна, – спрашивала она, – а была ли любовь на фронте? Что было самым страшным? В какое время Вы были счастливы на войне?" Ну и вопросы. Ничего себе – счастье на фронте. Я до сих пор не знаю, что это такое.

Потом Луиза заболела, что-то не получалось с камерами. А я в душе радовалась.

– Значит не будет съемки? – веселым голосом спрашивала я.

– Как не будет? Обязательно будет! Буду заказывать камеру на следующей неделе.

Наконец, последний звонок. Луиза назначает съемку на завтра. Я возражаю. Как раз в этот день мне предстояла работа со школьниками в музее боевой славы 105-й гимназии. Но Луиза откладывать не хотела. Она сказала: "Тогда начнем с музея".

Утро следующего дня началось для меня в музее боевой славы имени Героя Советского Союза Кузнецова, куда уже подошла экскурсия школьников и учителей. Не заставила себя ждать и съемочная группа телевидения, прикатившая к зданию школы на белой "Газели" с большими буквами "ТВ" на капоте машины во главе с режиссером Луизой Коряковцевой. И работа закипела. Режиссер, не прерывая нашей работы со школьниками, ходила по разным уголкам музея с маленьким телевизором в руках, где отражалось все происходящее, иногда глазами или шепотом показывая операторам, где ставить свет, камеру.

Ребята восьми-десяти лет быстро смекнули, в чем дело, что их снимает телевидение, а потом они увидят себя дома на экранах своих телевизоров, и охотно отвечали в микрофон на вопросы режиссера. Говорили о своих впечатлениях от музея, не забывая упомянуть, что и у них есть знакомые ветераны войны, их бабушки и дедушки. Съемки в музее продолжались более двух часов, и после того как директор музея Виктор Александрович Минаев у развернутого знамени Победы (копии) рассказал о создании музея, которым он руководит вот уже 45 лет, а я о том, как в газете "Истоки" был напечатан мой очерк "Каска с мамаева кургана", режиссер объявила, что съемка окончена.

Поняв, что дело сделано, я с легким сердцем собралась идти домой и обратилась к директору музея: "Виктор Александрович, поехали ко мне на пироги!". "Какие пироги? – возмутилась режиссер, – мы же работать приехали. Теперь мы поедем к Вам домой. Будем снимать Вас дома. Главная работа еще впереди!" Подобного оборота дела я, конечно, не ожидала, но отказывать гостям сочла неудобным.

И вот в моей двухкомнатной квартире на втором этаже по улице Первомайской развернулись главные события. Тут мне пришлось увидеть настоящую работу телевидения на съемках фильма. Вспомнились слышанные раньше истории о полтергейстах и барабашках, которые невидимками хозяйничали в чужих квартирах, переворачивали все вверх дном. Двигали мебель – тяжелые шкафы и комоды, диваны, стулья; били посуду. Бедным хозяевам оставалось лишь беспомощно разводить руками после присутствия в доме нечистой силы.

Я, конечно, в эти сказки не верила и считала все это кем-то подстроенным.

Однако в моей квартире на моих глазах полтергейсты и барабашки материализовались в виде двух крепких мужчин в черных костюмах и под видом операторов ТВ молча по команде Луизы принялись переставлять мебель – столы, кресла, стулья, нарушая годами установившийся порядок вещей во взлелеянном мной одиночестве. Они раздвигали шторы на окнах. Им, видите ли, нужна природа. А за окном, кроме снега и голых деревьев, ничего не было. Для обеспечения творческой обстановки повсюду разбрасывали книги и журналы, не спрашивая у меня на то разрешения. Мне оставалось лишь молча негодовать. Как бы между делом, Луиза поясняла: «Это же не радио. Зритель судит о нашей работе в первую очередь по кадру. Вот Вас было бы удобно снимать на фоне серванта. Но не буду я снимать писателя на фоне посуды. Зритель хочет узнать как можно больше о герое. А все не перескажешь. Поэтому фотографии Ваших любимых мы расставим за Вами, на полке». И вот уже фотоснимки, портреты моего сына Олега, писателей Хэмингуэя, Шукшина, космонавта Гагарина и разведчика Кузнецова перекочевывают из разных мест комнаты к моим книгам на полке. Два документальных снимка усталого пехотинца и медицинской сестры морского десанта поместились неподалеку на стене комнаты. Стул, на котором я должна сидеть, передвигают по сантиметрам то налево, то направо, чтобы я находилась в гармонии со всеми окружающими меня предметами.

Все действия, происходящие на съемочной площадке, в которую превратилась моя квартира, Луиза фиксировала на экране небольшого установленного на полу телевизора, возле которого она сидела на корточках, одетая в брюки и длинную блузу художника-модерниста, по цвету своему схожую с желтым цветком хризантемы.

Наконец, все было готово. Меня усадили на стул возле книжной полки. Сверкнул красный лучик камеры, и Луиза скомандовала: "Рассказывайте!". Господи! Как я могу в таких условиях о чем-то рассказывать? Это для них привычная обстановка, их работа. Я же в подобных обстоятельствах впервые. Мне же успокоиться надо. Кому хочется показываться в телевизоре с таким расстроенным лицом? Чувствуя на себе требовательный глазок камеры, пытаюсь как-то сосредоточиться, собраться с мыслями, горошинами рассыпавшимися в пустой голове. Залепетала что-то бессвязное. И откуда она взяла, что я умею рассказывать? Ничего я не умею. Луиза нетерпеливо покрикивает: "Ну, что Вы сидите, как памятник? Свободнее держите себя и говорите спокойнее, как Вы со мной по телефону разговариваете"... Ну да, сравнила, то по телефону, а то перед камерой. Страшно подумать, что все, здесь происходящее, скоро увидят тысячи людей.

Видимо, поняв мое настроение, Луиза говорит: "Вы успокойтесь. Вам, кажется, что ничего не получится? Но если Вы не хотите сниматься, мы можем уехать. Не будем снимать"… Как это было бы хорошо, про себя думаю я.

Но, представив, что я могу сорвать запланированную работу съемочной группы, к тому же, по словам Луизы, у них дефицит с камерами, – промолчала. Решила – будь что будет. Попробовала овладеть своими чувствами и начала свой рассказ. Мельком замечаю мягкое, улыбающееся лицо Луизы. Какое у нее, оказывается, красивое лицо, когда она улыбается. Съемки продолжались пять часов и закончились, когда за окном было уже темно. Мои соседи по подъезду сгорали от любопытства, удивляясь, почему это так долго стоит возле дома телевизионная машина и кого это снимают. Расставаясь, я спросила у операторов-полтергейстов, сколько же времени будет идти фильм, который они так долго снимали. Они ответили: "Несколько минут"…

7 марта спокойный голос режиссера Луизы возвестил: "Сегодня в 9 вечера смотрите на БСТ передачу «Шаг к себе»". С некоторым страхом в указанное время я включила телевизор и увидела документальный фильм о жизни военного поколения, прошедшего через огонь войны. Увидела себя, юную мечтательницу о подвигах, добровольно примчавшуюся на войну, чтобы отомстить за Зою Космодемьянскую и Александра Матросова. Да, это я бегала в атаку, выносила с поля боя раненых, ходила в танковый десант, постоянно чувствуя холодное дыхание смерти.

Но все началось вот с этой первой фотографии в деревне Красная поляна на Волге. На фотокарточке – 14 человек, три поколения большой семьи. Бабушка Наталья и дедушка Мирон со своими взрослыми детьми и внуками.

Я до сих пор помню, как это было. Солнечным летним днем кто-то в доме крикнул: "Фотограф приехал!". В то время своей фотографии в селе не было, и фотографы, обычно на велосипедах, наведывались сюда из Тетюш или Казани.

И тут же все забегали, засуетились. Запахло паленым. Это мои молодые тети, бабушкины дочки Анна и Татьяна, щипцами, нагретыми внутри стекла керосиновой лампы, завивали себе локоны на голове. Они же нас с двоюродной сестрой Тоней нарядили в новые платьица с белыми кружевными воротничками, на стриженые головы повязали ленточки. Нам с Тоней было по четыре года.

Наш дедушка Мирон работал старшиной бакенщиков на Волге, в нескольких километрах от деревни, и дома бывал нечасто. А тут как раз пришел, и прямо в своей рабочей одежде, сапогах и фуражке сел вместе со всеми фотографироваться. Вообще-то, детей у Шипановых было восемь. Но двое старших братьев из деревни уехали. Один, Петр, жил в Ульяновске, другой, Николай, был военным и учился в бронетанковой академии имени Сталина в Москве.

Невысокого роста, худощавый фотограф долго усаживал нас, бегал вокруг своего большого фотоаппарата на длинных ножках с черным покрывалом, под которое он иногда прятал свою голову. Мог ли знать тогда этот трудолюбивый человек, какую историю он запечатлевает!

Продолжение следует...