Неповесть. Часть вторая

Была у меня и серая в яблоках лошадка из папье-маше на подставке с деревянными зелёными колёсами, с хвостом и гривой из крашеного конского волоса, но кавалеристом я пробыл недолго. Вот этой весной поскакал я на ней с горки, сразу же колёсики и отвалились, а я здорово шлёпнулся, прямо носом в землю и испачкался, и нос поцарапал до крови. После этой процедуры останки лошадки у меня забрали и куда-то спрятали. А я вынужденно стал безлошадным кавалеристом и пошёл в пехоту. Ещё мечтаю, чтобы мне купили пушку, потому что артиллеристом быть лучше (странно, но в игрушечных магазинах пушки только малюсенькие, а не такого роста как лошадки). Потом почти всё свое детство пытаюсь построить пушку самостоятельно, но постоянно не хватает материалов.

Люблю представлять себе разное, вот бы это как-нибудь изобразить, или спеть, но пока ничего путного не выходит… но всё равно постоянно распеваю всякую всячину во весь голос, так что даже бабушка делает мне замечания, когда у нас гости или дедушка отдыхает. Вот сегодня подарили жестяной зелёный барабан с красными и жёлтыми треугольниками на боку, он висит на красном с золотом ремешке у меня на шее, а в руках у меня короткие толстые уродливые лакированные деревянные палки, но грому они производят как раз столько сколько надо. Я бегаю по всем комнатам и под жестяной марш распеваю только что сочинённую абсолютно непристойную песню:

Мама мима, мама мома!

Папа пипа, папа попа!

Лёка кика, лёка кака!

Пипа и попа – слова запретные и вслух их мне запрещено произносить… Хорошо, что отец вовремя сбежал от нас с мамой, ему в этом сочинении досталось больше всех.

В конце концов, меня отлавливают в дальней спальне, основательно прикладываются к моему мягкому месту и ставят остывать от слёз, этими действиями вызванных, в угол гостиной, откуда вскоре доносится уже известное: Бедный Лёка, бедный…

Вообще-то меня почти не шлёпают, ограничиваясь пресловутым углом в гостиной.

Моя «Божественная комедия».

Лакуна

Есть у меня «Голюбенькое авто» – моделька Газ-М, перекрашенная бабушкой: из чёрной в голубую, но в сумерках она всегда становится белой – Чудо, которое я никак не могу объяснить и взрослые тоже удивляются вместе со мной. И никто не может внятно объяснить сию метаморфозу. Эта Эмка прожила долго у меня, года три, потом потерялась странным образом, закатилась под диван, но когда его передвигали, её там не оказалось.

Ещё есть – очень большой фанерный трёхосный грузовик, тоже голубой даже с номером на заднем борту, и я ещё помещаюсь в его кузове, но при переезде на новую квартиру его не взяли или забыли, а я долго и тяжело переживал его отсутствие, он даже снился мне, и, проснувшись, я долго искал его по всем углам.

Думаю – не взяли специально, памятуя о лошадке, ведь рядом с новым домом полно горок и опасных спусков.

Были и другие игрушки, например: «Уткин» – целлулоидная красная уточка, я купался только с ней, был большой серый плюшевый (скорее фланелевый; он дожил до 70-х) мишка, какой-то заяц и парусная яхточка, которая в воде сразу ложилась на бок из-за отсутствия киля, что-то ещё… конечно, пирамидка из разноцветных ярких деревянных колец, деревянная же каталка с вращающейся фигуркой петуха, а позже с мужиком и медведем пилящими дрова. Разные быстро ломающиеся сабельки и кортики из дешёвого алюминия, куча разнообразных пистолетов и револьверов, стреляющих пистонами или шариками – эти терялись ломались тоже поразительно быстро и пистоны заканчивались через час, а пополнить боекомплект удавалось лишь пару раз в неделю, вот и приходилось вскрикивать: Бах-бабах!

Конечно, был мяч резиновый большой, который так чудесно прыгает, но в доме играть им не разрешают, потому что, прыгая, он сметает со столов и полок содержимое, ещё маленькие мячишки такой же расцветки, которые куда-то закатывались и тут же терялись, особенно на улице. Были и кубики с буквами и картинками и счёты с огромными и яркоцветными бубликами (этими я играл как тележкой).

Разумеется, были цветные карандаши в наборах и отдельно с точилкой, жестяная коробочка с медовой акварелью в таблетках и кисточкой. Краски назывались «Медовые», и конечно, я их пробую, они сластят, но всё равно невкусные – бабушка готовит вкуснее. Карандаш я всегда держу в кулаке, чтобы линия вышла крепкая и кисточку держу так же и поэтому вскоре она уже превращается в ёршик для чистки пробирок. Рисую я ими везде: на стенах и стульях, и на полу...

Множество ёлочных игрушек из серебряного картона и тонкого стекла, среди которых бабушкин рубиновый дореволюционный шарик (скорее это грушка по форме), стеклянные бусы, большой ватный Дед Мороз с ёлкой на плече и красным мешком на спине, он стоит на фанерке, обклеенной белой блестящей ватой, такая же Снегурка в голубой сверкающей шубке…

Всё ёлочное богатство хранится на шкафу в чулане в больших, набитых ватой картонных коробках и достаётся с крайними предосторожностями только и с неизбежным уничтожением годового слоя пыли перед праздником мягкой влажной марлей. Неужели мы ожидаем войну или землетрясение.

Ах, какой обширный и замечательный автомобильный парк был у меня, но это, пожалуй, много позднее.

А сколько у меня книжек больших и малых с картинками, раскладушек и даже стерео (к ним прилагались специальные очки с целлулоидными фильтрами красного и синего цвета), были и раскраски, но я их намеренно раскрашивал по-своему. Всё это богатство валяется где попало по всему дому, а убирать за собой мне не интересно, однако за беспорядок меня время от времени наказывают. Никакого положительного эффекта наказания не производят, память у меня куцая как заячий хвостик и совести ни на грамм (и до сих пор). Вот только чистить зубы меня удаётся обучить. Зубы чистят у нас в кухне, где висит умывальник с гвоздиком-клапаном, чистим зубными щётками белым зубным порошком (пасту ещё не изобрели) из круглой коробочки...

Вот: уже тогда стандарты навевали на меня скуку. Каждый месяц мне покупали новый альбом для рисования, т. к. предыдущий исчиркан и замазан на три слоя, а то и разорван на всякие бумажки.

Естественно, калейдоскопы большие и малые, которые я быстро разбирал, надеясь выколупать оттуда дивные узоры, а получалась лишь горка цветных осколков и три узких зеркала.

Разбирал я и все мои машинки, чтобы выяснить, как их нужно делать и нельзя ли туда приделать какой-нибудь двигатель или рулевое колесо (обратный процесс никогда не удавался) вот только Эмку разобрать не смог – она была литая из чугуна как мясорубка, а колёса я и так – видел, как приделаны.

А вот раз было дело: стянул со стола наш большой будильник, отвинтил несколько маленьких винтиков и заводные ключики и снял заднюю крышку. Первым делом вытащил маятник на тонкой бойкой пружинке, часы тут-же перестали тикать, а зажужжали и пошли очень быстро, так что завод пружины закончился уже через минуту, пришлось прикрутить ключики и заводить снова, потом, когда заводить надоело окончательно, разобрал часы уже на чудные колёсики-волчки (их получилось много) а главная пружина пребольно щёлкнула меня по лицу до крови. Вторую пружину от звонка вытаскивал я уже с большими предосторожностями, но и она пустилась вскачь по столу и удрала на пол. Звоночки звенеть переставали, если чашечку держать рукой, а прочие загадки и чудеса часового механизма быстро надоели, потому что они не хотели со мной иметь никакого дела. Взрослые очень озадачились пропажей будильника, но я совершенно не знал, кто его взял… (будильников я потом наразбирал множество, когда нужны были юлящие шестерёнки)

Конечно, настоящая юла с пением у меня тоже была (и не одна, потому что я и их разбирал) юлу у нас в доме звали – Волчок. Странно, никакого сходства с серым хищником не было, вот разве вой...

Как жаль, что многих игрушек уже и не вспомнить…

Припоминается и кое-что пришедшее из внешнего мира, вот в 1947 году праздновалось 800-летие Москвы, тогда впервые увидел цветное кино (кинохронику) – съёмки волшебных огней салюта с записью грохота пушек, и ликование бесчисленной толпы в честь этого юбилея. В кино меня тогда водили не часто, я ещё плохо понимал сюжет даже сказочных феерий Роома, а вот салют и Красная площадь прочно засели в памяти.

В нашем скучном городе тогда никаких салютов не бывало.

Лакуна

Дед у меня практикующий врач-фтизиатр и учёный. Худощавый, высокого роста, со светло-серыми глазами, очень добрый, даже отчитывал меня за шалости всегда негромко и исключительно обращаясь ко мне «на ВЫ» (не могу припомнить, чтобы он повышал голос на кого-либо). Все нотации начинались совсем чеховской присказкой: «ну-с молодой человек...». Руки у него красивые с длинными «музыкальными» пальцами, правда на правой руке средний палец не разгибается (сустав окостенел) он этим пальцем выстукивает грудную клетку пациента при диагностировании.

Часто в кабинете Деда (а вовсе не на кухне, как теперь рассказывают) собираются его друзья врачи и прочие интеллигенты и спорят всё время, о какой-то пропавшей диссертации (вот словечко ведь) и каком-то докторе Чайка, который упёр её и от кого-то защитил в Киеве. Там же обсуждается международное положение, как уж водится в нашем Советском Союзе. Деду советуют обратиться в суд, а он говорит: «голубчик, ведь если с её помощью будут помогать людям, так и Бог с ней». Я все эти разговоры тайно подслушиваю, в надежде понять взрослые тайны, и огорчаюсь так ничего и не поняв, только вот память частенько возвращает их ко мне.

Я слышу эти тихие голоса и отчаянно пытаюсь вспомнить лица наших тогдашних друзей, но, увы, я даже по малочисленным оставшимся фотографиям узнаю далеко не всех.

В нашем доме при мне никто не ссорится, и я долго думал, что так живут все семьи.

Продолжение следует…