19 - 22.Три дня воли. Часть первая

1.

Телефон зазвенел под ухом. На съемной квартире была доступна эта опция – длинный провод, и мы ставили аппарат прямо у кровати. Родители в Уфе серьезно болели, и мы были готовыми к тревожным известиям. Но звонок не междугородний, московский, оказалось – тоже из тех, что мы подсознательно опасались. Митя Шушарин – в шесть утра. Что случилось? По его проспекту в сторону центра идут танки…

Я уже рассказывал в других текстах о том, как мы прожили три дня в августе 91-го, здесь просто соберу вместе разбросанные детали, может быть, обозначу скрытые пружины. Предыстории постараюсь избежать – она есть и в непридуманной повести «Действительный залог» (полностью опубликована в моих книгах и в журнале «Заметки по еврейской истории», №№ 222-225), и в очерке о Глезере «Ветер, вей!» (тоже в книгах и в журнале «Семь искусств», № 102). Сначала – об этих днях тридцать лет назад, 19-22.

Позвонил редактору Саше Глезеру: к моменту открытия отделения банка, где был его счет, с которого мы тратили деньги на издание «Русского курьера», надо было быть у дверей и успеть снять с него все, пока самозваные власти (а для чего еще на улице оказались танковые колонны, как не для захвата власти и установления диктатуры?) не объявили незаконным все независимое. Не было ясно пока, сможем ли мы издавать газету, но попытаться – обязаны.

К 10 утра уже появились первые декреты путчистов, стало ясно, что опасения обоснованны, но деньги Сашины не были заблокированы. Успели! Пока мы с ним обсуждали у дверей Краснопресненского отделения Сбербанка (лингвистический новояз, характерная смесь реалий разных идеологий), как будем работать в подполье, Люба, как наш представитель в парламентской прессе, пошла к близкому Белому дому, видела разворачивающиеся танки вокруг него. Попала на окончание выступления Ельцина перед журналистами, пошла за кулисы зала. Из его коридоров она и вышла вслед за Ельциным к стоящему у подъезда танку и стала свидетелем революционного выступления президента России в защиту президента СССР и демократических завоеваний граждан страны.

Мы подошли вслед за Любой, она показала записанный текст, теперь понятно, с чего должны начинаться наши прокламации. Вопрос – как их напечатать? Мы издавались по новой тогда технологии, компьютерной. Выводили листочки А-4 в информационном центре «Панорама», ведущем свою родословную еще с самиздата, потом склеивали по формату А-3 и везли в типографию, где нам с оригинал-макета печатали тираж. Большой, больше ста тысяч. Типография любая теперь под контролем путчистов, но попробуем решать задачу постепенно.

Сначала – чем заполнить страницы, кроме ельцинского воззвания? Было около одиннадцати, у Белого дома бродили стайки довольно растерянных людей, у парапета над набережной группка анархо-синдикалистов под красно-черным флагом уже стаскивала в кучку крупногабаритный мусор, первая баррикада. Рядом в сандалиях на босу ногу прибаутками организовывал людей на подобное дело Илья Константинов, лидер питерского Народного фронта, на волне перестройки попавший в депутаты. Он же пытался завести разговоры с экипажами тех шести танков, что выставлены были у резиденции парламента претендентами на диктатуру: Илья объяснял, что армия не должна участвовать в политике.

Люба, Володя Кузьмищев, Наташа Славуцкая, Леша Шишов, Митя Шушарин, Андрей Быстрицкий, Леня Радзиховский – подтянулась почти вся редакция, и штатная, и нештатная, начали собирать материал для экстренного выпуска «Русского курьера», Саша Глезер пошел в близкое грузинское представительство договариваться о поддержке, а я связался с «Панорамой». Ребята не отказались, хотя их маститые коллеги из «Московских новостей» и других официальных изданий, перешедших на сторону официально объявленной перестройки, в это время обсуждали, надо ли трепыхаться или лучше не спорить с новоявленными запретами.

Мы собирали все: интервью с диктофонов, пресс-релизы, репортажные зарисовки и комментарии действующих лиц, в этот, как привыкли уже выражаться, переломный момент любой слух (даже казавшийся нам нелепым, но распространенный, а потому – влияющий на обстановку. Впрочем, тогда сбывались и нелепые предположения…) и любая картинка были отражением того, о чем обязана рассказывать газета. И не уходили от выражения собственных мнений, под своими именами и фамилиями, не думали отсидеться.

Вокруг нас, вокруг Белого дома были тысячи людей, которым не сиделось. Из дома выходили депутаты, активисты при общественной должности, другие активисты, знакомые нам по разрешенным митингам и неразрешенным собраниям последних трех лет, прояснили толпе, что надо делать, ранее неизвестные нам молодые люди поясняли, как стоит организовать оборону «территории свободы». В принципе, в первый день никто не угрожал, но было ясно, что попытаются.

Пошел к Сашиным грузинам, когда-то он переводил их поэтов и остались связи, которые он поддерживал и в эмиграции. Скажем, Звиад Гамсахурдиа был членом редколлегии «Русского курьера», но потом отказался, извинившись – его избрали президентом становившейся самостоятельной республики. Но постпредство еще не называлось официально посольством, хотя известной экстерриториальностью уже обладало. К тому же оказалось владельцем прекрасного мощного ксерокса – и стало производственной базой нашей редакции, сюда приносили собранные материалы, здесь же мы решили и размножать экстренные выпуски газеты. Но для начала надо склеить листы, с которых будем копировать, и эти листы надо набрать (из полусырых заметок) и смакетировать.

И вперед, куда-то в спальный район, в малометражку на базу «Панорамы». Тамошние орлы-диссиденты, привыкшие к самиздатской службе, посматривали на меня с легким пренебрежением: ишь, профессионал-журналюга. Но требуемое исполняли, дополняя глубинным знанием технологии – и компьютерной, и политической. Анатолий Папп, Саша Верховский, Володя Прибыловский имели свое мнение по поводу происходящего, и имели полное право на это мнение и на иронию по поводу Ельцина (изгнанному из номенклатурного рая бунтарю), но в данный момент мы все были союзниками, поскольку партийно-гэбистские идиоты выглядели самым худшим вариантом.

К вечеру вернулся к грузинам и Глезеру, отксерили четыреста экземпляров, но не развозить же их по киоскам! И все мы взяли наши партизанские листовки и отправились расклеивать их по людным местам – от заборов до метро. Все – это и наши с Любой дочки, Лизе было 17, Маше – 15. Которые как раз в этот день приехали из Уфы. Ни я, ни, самое удивительное, Люба в этот момент не захотели поберечь девчонок от весьма возможных эксцессов…

А редакторы «Московских новостей», «Известий», «Независимой газеты» и «Московского комсомольца» в это время еще обдумывали, стоит ли обходить запреты ГКЧП…

На ночь вернулся к Белому дому.

2.

Газетные заботы отступили. Можно было подумать о происходящем. Точнее, почувствовать. Поинтуичить. Слабый дождь, но сидеть на камнях мокро и холодно, поэтому Люба сидит у меня на коленях. Нет ощущения, что все пропало, что надежды, которые нас воспитывали более двадцати лет, оказываются пшиком. Но нет и необходимости взывать к каким-то чудесам, вполне устраивает настроение упертости, неуступчивости. Оно не только у меня, оно у всех вокруг, без экстатического бодрячества и иступленного самоуговора. Дело не только в нас, дело в том, что такого бессмысленного и беспощадного отступления не может быть. С таким тупым, неадекватным врагом, который кроме прописей из 50-х годов не способен придумать ничего одушевленного.

Люди молча ходят, кто-то знакомится, кто-то принес поесть и зонтики, кто-то ушел в себя. При малейших признаках внешнего давления, движения со стороны Садового кольца все встают рядом, берутся за руки. Приятно, что многие прочитали наш спецвыпуск, цитируют. На глаз – пара десятков тысяч в кольце вокруг резиденции российской власти. Мы не ее защищаем (она пока не успела доказать свою полезность), не Ельцина, мы поддерживаем тех, кто решился поддержать нас: мы же сами, безо всяких еще призывов, решили стоять на площади и звать на нее людей. Мы возмущены явным обманом и тем, что без нас, без граждан страны, решили избавиться от руководителя, которого страна себе избрала (практически, впервые в истории). И решили все те же номенклатурные сволочи, кто всегда нас в грош не ставил и ставить не собирается.

Ну да. А нет ли здесь элементарной досады: мы впервые оказались в выигрыше после десятилетий приспосабливания, в выигрыше не потому, что попали в масть, а потому что заставили играть по нашим правилам. Потому что наши правила показались честнее большинству. И вот теперь – опять к подкидному или вообще к «домино», к черным костям с маленькими белыми пятнышками, которые сосчитать может и дебил, к правилам подворотни и черного хода в «гастроном». И что? Если и этот элемент присутствует, то в нем нет ничего нечеловеческого, а «соввласть» уже не может предложить ничего естественного. Судя по уродцу ГКЧП – скопцы, алкоголики, вырожденцы, судя хотя бы по их пресс-конференции. Дело даже не в той или иной идеологии (хотя Глезер и продолжает проклинать коммуняк), дело в исчерпанности любого внятного варианта у противной стороны...

Поздно вечером вернулись на квартиру, поспали – и обратно. Люба попыталась пройти в Белый дом по своему удостоверению парламентского корреспондента, уже не пускали, напряжение чувствовалось острее. Народу уже раза в три больше, многие пришли после пресс-конференции (или наших прокламаций?). Опять накопление материала, водоворот лиц и мнений, поездка в «Панораму», свежий выпуск газеты.

...Три дня деятельной свободы – целая отдельная жизнь, со своей рутиной и своей неповторимостью, новой интенсивностью проживания, связью с прошлым и отрывом от него, с открывающемся в новом наполнении будущим. 20 августа запомнилось из-за последующей ночи. Мы услышали отголоски выстрелов на мосту через Садовое кольцо, там, где кончалась «вставная челюсть» Калининского проспекта (еще не Нового Арбата?). Трое ребят, которые там погибли, принесли себя в жертву, показав, прежде всего нам, что можно до конца противостоять любой диктаторской машине.

И примерно в это же время над головой стоявших с тыла Белого дома (и моей в том числе, я остался ночевать в кольце) прочертили темное небо трассеры. Нас пугали? Провоцировали? Страха не было, была готовность непонятно к чему. Делай что должно, но что – решаешь ты сам, замеряя внутри себя сопротивление действительности, сверяясь с тысячами людей, которых ни раньше, ни потом не знал.

Ну конечно, небольшая карнавальность была в том, как вышагивал пузатый генерал-полковник Кобец, свеженазначенный министром обороны РСФСР. Он шел впереди маленькой процессии депутатов, вышедших дозором вслед за своим дядькой Черномором из гаражных дверей (из волн морских?) и совершивших магический круг под приветствия десятков тысяч. Впрочем, все правильно: добровольцы должны видеть тех, кто от греха подальше заперся в доме. Солидарность, говоря по-польски... В группе депутатов России был и мой друг, депутат союзный Виталий Челышев, удалось протиснуться к нему и поговорить – живое слово в следующий выпуск. (Кстати, за эти дни мы выпустили четыре спецвыпуска, скорее всего, они сохранились только в моем московском архиве.)

Окончание следует…