Мое ТМУ. Часть тринадцатая

В середине ноября в Таллин пришла вторая волна гриппа Гонконг.

Естественно, что в условиях училища, где люди живут скученно, стоило только появиться инфекции, болеть ребята стали один за другим. Давно уже заполнились две небольшие палаты нашей санчасти, а к врачу обращались все новые и новые заболевшие. В конце концов, под временный госпиталь выделили актовый зал и несколько классов.

Сейчас я понимаю, с какими трудностями столкнулся Аносов. Тут и проявились его организаторские способности. Потребовался дополнительный медицинский персонал, как врачи, так и медсестры, нянечки. Необходимо было исключить контакты больных со здоровыми, организовать доставку питания во временные палаты – заболевание сопровождалось очень высокой температурой и в столовую самостоятельно больные ходить не могли. Все это было очень быстро организовано.

Но все же переболела большая часть курсантов. У нас в группе на занятиях присутствовало иногда всего по 12-15 человек. Да и занятия шли кое-как, болели и некоторые преподаватели. Меня болезнь обошла, видимо, выработался на какое-то время иммунитет после болезни в августе. Только через пару недель "Гонконг" отступил.

Слава Богу, у нас обошлось без потерь, но говорили, что были случаи, когда болезнь заканчивалась смертельным исходом.

В последних числах ноября мы дома провожали Додку в армию. Попал он на флот, никаких остаточных явлений в лёгких у него не нашли, зря он отказывался поступать со мной в мореходку. Попал Додка поначалу в учебный отряд в Петродворец, готовили из него радиометриста.

Как-то, зайдя вечером в баталерку, я с удивлением обнаружил свою ячейку пустой, выходная форма исчезла.

Пропала форма и ещё у пары ребят. Попытки найти ее оказались тщетными. Мы сообщили Славке Дмитриеву – старшине группы. Он утром доложил Кулларанду.

Тот вызвал нас к себе:

– Кому вы давали свою форму?

– Никому.

– Почему она оказалась ночью на банках курсантов третьего курса, которые находились в самоволке?

– Не знаем.

Оказалось, несколько третьекурсников смылись на ночь в самоволку, вместо себя на койки они уложили кукол, изготовленных из шинелей, на банки же сложили нашу форму, надеясь, что при ночном обходе дежурный офицер ничего не заметит. Офицер оказался бдительным, самовольщиков засекли, а наша форма была изъята, как вещественное доказательство. Самовольщиков наказали, форму нам вернули. В дальнейшем, если форма вдруг исчезала, мы не поднимали шума по этому поводу, знали, что все разрешится само собой. Но, в общем, это бывало редко.

Самым невыбиваемым способом уйти в самоволку в ночь с субботы на воскресенье для ребят, не имеющих родственников в Таллине, было найти уволенного на выходные на сутки таллинца, который по какой-либо причине остался ночевать в экипаже. Самовольщик уговаривал его лечь в свою койку, а сам спокойно уходил на ночь к своей даме сердца, или, на курсантском жаргоне – чудачке. Правда, как-то Риммер, будучи дежурным офицером, обнаружил при обходе после отбоя, что в койке вместо хорошо известного ему курсанта-механика лежит коротко стриженный незнакомый курсант.

Риммер разбудил незнакомца:

– Ты что здесь делаешь?

– Спу, – ответил, хлопая белёсыми ресницами, испуганный салажонок-эстонец с водительского отделения.

В понедельник отрабатывать наряды вне очереди заступили оба – и самовольщик, и игравший роль "куклы", толком ничего не понявший первокурсник.

Но найти такого, кто, имея увольнительную на ночь, остался ночевать в экипаже, удавалось нечасто. Гораздо больше было желающих поступить наоборот. Надо сказать, что в самоволку на ночь у нас ребята уходили редко, слишком уж сложно это было. А вот смыться в город в личное время – это было святое дело.

К концу ноября стало заметно холодать, а мы, первокурсники, все ещё щеголяли в бушлатах, хотя бескозырки заменили зимними шапками. Форма такая не прописана ни в уставах, ни в положениях, но училище никак не могло получить новые шинели для нас. Я уже говорил, что с 1957 года форма несколько изменилась и вместо однобортных для курсантов были введены двубортные шинели. Ввести-то их ввели, а сшить к зиме не успели.

Повезло некоторым ребятам из эстонской группы. Человека три-четыре из них были ростом под два метра и атлетически сложены. Им сшили шинели на заказ в ателье, знали, что таких размеров все равно не будет. Когда они шли в подогнанной по фигуре, сшитой из хорошего сукна шинели, трудно было представить, что это идёт курсант-первокурсник, в сумерках они могли бы сойти даже и за капитана первого ранга.

А мы шинели получили в середине декабря.

Все больше и больше входили мы в училищную жизнь и в отношении учёбы, и в отношении быта.

Я уже говорил, что в наряд мы, первокурсники-механики, заступали только дневальными, или по роте, или по КПП училища. Дежурными по нашей роте заступали второкурсники – механики. Меньше всего нам нравилось стоять дневальным по роте. Мало того, что ты стоишь по четыре часа через четыре у тумбочки, где хранится ротный вахтенный журнал и прочие подобные "ценности", на тебе ещё лежит приборка во всех ротных помещениях, включая кубрики, баталерку, гальюны и умывальники. Палубы в экипаже дощатые, их драют шваброй.

Флотская швабра – это довольно толстая деревянная ручка длиной метра полтора на конце, у которой длинная "борода" из распущенных пеньковых концов (верёвок). Ты окунаешь бороду в обрез (тазик) с водой и проходишься ею по палубе. Отжимаешь ее в обрез, снова мочишь и опять проходишься по палубе.

Так и драишь все 150 – 200 квадратных метров палубы кубрика. Потом протираешь пыль с подоконников, банок и т. д. По окончании приборки докладываешь дежурному по роте, он проверяет качество приборки. Гальюны и умывальники прибираются дважды в сутки: утром после перехода личного состава в училище, и вечером после отбоя.

Помню, первое время Кулларанд любил приходить днём в экипаж и с белым платочком в руках проверял качество приборки. Он водил им под подоконником, за батареями, по углам, снизу по койкам. Если платок оказывался грязным, дневальный не всегда отделывался устным нагоняем. Приходилось порой через сутки снова заступать в наряд или драить гальюн после отбоя.

Спать дневальному удавалось только по четыре часа в сутки, не раздеваясь. Я дневальным стоял только на первом курсе, потом или дежурным по роте, или дежурным по экипажу.

В учебном корпусе все палубы были паркетные. "В те времена далёкие, теперь почти былинные", как несколько позже пел В.С. Высоцкий, современных лаков для паркета, к сожалению, не было. Паркет циклевали, покрывали мастикой, содержащей воск, а потом одевали на ноги специальные щётки и натирали его, желательно, до зеркального блеска.

Процесс этот, кстати, показал Г. Данелия в фильме "Я шагаю по Москве". Все группы должны были периодически натирать паркет в своих классах, кроме того, за каждой группой первого курса был закреплён участок, так сказать, общественного пользования: коридоры, актовый зал. Последний-то и достался, я бы не сказал, что по хорошей, традиции, нам, механикам-первокурсникам: русским и эстонцам. Раза два или три нам пришлось в личное время, ползая по полу на коленях, мелкой металлической стружкой сдирать старую мастику, покрывать паркет новой, а потом полировать его.

Не могу сказать, что я сохранил тёплые воспоминания об этих мероприятиях.

Без энтузиазма относились мы и к назначению нашей группы дежурным взводом. Считалось, что предназначен он для экстренного реагирования в случае возникновения чрезвычайных ситуаций. Назначался дежурный взвод на сутки. Естественно, если дежурство это выпадало на выходные или праздники, никого не увольняли.

Чрезвычайных ситуаций я что-то не припоминаю, а вот что поднимали дежурный взвод в 6:00, и он в полном составе отправлялся на камбуз чистить картошку на все училище, это было регулярно. Подозреваю, что в этом и заключалось основное назначение дежурного взвода. Правда, после Нового года, спасибо Аносову, на камбузе появилась машина для чистки картофеля, и нам оставалось только вырезать из картошки глазки, что вызвало дружный вздох облегчения у курсантской массы, но все же я был доволен, если на такие дни мне выпадало заступать в наряд.

Кулларанд большое внимание уделял нашему внешнему виду. Он требовал, чтобы брюки всегда были выглажены, ботинки начищены, к сопливчику был подшит свежий подворотничок, бляхи и пуговицы блестели. Последнее, кстати, было проблемой, во влажном климате Эстонии, латунь окислялась очень быстро и чистить их приходилось чуть ли не ежедневно. Пришлось покупать в "Военторге" на Пикк асидол, щёточку и трафарет для чистки пуговиц на шинели и бушлате. Потом капитан стал требовать, чтобы каждый курсант обзавёлся одеколоном.

В принципе, начинание похвальное. Как он говорил, престиж курсанта в глазах гражданского населения будет выше, если от него будет пахнуть одеколоном, а не табаком или перегаром. Некоторые отнеслись к этому скептически, тем более, что стоимость пузырька одеколона была эквивалентна стоимости одного вечера, проведённого в приятной компании в пивном ресторане. В порыве парфюмерного рвения, Кулларанд однажды вечером в экипаже приказал нам через пять минут построиться, имея каждому в руках пузырёк с одеколоном. Вот тут-то скептики и засуетились. Срочно одалживался одеколон у знакомых ребят из других рот.

Наш штатный фотограф Вовка Мизгирев сумел добыть только пустой пузырёк. Одеколона в нем не было и не предвиделось. Не долго думая, Вовка рванул в гальюн и наполнил пузырёк выделениями собственного организма. По его словам, стоя в шеренге, он больше всего опасался, как бы Кулларанду не пришло в голову потребовать, чтобы каждый тут же подушился своим одеколоном. На счастье, Мизгирева, обошлось. Ребята потом долго смеялись, вспоминая страхи Мизгирева и представляя, как бы это могло выглядеть.

Частенько, когда майор, построив роту, начинал раздалбывать нас за нарушения дисциплины или за неподобающий курсанту внешний вид: слишком широкие или, наоборот, зауженные брюки, чересчур ушитые суконки и т. д., грозя страшными карами нарушителям, из глубины строя раздавался ехидный голосок:

– А нам это – до ПД (до кое-чего дверца).

Мы знали, что это – ВИД, или Видик, как его называли, Валерий Иванович Данилов. Не знаю, слышал это Кулларанд или нет, не помню, чтобы он когда-нибудь реагировал, но нам это поднимало настроение.