Теория невероятности времени

В своем новом сборнике стихов «Девушка Шредингера» Галарина нащупывает невесомую ткань современности. Прошлое и настоящее, являющие определенный культурный срез, мирно соседствуют в книжке, не смешиваясь. Поэтесса может говорить о башкирских художниках старой школы, тут же, где-то рядом – мечтать о создании айдол-группы, и здесь же – размышлять о рок-музыке 90-х.

Необъятные, казалось бы, культурные коды автора быстро затопляют своей информативностью, но не отторгают вдумчивого читателя. Ты точно придерживаешься извилистого и длинного маршрута, который автор не придумывал специально для тебя или кого-то еще, но именно это – путь, пройти который предстоит читателю чувствующему, но и способному анализировать.

Много читала и слушала Галарину. В «Девушке Шредингера» поэтический посыл автора не столь надрывный, как в некоторых прошлых сборниках, не застывший на одной ноте; это ударная, четкая музыкальная импровизация, впрочем, не единичная, а несколько треков, и немногие будут повторять одну идею.

Положительно, что даже в самых поколенческих стихах автор не взваливает на себя непосильную ношу: в них нет назидательной противной ноты, а только созерцание перемен – от поколения к поколению; Галарина четко видит разницу и скорее констатирует эту размытость ощущений и интересов, когда один и тот же символ искусства вызывает совершенно противоположные или неожиданные реакции у людей более старшего поколения и юных зуммеров.

Автор допускает вариативность реальности, относится с любознательностью исследователя к этому странному, изменчиво-прыгучему времени, а не выносит вердикт, как это (непонятно зачем) делают иные зрелые поэты.

Как уже говорилось выше, в стихах Галарины могут легко соседствовать разные темы: легенды мирового рока рядом с японскими дорамами, лексика допускает употребление новомодных англицизмов.

Местами она вскользь лавирует между ненасытным тяжелым бытием и ловко обращает в шутку то, что действительно является тяжелой ношей («Верблюд»). Но читателя не проведешь. Даже «Женщины это диванные котики» не могут обмануть саркастичной подачей (к женщинам), ведь сарказм направлен в действительности к невидимому оппоненту, который, возможно, никогда и не считал иначе.

В книге чувствуется закадровый крик поэта о невозможности быть услышанным. Ведь «никто не вникает в содержание песен» (и это – удачная метафора для обозначения ментальной глухоты, когда даже интеллектуальные люди живут в тесных рамках созданного ими мирка; впрочем, само стихотворение – о другом). Крик о изоляции не столько физической (пандемийный период), сколько изоляции неповторимых голосов, голосов людей искусства. Вселенная Галарины невозможна без плача о любви – живой, большой, бескорыстной и питающей. Любви, которую каждый способен в себе открыть, если готов в первую очередь полюбить сам. «Величественная, роковая любовь//Исчезла из лексикона//Как лось из рациона»… При том Галарина не заигрывает с темой тонких чувств: любовь становится великой, муза – становится великой и никак иначе.

И хотя время делает из поэта попаданца, он остается поэтом. Время стирает лица, а ты все еще остаешься поэтом. Поэтом и романтиком, который нуждается в простых ощущениях – тактильных, вербальных, легких и одновременно сложных в этот век поглаживания экрана.

P.S. А лично мне тепло, когда читаю строки: «Осознанная нежность//– смотреть на живые лица.//Рисовать людей, а не анимэ».