Поэт и царь. Часть первая

Нет, я не льстец, когда царю…

Александр Пушкин

1

На самом деле всё вот как было. Царь, узнав, что первый русский поэт подставил себя под смертельный удар и вызвал Дантеса из ревности стреляться, жутко расстроился. Николай любил поэзию Александра больше царской роскоши. Жизнь же Пушкина как творца глубочайших образов красоты была главной целью и ценностью — и для государства Российского, и для всей России в целом. Жизнь поэта, по воле случая или же силою Провидения, служила чудесным источником подлинной жизни для всей страны и для русского самодержца в частности. Поэзия Пушкина потенциально охватывала судьбы и больших и малых народностей всего великого государства Российского со всей их, народностей этих, историей. Да и не только характеры народов России обнимал своей великой душой, не знающей границ и пределов, русский поэт. Любые человеческие типы, любую даже мировую историю проницал он духом своим насквозь.

Это и была главная причина ценности Пушкина для грядущего человечества, и должна она была быть сохранена, и царь это знал прекрасно.

Да к тому же русский император и сам брезгливо ревновал хлыщеватого полового выскочку, шкодливого щёголя-француза, питая к Наталье Николаевне Гончаровой персональное царственно высоко эстетическое чувство вполне-таки реального, до пределов приличия доходящего, обожания. И что же, скажите на милость, было делать в этой горячечной ситуации ответственному за всё буквально в Отечестве Государю нашему?

И тогда Николай Первый решительно взял удар на себя. Так он отвёл от России печальнейшее из возможных для неё бедствий.

Не дай бог видеть вам несчастье народа, покинутого его поэтическим гением! Такой народ тотчас делается рабом самых ничтожных своих обстоятельств, даже вовсе и не замечая того.

2

И тут русский царь чётко обозначил основную негативную перспективу падения творческого духа, поэтического гения нации.

Итак.

Русский народ остаётся без всей своей внутренней свободы. Дело — сквернейшее и бесперспективно! Духовно бесплодное дело. Остаётся он без тайны и без смыла. Без божества и без вдохновения. Остаётся без полноценной индивидуальной жизни, обречённый роком на прозябание и механический повтор — без душевного роста и духовного восхождения. Можно ли это вообще назвать жизнью, если разом русский народ лишается главного внутреннего рычага для культурного своего развития в целом? Нет, такой народ отныне лишь прозябает и влачится, что бы он ни делал при этом. Хоть маршем ходил бы! Такая нация лишается всей своей сугубо человеческой потенции и делается только простым автоматом с видимостью жизни.

Вот что значил поэтический гений Пушкина для России.

Мгновенно, стремительно вся страна всем скопом катится вниз по наклонной плоскости с небес поэзии. На её месте — техническая имитация. В отсутствие совершенства поэтического гения свободное искусство в стране вырождается до уровня конформизма и автоматики своих реакций. Картина удручающая! Тут становятся неизбежны многочисленные подмены и технические фальсификации. Суть дела сменяет показушная видимость. Размножаются всевозможные фейки, сдабривают дело только поэтические фестивали и ряженые массовые гуляния. Любительское притворство вытесняет наконец и истинный артистизм.

Дешёвые неумелые стишки в стране теперь будут писать не только влюблённые подростки и просветлённые пенсионеры, но и журналисты и даже выдающиеся режиссёры, без понимания того, что они делают… Хотя, казалось бы, уж они-то, вполне себе профессионалы в своих-то сферах. Ничуть не бывало. Бизнесмены, министры, барды и рокеры — так же точно будут безрезультатно томиться по настоящей поэзии.

Расцветёт повсеместно гнусная беззастенчивость самой роковой, замаскированной от профанного глаза, самодовольной безвкусицы. Дух в искусстве и, необходимый творчеству гений, если не насквозь провоняет демократической вседозволенностью, то попросту «авангардно» самоустранится вместе с человеческой персоной, с индивидуальной личностью. И всё это на милом фоне многочисленных фестивалей лишь многократно умножится всевозможными же техническими средствами. Отовсюду полезет бесчувственная наглость, глумливое святотатство, не станет только одной пушкинской гениальности, его великого, чуткого и строгого мастерства. Не будет, возможно, совсем уже не будет, и той благородной простоты вперемежку с высочайшей сложностью сверхчеловеческой задачи, которые так обаятельно свойственны были его поэтическому гению.

И как стригучий лишай вся эта беспримерная искусственная фальшивка, подделка, подмена расползётся по невинному телу духовной поэтической культуры. И это всё, разросшееся вширь скудное по эстетическому значению образование, в самых крикливых формах и красках успешно разрекламирует себя, заражая всё новые массы ничтожных ещё душ. И всё это безыскусное самовосхваление вполне успешно и на радость себе процветёт на фоне технической поддержки. На фоне вполне себе достойной и развитой материальной цивилизации нового времени. На фоне научно-технического прогресса, незаметно и неумолимо оглупляя образ человека изнутри. И так — вплоть до его придатка и приложения — всё человеческое устремится к самоуничтожению и растворению в очередной новой машине времени. Фантастика станет скучной былью.

Сей технический перекос, завершал свою мысль русский самодержец, духовный перекос в высших и тончайших сферах органического существования человека, роковым образом превратит человека, незаметно для него, в жалкую механическую игрушку, механически же центрированную. А это просто будет значить, что конец века человеческого уже наступил.

3

Далее действия государя были так же стремительны, как были они обоснованы и точны. На последующей уже светской встрече, где присутствовали и оба француза, венценосный муж саркастически намекнул Дантесу на истинное бугрство видимой его связи с высокопоставленным покровителем и дипломатом Геккерном. Ради блага России только государь и был нескромен. Уязвлённый в лучших своих чувствах импортный щёголь дерзко вспылил! И, вступаясь за либеральные ценности и трепетный задник своего дохода, обозвал в свою очередь ориентацию самого русского царя — и «квасным пережитком», и «замшелой патросексуальностью», и, наконец-таки, просто «убогой и такой скучной заскорузлостью»! Скинув, так сказать, на сукно все свои козыря.

И вот тога венценосный царь и друг поэта, вполне удовлетворённый произведённым на франта эффектом, с чистой уже совестью сам и вызвал наглого фата на дуэль. Чем и опередил за несколько мгновений буквально другой возможный поворот событий, вызов француза Пушкиным. Разумеется, условились всё держать в секрете от остального русского общества, кроме нескольких посвящённых в дело участников и устроителей поединка. Пушкин, конечно, сам рвался драться. Но против высочайшей царской воли он положительно не нашёл никаких аргументов. Пришлось ему наконец сдаться. Условились, что в случае смерти царя Николая править государством будет Пушкин Александр, как наделённый величайшим в России (по мнению самого же царя-Николая) умом. А больше-то было и править некому. И с другой стороны, почему бы не править Александру Сергеевичу? Гений русского поэта был универсален, а значит, поэт мог блестяще справиться и с любой ролью. В том числе, быть и властительным самодержцем. Жаль было только гениальному стихотворцу Александру свободного своего времени, неминуемо усекаемого в будущем своём царедворстве и суровых государственных заботах об Отечестве Российском! Но делать нечего, сам он и был виноват во всём. (Поэт всегда виноват.)

4

Жизненная драма царя Николая Первого и искренних его друзей, как читатель теперь понимает сам, была в том, что на той дуэли он был застрелен ничтожнейшим из французов, выстрелившим от страха первым, не дойдя до барьера. Погоревали, а делать нечего.

Когда же Пушкин заступил в должность русского царя, никто смены правящих лиц даже и не заметил. Знали только, что царь отлучился за границу по международным делам своего государства. А Пушкин правил прямо из своего имения, из Михайловского. Курьеры, курьеры — сотни одних только курьеров! Пришлось, правда, оставить зазнобушку, любимую свою жёнку — смиренницу Наташу, имеющую такую искреннюю склонность к молениям (чем она, помимо всего прочего, чаровала пылкое, как сухой порох, эротическое воображение нашего божественного первого поэта). Хотя, с другой-то стороны, как по чести сам же и признавался себе в глубине души правдивый до невозможности русский поэт, — и об этой перемене участи своей тоже мечтал уже он иной раз в тиши дубрав или за вдохновенными своими, необозримыми простым глазом, трудами. Но о ней, любимой своей супруге и об её детях сам же поэт-муж после, уже как царь, и позаботился  милостиво высокими распоряжениями, особо, впрочем, неощутимыми для народной казны. Тут же трудом своим и покрыв все долги как бы безвременно погибшего невольника чести (на деле — бывшего русского Государя-императора).

Дантеса порой руки Пушкину так и чесались казнить или поселить в русских снегах где-нибудь на высылке! Но, великодушный, не захотел он поддаться похабности низости своей мстительной страстишки и только вон выдворил мерзавца-цареубийцу из России.

Дальнейшая история правления Отечеством всем уже хорошо известна.

Окончание следует…