Как упоительны в Диканьке вечера. Часть первая

Пролетело два столетия с лишним с того дня, как на Полтавщине в Великих Сорочинцах 20 марта (1 апреля по новому стилю) 1809 года родился Николай Гоголь, человек, определивший историческое и художественное лицо своей эпохи. И Малороссия, одарившая писателя поэтическими образами и красками своего края, бережно хранит память о великом сыне, заглянувшем в бессмертие. До сего времени живы его странные герои, с которыми, как и прежде, шагает он по нашим российским дорогам, с грустью «озирает всю громадно-несущуюся жизнь» и продолжает смеяться своим «горьким словом»…

«В лета моей юности»

«На сих днях, – писал В. Одоевский, – вышли “Вечера на хуторе близ Диканьки” – малороссийские народные сказки. Они, говорят, написаны молодым человеком, по имени Гоголем, в котором я предвижу большой талант…»

Любовь к лицедейству передалась от отца, бывшего душой любительского театра в Кибинцах. Партнершей Василия Афанасьевича была его супруга, Мария Ивановна. Простое развлечение вносило в жизнь семьи Гоголей-Яновских свет и смысл. Но блестящие актерские способности сына, заявившие о себе еще на лицейской сцене, не привлекли внимания родителей и не стали предметом гордости. Впоследствии юноша будет держать экзамен по актерскому мастерству, но руководители имперской сцены оказались не в состоянии разгадать его большой талант.

В одной из статей Гоголь признавался: «Я всегда имел маленькую страсть к живописи». Но в итоге основной темой художественных исканий становится архитектурный пейзаж. В его графике, разбросанной в записных книжках, письмах, черновиках, скрыт своеобразный мир зодчества: готические соборы и итальянские дворцы, античные руины и русские церкви. И, несмотря на то, что рисование не приносит скорого успеха, Гоголь терпеливо продолжает серьезные занятия. Поступив вольноприходящим в классы Академии художеств, – что до сих пор знают немногие, – оканчивает ее общий курс. К сожалению, и эти успехи не находят отклика в сердце матери.

Еще в гимназии он всерьез задумывался о своем будущем, о необходимости сделать «что-то для общего добра» и деятельность эту связывал с государственной службой. Однако, нетерпимый к малейшей фальши, Гоголь мгновенно в ней разочаровался.

Оставалась литература. Но к ней в те годы юноша не относился всерьез. Все разрешилось в Петербурге, когда после первого же сочинения имя Николая Гоголя стало известным.

И как пригодилась ему живопись, ее переливчатая палитра, отразившаяся в музыке слова изумительных «Вечеров», в мерцании красок легкого покрывала ночи, в ее таинственном свечении! «Месяц вылетел через трубу Солохиной хаты и плавно поднялся по небу. Все осветилось. Снег загорелся широким серебряным полем и весь обсыпался хрустальными звездами».

Полный честолюбивых планов, он ехал из своей провинции в Петербург и, как всякий молодой человек, мечтал завоевать весь мир. В свой дорожный саквояж он взял малороссийский фольклор, юмор, присказки, легенды… Гоголь противопоставил холодному петербургскому небу свой мир – мир украинской роскошной ночи и солнечного дня. И Петербург был поражен. Был завоеван. Произошло настоящее литературное чудо.

Внимательно почитав «Вечера», отмечаешь, что угасающий день – лишь прелюдия к «ночным» сказкам. День, словно ярмарка с ее шумом, суетой, смехом, задает загадки, ночь их разгадывает. Биограф писателя Игорь Золотусский называет его «поэтом ночи»: «Ночь перед рождеством», «Майская ночь, или утопленница»… На ночь падают фантастические события «Сорочинской ярмарки», ночью совершаются убийства в «Вечере накануне Ивана Купалы», страшная месть в одноименной повести. По ночам морочат черти героев в «Пропавшей грамоте» и «Заколдованном месте».

…В нежинской гимназии юноша учится играть на скрипке, рисует, как художник-декоратор и как актер участвует в театральных постановках. Во всем Гоголь совершенствуется без чьей-либо помощи. Одинокий, всегда углубленный в свои мысли, в работу, он казался странным и вызывал насмешки окружающих. И лишь в письме матери «Никоша» раскрывает свою душу: «Я почитаюсь загадкою для всех. Никто не разгадал меня совершенно». Соученики считают его «своенравным, несносным педантом». «В одном месте, – говорит Гоголь, – я самый тихий, скромный, в другом – угрюмый, неотесанный… В третьем – болтлив и докучлив до чрезвычайности, у иных – умен, у других – глуп».

По приезде в Петербург этот провинциал ни у кого не встречает сочувствия и по-прежнему живет замкнуто. И лишь в очередном письме матери он открывает свое сердце: «Вряд ли кто вынес столько неблагодарностей, несправедливостей, глупых, смешных притязаний и холодного презрения. Все выносил я без упреков, без роптания, никто не слыхал моих жалоб…»

Персона нон грата, в обществе этот «таинственный карла», как называли его товарищи, умел скрываться во внутренних покоях своей души, где предавался поэзии чувств и писал романтические «Вечера на хуторе близ Диканьки». Мог ли он предположить тогда, что пройдет немного времени, и о нем заговорит вся просвещенная Россия?

А пока из Петербурга идут в Васильевку письма Гоголя, адресованные матери и сестрам: «Я ожидаю от вас описания полного наряда сельского дьячка, от верхнего платья до самых сапогов, с поименованием, как все это называлось у самых закоренелых, самых древних… малороссиян; равным образом название платья, носимого нашими крестьянскими девками, до последней ленты…»

Его интересуют «нравы, обычаи, поверья» и рассказы про старину – «анекдоты и истории… смешные, печальные, ужасные». «Не пренебрегайте ничем, – просил он, – все имеет для меня цену».

И вот уже готов нарядный костюм для дивчины: «головной убор из желтых, синих и розовых стричек (лент), наверх которых повязывался золотой галун, тонкие рубашки, вышитые по всему шву красным шелком и унизанные мелкими серебряными цветочками, сафьянные сапоги на высоких железных подковах». «А парубки, в высоких козацких шапках, в тонких суконных свитках (полукафтанах), затянутых шитым серебром поясами, с люльками в зубах, рассыпались перед ними мелким бесом».

В 1830 году в журнале «Отечественные записки» появились его «диканьковские» повести и рассказы. Современники не могли прийти в себя от фантастических сюжетов и певучести литературного языка их автора, выступавшего под «строжайшим инкогнито». Красочность и поэтичность малороссийских небылиц вдохновили выдающихся композиторов: Чайковского и представителей новой русской школы – «кучкистов» Римского-Корсакова и Мусоргского.

«…Как будете, господа, ехать ко мне, то прямехонько берите путь по столбовой дороге на Диканьку. Приезжайте только, приезжайте поскорей; а накормим так, что будете рассказывать и встречному и поперечному». Так приглашает к себе в гости всех читателей Рудый Панько, диканьский пасечник, именем которого назвался Николай Васильевич в своих малоросских повестях.

После такого приглашения и Римскому-Корсакову захотелось побывать на хуторе и проникнуться народным юмором гоголевских персонажей. С его тягой к изучению фольклора, обрядов в хороводе народных поверий было где развернуться…

С самого детства Римский-Корсаков обожал эти поэтические сказания, и нежная, мечтательная «Майская ночь» нравилась ему больше других новелл. «Жена моя (Надежда Пургольд – О. К.), – пишет композитор в своей “Летописи”, – еще будучи невестой, часто уговаривала меня написать оперу на этот сюжет. Мы вместе с ней читали эту повесть в день, когда я сделал ей предложение. С тех пор мысль о “Майской ночи” не покидала меня…»

Да и Надежда Николаевна сразу услышала музыкальную речь Гоголя в оперной партитуре «оркестрового чародея», как называл Корсакова Митрофан Беляев. «Ну что мне делать, – говорила Надежда Пургольд мужу, – засела мне в голову “Майская ночь”. И кажется мне, что лучшего сюжета для оперы не найти».

Однако мечта ее осуществилась лишь через семь лет. А в тот год, 1871-й, композитор получил приглашение в Санкт-Петербургскую консерваторию и теперь был целиком погружен в профессорскую деятельность, «кочки и ямы» которой портили его сочинительскую дорогу. Часто в своих мыслях Николай Андреевич возвращался к «божественной, очаровательной “Майской ночи”». Нет-нет да и вспыхнет воображение, и тогда он начинает вышивать красочные узоры по музыкальной канве: «Девственные чащи черемух и вишен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник – ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их». Гоголь дорожил внешним блеском, обилием и разнообразием красок, пышными роскошными очертаниями, эффектами в картинах и природе: «Земля вся в серебряном свете: и чудный воздух, и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий».

Давно уже супругам Корсаковым представлялись художественные декорации, в контурах которых «необъятно синело теплое украинское небо, завешенное снизу кудрявыми ветвями стоявших перед ними вишен».

Настал день, когда Николай Андреевич приступил к либретто оперы, не отступая от сюжета повести и сохраняя характерный язык автора. Римский-Корсаков посвятил свое сочинение жене в память того дня, когда они вместе читали «эту романтическую сказку».

Автобиографичность «Майской ночи» определила характер ее музыки. Юношеской свежестью дышит каждая строчка оперы, овеянная поэзией чувства первой любви. Полны лиризма образы гордой дивчины Ганны и ее милого Левко. Тонким юмором «прорисованы» музыкальные «портреты» Свояченицы, пана Головы, Писаря, Винокура.

Само действие оперы связано с троицкой и русальной неделей, называемой зелеными святками, когда утопленницы превращаются в русалок. Основой композиции стали подлинные народные песни – обрядовые, лирические, такие как «Просо», «Завью венки», «Солнце низко, вечер уж близко». Как и в других сочинениях Римского-Корсакова, в «Майской ночи» колорит волшебности слит со звуковой пейзажностью благодаря акварельным оркестровым краскам. Именно ему, сказочнику-звездочету, было дано «живописать при помощи музыки», как сказал А. Серов.

…Название «Диканька» произошло от диких лесов, окружающих хутор. Это родовое гнездо Кочубеев, овеянное старинными преданиями, на Полтавщине знали все. В первой половине XIX века владельцем имения был князь Виктор Петрович Кочубей, видный государственный вельможа, живший в Петербурге. Ему принадлежали и земля, и великолепный дворец, окруженный парком и садом с прудом. Прадедом Виктора Петровича был тот самый знаменитый Кочубей, который пытался сообщить Петру I об измене Мазепы и был казнен коварным гетманом.

В Диканьке стояли две церкви: Троицкая и родовая церковь Кочубеев – святителя Николая. Когда еще в Васильевке не было своего храма, семья Гоголей-Яновских ходила в церковь Николая, куда на богомолье стекались жители окрестных деревень. Именно Николаевскому храму писатель обязан своим именем.

В годы учебы из Нежина Гоголь не раз приезжал на хутор слушать диковинные истории, которые записывал в специально заведенную конторскую «Книгу всякой всячины»; чтобы потом всех героев, рожденных его оригинальной фантазией, объединить лирическим миром народных сказок.

Вот обитатель Диканьки, сошедший со страниц его «Ночи перед рождеством», – кузнец Вакула, который «в досужее от дел время занимался малеванием и слыл лучшим живописцем во всем околотке». «Торжеством его искусства была одна картина, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа».