Лермонтов и башкирская лошадь

Вспомним Михаила Лермонтова, который весной 1836 года писал своей бабушке из Царского Села, где он служил в лейб-гвардии Гусарском полку в чине корнета: «…Лошади мои вышли, башкирки, так сносны, что чудо, до Петербурга скачу – а приеду, они и не вспотели; а большими парой, особенно одной, все любуются, – они так выправились, что ожидать нельзя было».*

Эта дорога составляет больше 25 версты в один конец, а в те времена она, зимой занесенная снегом, весной и осенью разбитая колесами экипажей, для поэта была дорогой счастья. Он любил, с морозца продрогший, после зимней дороги пить чай, наслаждаясь не только разговорами с любимой бабушкой, но и приготовленным для него вареньем и сладостями. Молодой Лермонтов успевал рассказать бабушке о службе и выслушать ее мудрые наставления, узнать все новости. Конечно же, она говорила и о выгодных для него партиях, но юный корнет вряд ли думал тогда о женитьбе. Представляю, как он с легкой иронией, но терпеливо выслушивал бабушку, понимая, что для нее устройство счастливого будущего любимого внука было главной задачей жизни. Гусар улыбался, не смея возражать Елизавете Алексеевне. После чаепития спешил на бал, а там танцы – полонез, мазурка, полька, вальс и галоп…

Балы и маскарады начинались обычно в Петербурге с одиннадцати часов вечера и продолжались до утра, а когда родители увозили с бала разрумяненных и усталых дочерей, начиналось другое веселье с участием блестящих не только эполетами, но и происхождением гвардейских офицеров. Карточные игры, вист и преферанс, вино, трубки с душистым табаком, цыгане, встречи с друзьями, разговоры, но бывали и ссоры, и дело чести – дуэли по утрам. И молодой корнет с удовольствием окунался в жизнь высшего общества, но долг службы требовал не забывать об утреннем разводе эскадронов лейб-гвардии гусарского полка в Царском селе.

Гвардейский офицер придворного полка Михаил Лермонтов должен был без опозданий прибыть на службу для утреннего смотра. Веселье откладывалось до следующего вечера, а юный корнет спешил к своей башкирской тройке, где согретой на голландской печке шубой встречал его верный слуга Митька, который уже полгода исполнял обязанности слуги и кучера. Бабушка велела ему, как зеницу ока, беречь внука. Митька еще со времен жизни в Тарханах был верным слугой.

Когда юный гусар под утро, немного помятый, но счастливый, наконец добирался до своей башкирской тройки, Митька встречал его с укором в глазах и с согретой шубой в руках, заботливо укутывал корнета, и тот почти без чувств от усталости падал в кошеву. Под тихий малиновый звон колокольчиков на башкирской тройке они спешили в Царское село. Просыпался обычно Лермонтов у задних ворот Екатерининского дворца, там, во дворе, и находились казармы и конюшни лейб-гвардейских гусарских конных полков. Короткий сон в пути из Санкт-Петербурга до Царского Села обычно был достаточным для восстановления сил и здоровья молодого офицера.

Он спешил в казармы, скидывал меховой ментик, менял свой красный доломан на повседневную форму и после, в конюшне, седлал своего вороного кабардинца по кличке Парадер, приобретенного у генерала М.Г. Хомутова. День начинался смотром лейб-гвардии гусарского полка и заканчивался выездом гвардейских коней на манеже.

Служба была почетная, но к гвардейским офицерам предъявлялись повышенные требования, ведь они отвечали за жизнь царской семьи. Во времена императора Николая I эти требования стали особенно строги, например, за нарушение формы одежды в гвардейских полках отдавали под суд.

Известен случай, когда молодого князя Голицына, кавалергарда лейб-гвардейского кирасирского полка, понизили на две ступени в звании и отправили на Кавказ за нарушение формы одежды. Причиной стал досадный случай, когда он после пирушки по ошибке надел сюртук своего друга, который не отличался от его формы ничем, только серебряными пуговицами вместо золотых. В таком виде попался на глаза великому князю Михаилу Павловичу. И после долгих разбирательств, несмотря на свое происхождение, Голицын был направлен на войну с горцами.

Пока шел смотр эскадронов, Митька, подобрав брошенную шубу, водил по Царскому селу башкирскую тройку до тех пор, пока не остынут разгоряченные лошади. Потом заезжал во двор к Столыпину, двоюродному брату Михаила Юрьевича, и распрягал лошадей. (Алексей Столыпин служил здесь же, в Царском селе, в лейб-гвардии гусарском полку, в том же чине, что и Лермонтов). Но чаще пил чай в трактире, потом отдыхал, прислонившись спиной к голландской печке. После обеда катал за копейку по Царскому селу детей, но каждый вечер ухоженная и откормленная башкирская тройка ждала молодого корнета у ворот. Корнет упругим шагом спешил к лошадям, часовой за четыре шага вскидывал штык «На караул!», отдавая честь бравому гусару, для этого становился во фронт и замирал по стойке смирно, приветствуя офицера лейб-гвардии гусарского полка. Корнет в ответ вскидывал подбородок, прикладывал два пальца к козырьку кивера, с улыбкой отвечал на приветствие часового у шлагбаума, а тот провожал глазами гусара до самого выхода. И снова башкирская тройка спешила в Санкт-Петербург.

Всю зиму ездил он по этой дороге. Его манило общение с друзьями на балу, было еще и тайное желание – увидеть хотя бы издалека Вареньку Лопухину, а если повезет – пригласить ее на танец. Девушки в те времена на балу не имели право отказать офицеру в танце, поэтому записывали в маленьких блокнотиках имена и звания претендентов на польку, мазурку, полонез или галоп. Лопухина обычно для Лермонтова оставляла свободным вальс, и он с замиранием сердца смотрел, пока девушка аккуратно записывала в свою бальную книжечку его имя. Не было в этот момент для корнета большего счастья, чем наблюдать за ее пальчиками в ажурных перчатках.

Но балы, маскарады, карты и вино не прошли даром для корнета. Каждодневные поездки из Царского Села в Санкт-Петербург и обратно на службу окончательно утомили юного гусара. В конце концов, Лермонтов не выдержал гусарских развлечений и заболел.

Генерал Хомутов, увидев, как корнет идет по манежу и шатается от усталости, отправил гусара домой и приказал лечиться.

А вот башкирские лошади легко перенесли ежедневный марафонский забег. Они оставались такими же быстрыми и здоровыми и теперь, ухоженные и сытые, без дела стояли в стойлах конюшни и скучали по ежедневным скачкам по Царскосельской дороге.

Болезнь затянулась, Лермонтов скучал, вспоминая гусарские проделки, и утешался только тем, что писал поэмы и стихи. В поэме «Монго», которую он написал в это время, говорится о том, как вместе с двоюродным братом Алексеем Столыпиным они спешили на скакунах на свидание к знаменитой балерине Е.Е. Пименовой, вернее, брат спешил к возлюбленной, а он, как верный друг, сопровождал его:

Мал и широк в плечах другой,

Храпя мотает длинной гривой

Под ним саврасый скакунок,

Степей башкирских сын счастливый.

И снова счастье для Михаила Юрьевича, как и прежде, олицетворялось в свободе, когда «саврасый скакунок, степей башкирских сын счастливый» мог мчаться куда угодно, и он мечтал о такой же вольной и беззаботной жизни.

Скоро его друг Рылеев принес печальную весть о гибели А.С. Пушкина. Впоследствии Лермонтов написал свое знаменитое стихотворение «Смерть поэта», попал в царскую опалу, и дальнейшая судьба его была связана с войной и Кавказом.

Счастливым было для великого поэта время, когда он на башкирской тройке ежедневно мчался в Санкт-Петербург, пил чай с бабушкой, наблюдал с замиранием сердца за Лопухиной и мечтал о любви, славе и подвигах!

Перед отправкой на Кавказ он последний раз ехал на башкирской тройке до Москвы. Здесь, получив предписание следовать на новую службу и прогонные деньги, он попрощался с верным слугой Митькой и тройкой башкирских лошадей. Митька поехал в Тарханы в имение бабушки в Пензенской губернии, а Михаил Юрьевич 10 апреля 1837 года отправился к месту прохождения службы.

_______

*Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений. В 4-х томах. Т.4. Проза. Письма. М., «Худож. лит.», 1976. с. 430.