Прогулки с Шалухиным

Строго говоря, гуляли мы со Станиславом Петровичем (не хочет он, чтобы по отчеству, но пора уже, пора солиднеть!) один раз. От чугунной тогда решетки Пушкинской аллеи и до самого проспекта Октября. Еще ничего у него не было – ни книжки «Посвящение» (она выйдет в 1985-м), ни подборки в «Литучебе»… Была пачка стихов, перевязанная веревочкой – дал он мне ее почитать, да так по сей день не забрал…

Прогулки – это такой русский жанр. Синонимы: русские ночи (привет от Владимира Одоевского), беседы при ясной луне (сами понимаете, Шукшин), диалоги (страшно сказать, из каких многовековых глубин кровавый след тянется)… По-советски – треп на кухне. Это когда – обо всем и ни о чем. К примеру, этак: «При всей любви к Пушкину, граничащей с поклонением, нам как-то затруднительно выразить, в чем его гениальность и почему именно ему, Пушкину, принадлежит пальма первенства в русской литературе»

Не знаю я, право слово, какая именно пальма первенства принадлежит Станиславу Шалухину в уфимской поэзии, но очень надеюсь дойти-докопаться до истины в результате нынешнего гуляния.

Андрею Синявскому (цитата из него) в 1989 году, когда журнал «Октябрь» напечатал «Прогулки с Пушкиным», очень досталось от ревнителей чистоты литературного мундира. Десятилетие славной кампании по поводу «эротических ножек Пушкина» – юбилей, конечно, менее значительный, чем намечающееся двухсотлетие Александра Сергеевича, но тоже дата. Хотя кто бы знал, как болит голова от всех этих юбилеев! Такое впечатление, что к началу следующего учебного года Пушкин России так надоест, она так им пресытится, что вплоть до самого 250-летия даже за «Золотую рыбку» не возьмется...

Нет, надоест, конечно, не Пушкин, а фальшивый звон о нем (а среди звонильщиков – то родственники Дантеса, то товарищи Бенкендорфа, то потомки того самого чертяки, с которым Балда дела имел)...

Но мы только начали прогулку от ныне бывшей чугунной решетки...

    Роще светло и пусто.

    Листья летят на волю.

    Гибнуть – тоже искусство

Станислав Шалухин в этих давних строках прав и неправ одновременно. Гибнуть – искусство лишь на взгляд постороннего наблюдателя. Даже если речь всего-навсего о листопаде. Была, помнится, в школьных учебниках такая картинка: раненый Александр Сергеевич на дуэльном снегу... Театр под названием «Погибаю, но не сдаюсь» – действительно искусство! И ведь сам Шалухин в той же книжечке 1985 года обмолвился:

    Суетлив, бестолков,

    день пропал меж ветвей,

    пересудов, газет и зарплат.

Не надо пышности! Жизнь просто проходит. Дни просто пропадают...

Я вовсе не рецензирую сборничек четырнадцатилетней давности. Мне, читателю, тогда в нем чего-то не хватило, что-то в нем, возможно, я пропустил. Допустим, довольно обычное восприятие смерти как освобождения почему-то отделилось для меня от фона ли, тона ли и той книжечки, и всей, возможно, поэзии Шалухина. А тон этот, как я убедился сейчас, когда располагаю довольно большим корпусом стихотворений этого автора, – мощный, жизнелюбивый...

    Ротозеется! Ротозеется!

    Что-то чудное

    в деревцах деется.

    Там в цыплячий тон

    опушился клен,

    там берез лимон

    вызревается.

Это можно не понять (что за глагол от слова «ротозей»?), но этого нельзя не почувствовать. Потому что музыка! Почти частушечный выкрик в хороводе. Нате вам, ловите и – попробуйте не оценить. «Загулял мальчонка, парень молодой», потому что загуляла-забурлила жизнь. Ощущение полноты существования переполняет героя.

    Луна и ясность! Синий цвет

    прозрачен так, как никогда.

    Волшебный душ!

    Хрустальный свет!

    Морозная вода!

Даже набившая оскомину хрустальность не мешает наслаждаться морозом. Возможно, зима – просто иное состояние души, которая любит...

Ловлю себя на том, что говорю банальности: полнота жизни, любовь... Но возможно, и жизнь – не открытие, а лишь, применительно к словесному искусству, стилистическая проблема...

    О, славься, горящее

    горлышко птицы!

    О, звери, трубите

    в рога или в горны!

    Вы слышите, лопнули

   зерна пшеницы

    и к солнцу подземному

    тянутся корни.

Так вот от стилистики мы переходим к натурфилософии. Любя поэта Заболоцкого, я слышу в четверостишии Шалухина одические нотки автора «Некрасивой девочки»... Автора «Лодейникова»...

Станислав Шалухин написал книгу четверостиший. В ней, как следует из названия, речь идет об одном из мгновений. Об одном из мгновений, из которых состоит, к примеру, суетливый, бестолковый день. Или – об одном из мгновений, из которых состоит вечность. Наша-то бесконечная беготня, если хотите, и есть тот самый вечный двигатель...

В этих миниатюрах эпическое совершенно не мешает лирическому, одические интонации не отменяют исповедального шепота. Лирический герой внимательно исследует мир – клеточку за клеточкой, катрен за катреном. День проходит, но корни тянутся к подземному солнцу...

Поиск света во тьме – вообще сквозной мотив этой поэзии.

    В какую мглу бы ни был

     путь,

    во мгле себя не утаиться,

    когда вокруг миры и лица,

    как день и свет

    не разомкнуть,

    как мимо зеркала

    скользнуть

    и в глубине не отразиться.

                                         (1976)

Мне не кажется удачным выражение «мгла себя». Стихотворение – лишь один шажок к сияющим вершинам поэзии. Миры и лица пока в тумане. Но значительно чаще дата под стихотворениями Станислава Шалухина – указание на время, а не качество. В подборке, которую «Литальманах» сегодня вам предлагает, это очень заметно. Тяжкий путь самопознания нашего поэта, может, и идет по спирали, но нет на нем этапов, когда автор может побить себя в грудь, отказываясь от прежних своих произведений. Этот поток движется, не застывая и не уставая. Стихи становятся точнее, мир – плотнее. Повышается энергоемкость высказываний. Философская обобщенность и вместе художественность их иной раз такова, что начинаешь кусать локти: как же за годы и годы знакомства – поэта-то ты и не заметил? А потом – мысль почти хулиганская: а может, сам же Шалухин и сделал так, что его не очень-то и замечали?

Его волновала и волнует русская история. Может быть, потому одно время Станислав увлекался творчеством Юрия Кузнецова – этого, я бы сказал, православного язычника в поэзии. Ездил в Москву. Встречался с известным поэтом и как будто даже был удостоен если не признания, то понимания мэтра – тогда он был в зените своей популярности. Но все же постепенно стремление к какому-то почвенничеству в стихах у Шалухина становится менее заметным. Место русской национальной (особенно – исключительно национальной) почвы занимает космос, в котором находится место и Богу, и безбожно-бесшабашному персонажу. Вернее, оказывается, что почва и есть космос.

    «Маргарита, слышишь,

    вьюга

    разыгралась на дворе?

    Маргарита, видишь друга

    за окошком в серебре?»

Милые фольклорные, песенные мотивы – и никакого намека на то, что имя вызывает ассоциации с Фаустом и Мефистофелем. Маргарита – просто имя любимой. Но все же, все же... Вьюга, метель – в русской традиции всегда проделки беса, по милости которого мир встает дыбом...

Мчатся бесы... От Пушкина к Шалухину – и обратно.

Станислав Петрович Шалухин родился в 1952 году. В последние месяцы он стал снова публиковаться с подборками стихов – в газете «Истоки», в журнале «Бельские просторы». Наше поколение несколько задержалось в преддверии литературы. У Станислава никак не выйдет уже готовая книга в издательстве «Китап». А те четверостишия – всего лишь рукопись. А наши прогулки – тоже по преимуществу изустный жанр...

Думаю, что мир устроен справедливо. Наступит момент – и поэту скажут со значением: «Ваша рукопись прочитана». Потому что главное не напечататься, а – чтобы прочитали.

А разве Пушкин весь прочитан?

03.06.1999г.

«Истоки» № 30 (902), 30 июля 2014 года