"Выхожу один я на дорогу"

Гонимый, одинокий, поэт «свершил жребий свой, не кончив песни лебединой». Роковой выстрел из пистолета замкнул цепь его жизни. Лермонтов больше не вернется в Петербург. Убийцы заставили поэта замолчать, но уничтожить его им не удалось. В календаре есть священная дата – 3 (15) октября 1814 года, день рождения Михаила Юрьевича Лермонтова, который помнит вся Россия. Великий романтик своим духовным творчеством обогащает нашу жизнь, вместе с нами грустит и негодует, мечтает и верит. Отражением его личностной характеристики является «портрет», представленный Ираклием Андрониковым: «Через всю жизнь проносим мы в душе образ этого человека, наделенного могучими страстями и волей, и проницательным беспощадным умом. Поэта гениального и так рано погибшего. Бессмертного и навсегда молодого».

Как мало времени отпустила ему судьба, и как много он успел совершить за этот короткий срок! В его стремительной биографии счет идет не на годы – на месяцы, порой на дни. Всего лишь пять лет отделяют неуверенный почерк «Вадима» от совершенной прозы «Героя нашего времени»!

«Лермонтов был влюблен во все прекрасное на свете – от поэзии Пушкина и говорящих между собой звезд на южном небе, от белеющих русских березок и до удививших его еще ребенком вершин Кавказа!» (Кайсын Кулиев).

Он был человеком редкостной одаренности и с юности проявлял свои выдающиеся способности в литературе, живописи, музыке, не говоря уже о склонности к математике. Перечтем строки письма дальней родственницы Александры Михайловны Верещагиной, принадлежавшей к числу самых близких друзей поэта: «Мой дорогой Мишель, я больше не беспокоюсь о Вашей будущности, когда-нибудь Вы станете великим человеком… Вы мне ничего не говорите о Ваших сочинениях. Я надеюсь, что Вы пишете хорошо… Что касается Вашего рисования, говорят, что Вы делаете удивительные успехи, и я этому охотно верю… А Ваша музыка? Играете ли по-прежнему увертюру из «Немой из Портичи»?..».

Общеизвестны его врожденная музыкальность и пристрастие к театру. Однако сведения о посещении Лермонтовым конкретных постановок крайне скудны. С абсолютной точностью можно назвать «Фенеллу» Обера (он играл на фортепиано увертюру оперы и описал ее представление в «Княгине Лиговской»), «Семирамиду» Россини (дуэт из оперы он «пел во все горло до потери дыхания»). С раннего детства музыка вызывала у Мишеля сильные эмоции: «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она произвела бы прежнее действие. Ее певала мне покойная мать».

Однокашник Лермонтова по Школе юнкеров Д. Колокольцев вспоминал: «В те времена молодежь гвардейского корпуса казалась какой-то увлекающейся, ибо офицеры переполняли театры своими ежедневными посещениями… и не пропускали ни одного спектакля».

Пожалуй, во всей русской литературе именно лермонтовская проза носит «личностный» характер. Лермонтовский Печорин, как и сам автор, стал в романе заядлым театралом: «Давали «Фенеллу»… Печорин, который не имел еще билеты и был нетерпелив, адресовался к одному театральному служителю, продающему афиши. За 15 рублей достал он кресло во втором ряду».

Как писал Гоголь, в ту пору всеобщего увлечения театральным искусством, действительно, было «чрезвычайно трудно достать билеты на оперу и балет».

Поэт не обошел вниманием постановку «Влюбленной баядерки» Обера, благодаря которой в русской литературе появилась шутливая поэма «Монгó». Ее героиня, вчерашняя выпускница театрального училища Екатерина Пименова, как сообщали афиши, была в числе «танцующих баядерок». Еще одна знакомая поэта – балерина Варвара Волкова, у которой гусар Лермонтов бывал в гостях, – пользовалась успехом у публики в сольной партии баядерки Фатьмы. И рядом с этими «коварными актрисами» их «обожатель Монго» – «повеса и корнет».

Музыкальная жизнь Петербурга лермонтовского времени не ограничивалась посещением театров. Большую аудиторию собирали камерные концерты, где наряду с отечественными исполнителями иногда появлялись гастролеры из Европы. Карандашный набросок в альбоме Н. Поливанова, друга поэта, дает нам представление о концерте знаменитого виолончелиста Адриена Серве – бельгийского виртуоза романтического направления. Своими выступлениями он производил настоящий фурор. Автор восторженных рецензий, меломан В. Ф. Одоевский писал о «страстном и бурном» характере его игры, а музыкальный критик Н. Голицын, сам отличный виолончелист, отмечал совершенство исполнения, которое «выходит за пределы возможного и существует только в мечтах воображения». Триумфальные гастроли этого «Паганини виолончели» в русской северной столице продолжались без малого год (сезон 1839-40 гг.). Все это время там же находился и Лермонтов, ведя светский образ жизни: театры, балы, маскарады... Вряд ли мог он остаться равнодушным, когда всеобщая молва изо дня в день повторяла имя «божественного» Серве. Да и личное пристрастие должно было заговорить в Лермонтове. Ведь он тоже владел смычком, пусть по-любительски; известно, что тринадцатилетний Мишель на испытаниях в Благородном пансионе, ничуть не смущаясь публики, весьма недурно сыграл на скрипке Концерт Маурера.

Теперь Лермонтов – литературное светило первой величины, преемник Пушкина. Из номера в номер «Отечественные записки» публикуют новые стихи: «Дума», «Поэт», «Три пальмы». Там же появляются повести: «Бэла», «Фаталист», «Тамань». Уже написан и читается в дружеском кругу «Демон».

Через 30 лет русский композитор Антон Рубинштейн напишет одноименную оперу, в которой воплотит сложный и противоречивый образ Демона, подчеркивая его «с небом гордую вражду», одиночество и обреченность. Дирижер Э. Направник писал: «Соединение имен Лермонтова и Рубинштейна сделало оперу чрезвычайно популярной. Использование кавказских народных и восточных мотивов… создало много талантливой музыки…».

Но кроме литературного окружения, его новой средой становится столичный бомонд. По возвращении с Кавказа он пишет: «Я пустился в большой свет. В течение месяца на меня была мода, меня наперебой отбивали друг у друга… Было время, когда я в качестве новичка искал доступа в это общество; это мне не удалось: двери аристократических салонов закрылись передо мной; а теперь в это же самое общество я вхожу уже не как искатель, а как человек, добившийся своих прав…».

Лермонтова радушно встречали в великосветском салоне братьев Виельгорских, оставившем заметный след в истории развития профессиональной музыкальной культуры. Дом их был, собственно говоря, придворной концертной залой, где часто присутствовали члены царской семьи. Своими людьми здесь были поэты Жуковский, Вяземский, писатели Одоевский, Гоголь, композитор Даргомыжский. «Все заграничные музыкальные знаменитости, - писал мемуарист, – по приезде своем прежде всего являлись к графу… и все считали за особую честь для себя не только быть принятым на его вечерах, но и принимать в них активное участие». В своей повести «Штосс» наблюдательный Лермонтов описал знаменитый салон Виельгорских с его избранным обществом. «У графа В… был музыкальный вечер. Первые артисты столицы платили своим искусством за честь аристократического приема, в числе гостей мелькало несколько литераторов и ученых, две или три модные красавицы, несколько барышень и старушек, и один гвардейский офицер… Все шло своим чередом; было ни скучно, ни весело».

Авторская ремарка «ни скучно, ни весело» отдает обидным равнодушием, мнимостью интереса. И даже оперная дива из Германии, великая Генриетта Зонтаг не смогла увлечь слушателей и воспринимается героями «Штосса» – Минской и художником Лугиным – отчужденно.

В 1840 г. уставший, разочарованный поэт обратился к переводу стихотворений Гете. Его шедевр «Горные вершины» привлек внимание Лермонтова мыслью о природе как прибежище человека, утомленного жизненной борьбой. Валерий Брюсов считал «Из Гете» Лермонтова недосягаемо прекрасным переводом. Многие русские композиторы пытались дать ему вторую жизнь в музыке, но наиболее полно выразить характер покоя и тишины удалось Александру Варламову.

Состояние подавленности, одиночества проявилось и в последующих сочинениях ссыльного поэта. Тонкость и глубина поэтической элегии «И скучно, и грустно…» легли в основу вокального монолога мастера бытовых романсов Александра Гурилева.

Александр Даргомыжский по-своему «прочитал» это сочинение мятежного Лермонтова и в своем музыкальном «письме» отразил моменты личных переживаний. В 1848 г. композитор переложил на музыку стихотворение «Мне грустно»; появившийся романс стал еще одной лирической страницей высокого вдохновения Даргомыжского. Здесь «герой» вновь оказывается один на один с высшим светом и его «утомительным блеском», где процветают ложь, клевета и «молвы коварное гоненье».

Композитору Милию Балакиреву был близок Лермонтов, чья «кавказская» поэзия нашла в нем талантливого интерпретатора. В его сочинениях слышатся и томные мотивы восточных напевов, и буйные пляски горцев. В своем творчестве Балакирев обращался к поэту в течение всей жизни.

Свободолюбие и величественные картины природы воплотились в симфонических поэмах «Тамара», «Мцыри». К «восточному циклу» Балакирева относятся «Песня Селима» (поэма «Измаил-Бей»), «Черкесская песня» («Много дев у нас в горах»), но особенно удачной стала романтическая «Песня золотой рыбки» из поэмы «Мцыри», где композитор проявил себя мастером ажурного, колористического письма.

Через 21 год после гибели Лермонтова Балакирев впервые побывал на Кавказе, откуда писал критику В. Стасову о своих впечатлениях от Пятигорска: «…Дышу Лермонтовым… Перечитавши еще раз все его вещи, я должен сказать, что Лермонтов из всего русского сильнее на меня действует… Кроме того, мы совпадаем во многом, я люблю такую же природу, как и Лермонтов … черкесы точно так же мне нравятся, начиная от их костюма, и много еще есть струн, которые отзываются и во мне».

…Дуэль с сыном французского посла Эрнестом Барантом в 1840 г. стала причиной второй ссылки «несносного офицера» на Кавказ. Перед отъездом поэт был у Карамзиных, где собрались друзья Мишеля, чтобы проститься с ним. Здесь Владимир Одоевский подарил ему карманный альбом с дружеской надписью: «Поэту Лермонтову дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил ее сам и всю исписанную».

В этой последней тетради, среди последних стихов бесприютного странника – автограф одного из лучших произведений мировой лирики «Выхожу один я на дорогу», ставшего впоследствии популярным романсом. На сочинение его претендовало много русских композиторов, но самым «живучим» оказался музыкальный вариант (в стиле народной песни)
Е. Шашиной, появившийся в 1861 г. По определению В. Белинского, в этой жемчужине лирики поэта «все лермонтовское»: от робкой мечты до несбывшихся желаний. Это и гимн природе, неподвластной человеческим страстям, живущей по своим законам гармонии и вечно сияющей своей могучей красотой.

…В последний раз в угасающем сознании поэта, словно мираж, показался ослепительно белый парус в голубых просторах моря – олицетворение его постоянного стремления к свободе личности и творчества. Далеко от Пятигорска ждет из ссылки любимого внука бабушка, которой он успел написать: «Я все надеюсь, что мне все-таки выйдет прощение и я смогу выйти в отставку».

В одно мгновение пронеслась вся его короткая жизнь. Подмосковное Середниково, романтические грезы и первые стихи-посвящения его черноокой музе Екатерине Сушковой. Он вспомнил, с каким волнением впервые поцеловал ей руку и напророчил: «Эта рука обещает много счастия тому, кто будет ею обладать и целовать ее, и потому я первый воспользуюсь…».

…Кто-то низко склонился над ним – и он узнал ее, насмешливую Катеньку, причинившую ему в ранней юности столько страданий; теперь она признавалась Мишелю в любви: «Что это был за поцелуй! Если я проживу и сто лет, то и тогда я не забуду его». Влюбленному шестнадцатилетнему поэту было небезразлично, как она воспримет его вирши: «А вы будете ли гордиться тем, что вам первой я посвятил свои вдохновения?».

Он услышал легкий вздох и ее далекий голос – конечно, она помнит их наизусть и будет хранить в душе его строки как святыню.

…Из-за гор стремительно набежали черные грозовые тучи, хлынул проливной дождь, притихший лес, где лежал убитый поэт, задрожал от грома и молнии. И Лермонтов уже не мог слышать «ни шелеста этих страниц упоительных, ни слез запоздалых, упавших на них».