Имажинисты

А не пойти ли нам в «Стойло Пегаса»?

Словно очумелые вышли они на воздух из душной квартиры, законодатели литературной моды, двинулись на Тверскую, а далее нырнули в кафе «Стойло Пегаса». Травить стихами захмелевшую от шампанского, самогонки публику. Бить, топтать сапогами, лакированными туфлями быт, что заплесневел, проржавел, пророс сопрелыми ромашками. От их поэтического крика, от «летящего кирпичом» строфы разбивались керосиновые лампы, трескались стёкла на окнах. Всякое бывало, наверное. Поначалу кафе, находящееся на Тверской улице, между Большим и Малым Гнездниковскими переулками, называлось «Бом». Кафе получило название в честь клоуна Бома из дуэта Радунский-Станевский Бим и Бом. Радунский являлся директором цирка Соломонского, а рыжий Станевский держал кафе. Но пришедшие поэты переделали его в своём вычурном прогрессивном стиле. Стены, в первую очередь, разукрасили портретами имажинистов. Преимущественно жёлтой краской. И не без помощи художника Жоржа Якулова с его учениками.  

Между двух зеркал размечено контурами лицо Есенина с золотистым пухом волос, а под ним смело и дерзко выведено:

Срежет мудрый садовник – осень

Головы моей желтый лист.

Справа от другого зеркала глазел проникновенно человек в цилиндре, в котором легко признать Мариенгофа, ударяющего кулаком в желтый круг, как бы в солнце.

В солнце кулаком бац,

А вы там, – каждый собачьей шерсти блоха,

Ползаете, собираете осколки

Разбитой клизмы.

В углу без труда можно было разглядеть, пожалуй, наиболее удачный портрет Вадима Шершеневича и намеченный пунктиром забор, где настрочили:

И похабную надпись заборную

Обращаю в священный псалом.

Множество: их толпа на стенах заведения. Кусками лакомыми, недоеденными они облепляли день и ночь, и бронзовые вечера. Как могли! Как хотели!

Для вывески Якулов нарисовал «скачущего Пегаса». За ним следовали буквы, которые вроде тоже скачут.  Сам художник, как известно, большой поклонник скачек. И кто лучше его изобразит имажинистскую лошадь? 

Ещё приписка (вероятно писанная не рукой Жоржа Якулова): «Шибко пьяных, кадетов по форме и кулачных бойцов пущать не велено». Мебель, доставшаяся от прежних хозяев, менять не стали. Кто же отказывается от хорошей мебели? Хотя она так себе: засаленная, «обглоданная» посетителями. Но в левом углу, наискось от входной двери, организовали «ложу имажинистов». В качестве ложи служил обычный угловой диван, или два сдвинутых углом дивана. Почти в царственном местечке посиживали обыкновенно Мариенгоф, Есенин, Шершеневич. Не редко и другие «властители вселенной» подсаживались. При новой своей обновке кафе не пользовалось огромным успехом у поэтов и интеллигенции. Ибо дурновкусия у имажинистов хватало. Ну как же?! Надо больше играть себя другого, мурлыкать эпатажностью. Поскандалить. Фанфаронства клок. Они словно воробьи по зёрнышку клюют, да за зёрнышко одно и бьются. До одури.  В образе «плотников слов». «А поэзия без образа – безобразие» – сказал однажды Вадим Шершеневич.  

Возможно так и надо, подобным образом, нести в массы поэзию? Иначе не растопырят свои уши публика.

«Стойло Пегаса» вздрагивало от наплыва всяческих гостей. Если маленький «штаб» свободолюбивых поэтов не вмещал всю толпу, кипящую благородными и нечаянными страстями, Всеволод Эмильевич Мейерхольд вскакивал ловко на диван, обитый красным рубчатым плюшем, и, подняв высоко над головой ладонь (как Ленин), громозвучно заявлял: – Товарищи, сегодня мы не играем, сегодня наши актеры в бане моются; милости прошу: двери нашего театра для вас открыты – сцена и зрительный зал свободны. Прошу пожаловать!

И запустил, было дело, увесистый булыжник Владислав Ходасевич. Открыто он заявил, что «Стойло Пигаса» – это притон, который посещали исключительно спекулянты, воры, налётчики, проститутки, сутенёры, продавцы кокаина, опиума и гашиша, скупщики краденного, в покровительстве ЧК. В горячке, наверное, в лихорадке какой прибывал неоклассик-поэт. Обиды внутренние грызли, кусали…

Причём в истории заведения имеется одно «не отстирываемое» грязное пятно. И ничто не берёт: ни белизна, ни мыло огрызок, ни жалкое дрожащее время. Виной всему один скандальный вечер «Чистосердечно о Блоке. Бордельная мистика», прошедший вскоре после смерти поэта. Название «молчит» как-то непонятно – кощунственно, по-издевательски. Поэты потеряли всякие границы? – клопы иногда вылезают наружу из закоулках души… поэтической души.

Вечер «памяти» Александра Блока состоялся 28 августа 1921 года. Эх, лучше бы не было этого позора-позорища. Детальных воспоминаний нет, и не существует. Помнят лишь фрагментами, короткими отрыжками. А началось всё выступлением со «Словом о дохлом поэте». Кто же первый открыл свой рот? – Шершеневич, Мариенгоф, Аксёнов и Бобров... Тьма лежит гранитная – не разобрать их тени среди иных закостенелых теней. И что их понесло?

Владимир Пяст опубликовал, после, статью "Кунсткамера", возмущаясь этим бесчинством: "Имена участников этого паскудства я не предам печати на сей раз; достаточно знаменит за всех них Герострат, в психологии коего дал себе сладострастный труд копаться один, крепко теперь, по счастью, забытый, русский стихотворец".

Сергей Есенин вроде как не замечен среди участников, но он, как председатель Ассоциации имажинистов не мог не знать о заготовках своих единомышленников-шалунов. Тем не менее, некоторые утверждают, что он даже присутствовал в кафе: сидел в уголке и плакал... якобы. Свидетели-очевидцы помнили, как рязанский поэт в пьяном угаре метался потом по Москве, забегал в остальные поэтические клубы с криками: «Это вы, пролетарские поэты, виновны в смерти Блока!». Анатолий Мариенгоф, баловень, денди страны Советов, не удосужился упомянуть в своём мемуарном произведении «Роман без вранья» сей мерзкий случай. С Есениным многое непонятно: он подписал 12 сентября 1921 года манифест, где звучали такие строки: «Поэтому первыми нашими врагами в отечестве являются доморощенные Верлены (Брюсов, Белый, Блок и др.), Маринетти (Хлебников, Крученых, Маяковский), Верхарнята (пролетарские поэты — имя им легион). Мы — буйные зачинатели эпохи Российской поэтической независимости. Только с нами Русское искусство вступает впервые в сознательный возраст».

А уже весной 1922 года Есенин, с сердцем младенца, всячески от этой истории открещивался. Ну, как же – он к Александру Блоку относился всегда с благоговением, с пиететом. Ведь, как общеизвестно, Сергей Есенин именно с лёгкой руки Блока, отправился в своё долгое творческое путешествие. Без его действенного пинка возможно и не было бы поэта Сергея Есенина. В 2005 году вышел многосерийный фильм «Есенин», где ловко завуалировали вечер «памяти» Блока. Его практически не показали в фильме. Только в поезде во время турне по России, Есенину Мариенгоф предложил устроить памятный вечер «дохлому поэту» … Есенин сразу взбрыкнул, чуть не набил морду Анатолию. И всё! Все плевки в сторону Мариенгофа.

28 апреля 1924 года кафе «Стойло Пегаса» закрылось.  Оно перестало приносить необходимую прибыль. И вечно происходящее поэтическое безумие поднадоело простым посетителям. Есенин крепко рассорился с Мариенгофом: «Я открывал Ассоциацию не для этих жуликов». Имажинизм затрещал по всем швам. Имажинизм кучкообразен теперь. Здание продали с молотка, а за вырученные деньги организовали два других кафе, но гораздо в меньших масштабах – «Калоша» и «Мышиная нора». «Мышиная нора» принадлежала правому лагерю имажинистов (Есенин, Грузинов), «Калоша» – левому (Мариенгоф, Шершеневич, Ивнев, Ройзман). Грустны дела ваши имажинисты!

«Стойло Пегаса» уж не найти сейчас. Кафе ушло в прошлое, вместе со старой Тверской улицей.

 Продолжение следует…