"Жить - значит медленно рождаться"

Зимний вечер. Небеса будто рассыпались снежным пухом и наполняли воздух поразительной тишиной. Начинались длинные сумерки. Ключница Пелагея пряла и под жужжание веретена вела рассказ. Сама жизнь этой женщины походила на сказку, только безрадостную. В молодости она вместе с отцом убежала от помещика, известного своей жестокостью, – из Оренбургских степей «за тридевять земель» – в Астрахань. Однажды Пелагея проведала, что хозяина ее уже нет в живых, а она по наследству перешла во владение Аксакова – помещика, как говорили, «строгого, но справедливого», и вернулась на родину. Старик Аксаков «помиловал» Пелагею и определил ее ключницей. И не только. В те времена у знатных вельмож были «бахари» – рассказчики сказок, они заменяли книги. Барин часто болел, не спал по ночам, вот и стала ключница Пелагея по совместительству русской Шехерезадой, неутомимо рассказывающей всякие истории. Тянется, тянется, накатывается на веретено нить, и сквозь надвигающуюся ночь прядется сказка.

Помните? «Собрался купец за море в тридевятое царство, в тридесятое государство…» Батюшка обещал привезти своим дочерям гостинцы, какие они захотят. Старшей нужен был «золотой венец из каменьев самоцветных», средней – «тувалет из хрусталю восточного», ну а младшая попросила привезти «аленький цветочек, которого не было бы краше на белом свете».

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Сергей Аксаков уедет в Казань, поступит в гимназию, развернет вечером книгу «Детское училище», прочтет там сказку «Красавица и зверь», и сразу вспомнится «Аленький цветочек». Мерцающий сказочный свет его будет волновать и согревать душу писателя до конца жизни.

…В день 6-летия своей младшей внучки Оли «отесенька», как ласково называли главу семьи, в поздравительных стихах обещал написать для нее к следующему дню рождения маленькую книгу: «Про весну младую, про цветы полей, про малюток птичек… бабочек красивых…». Так была задумана повесть «Детские годы Багрова-внука», работа над которой затянется на целых четыре года.

И в старости Сергей Тимофеевич не забыл всех ощущений детства. Все происходившее в младые лета казалось вчерашними событиями. Аксаков помнил, что все тогда было пронизано дорогой. Поездками в дальние села к родным; путешествиями в весну, осень, лето и зиму; прогулками на реку, в поле, в ближний лес, оглушающий шумом деревьев и таинственными шорохами.

Пройдет много времени, и он сумеет воскресить этот звуковой поток, да так, что вот уже полтора столетия он так и льется со страниц книг Аксакова.

Мальчик был «обезумлен» природой: все ее таинства и чудеса врывались в его чувственную душу, сохранялись в ней, чтобы потом когда-нибудь воплотиться в творчестве.

…Во времена Аксакова в русской литературе еще преобладали цари, царедворцы, военачальники – герои трагедий Сумарокова и Хераскова. Пушкин и Гоголь вернули читателя к обычной жизни. Они словно застроили русские литературные пустыри обычными городами и местностями: от села Диканьки до села Горюхина, от губернского города N., куда въезжает на своей бричке Чичиков, до Петербурга с его Невским проспектом и Медным всадником. Литературная Россия стала разговаривать языком простого народа: это и чернобородый Пугачев, и совсем неприметный, на взгляд иного ничтожный человек Акакий Акакиевич Башмачкин, это и Ноздрев, и Дубровский, и несчастный «безумец» Евгений, бросивший вызов медному кумиру.

Аксаков должен был внести новые штрихи в реальную картину России, создаваемую литературой: заселить реки, степи, болота и леса рыбой, птицей, зверями. Он и сделал это в «Записках ружейного охотника Оренбургской губернии», в «Записках об уженье рыбы» и в очерке «Собирание бабочек». Так, являясь натуралистом, он стал волшебником. В аксаковском художественном «каталоге» нашли место представители фауны нашего края: и болотный кулик, и дикая утка, и красавец селезень…

…Воспитываясь в помещичьей семье, Сережа не мог не сознавать, что люди делятся на свободных и крепостных. Добрая бабушка может ударить дворовую девчонку, а учитель – высечь мальчика из бедной семьи. Осознание несправедливости, уродливости таких отношений ранило Сережино сердце и возмущало «ясную тишину его души», исполненную любви и красоты.

Так и ушел он во взрослую жизнь с чувством вины за крепостное горе России. Виденное ежедневно не стало для него привычным и не являлось предметом творчества, а тут же скрывалось где-то в неведомых ему самому тайниках. Скрывалось, к счастью, не навсегда – до предназначенного срока. Должно было произойти событие потрясающее, чтобы всколыхнуть его зреющий талант и душевное богатство.

Событием этим оказалась встреча с Гоголем. Вместе с передовой русской интеллигенцией Аксаков радовался и изумлялся его «Вечерам на хуторе близ Диканьки», книге, которая «заставляла смеяться всех, не смеявшихся со времен Фонвизина». «Вечера», потом «Миргород», «Мертвые души»… С явлением Гоголя словно свежий ветер (или буря?) пронесся над русской землей.

Что наполняет такой печалью страницы повести о старосветских помещиках Афанасии Ивановиче и Пульхерии Ивановне? Ведь это изображение жизни серой, бесследной для России. Но так ли это, если подумать не о глобальных событиях, а о череде дней человеческого существования? Порывов в этих судьбах нет, но свет любви, связавшей единой нитью двух людей, лишенных всякого зла, наполняет эти жизни, придает им смысл. Можно в любом захолустье увидеть одни житейские мелочи, а можно, если даровано тебе, воспринять иной свет – свет человеческих сердец.

Но вот в сонном воздухе Миргорода, в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», поднимается ветер зла. При первых порывах он не страшен – ведь должна же нарушиться бездвижность. Последуем за мыслью писателя Александра Шарова, сочувствующего героям Гоголя: «Но ветер крепчает, мчится через тысячи верст бездорожья. И вот уже он нечеловеческим объятием сжал Акакия Акакиевича, сорвал с него шинель и закрутил на просторах чиновного Петербурга», столкнув «маленького» бесприютного человека со свирепой грубостью утонченной и образованной светскости.

Реакционная пресса восставала против нового направления писателя, ищущего «вдохновения исключительно в одних темных углах и закоулках жизни». С мыслью о своих «униженных и оскорбленных» героях Гоголь писал из Рима: «Петербург, снега, подлецы, департамент, – все это, кажется, мне снилось». На мгновение почудится, что сквозь черноту метели мелькнуло в дальней дали окошко, за которым два старика, Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, с такой заботой смотрят друг на друга… Но видение исчезает, и лишь одна вьюга властвует над всей землей, заметая следы сбившегося с дороги путника.

И ветер несется дальше, где город N. с его обитателями, мертвыми душами живых помещиков – Ноздрева с Плюшкиным, город, в котором, по словам Собакевича, «все мошенники… мошенник на мошеннике и мошенником погоняет». И писатель, выбиваясь из сил, пытается подняться выше, откуда виден свет – должен же он «где-то быть». Аксаков был потрясен обличительной силой его языка – тем «криком ужаса и стыда, который издает человек, опустившийся под влиянием пошлости жизни, когда он вдруг увидит в зеркале свое оскотинившееся лицо» (Герцен). Живые слова этого малоросса вызвали у Сергея Тимофеевича благородные чувства и разбудили его сердце. Было чудесное детство, была почти непроявившаяся в творчестве жизнь, а вот лишь теперь наступает пора свершений. Поэзия Гоголя осветила в душе Аксакова свое – то, что было накоплено за всю жизнь.

Странно и грустно встретиться в воображении с Сережей Аксаковым, красивым и мечтательным мальчиком, не терпящим несправедливого слова, и вдруг увидеть его больным, рано состарившимся барином. Теперь ему 54 года. Глаза видят совсем плохо, сам писать не может – приходится диктовать. В голову лезут невеселые мысли о прошедшей молодости и уходящей жизни. 14 лет оставалось ему. Мы знаем, до краев наполненные литературным творчеством, они были счастливыми…

Аксаков писал доверительные письма Гоголю: «Живем мы в деревне, тихо, мирно и уединенно; от утреннего чая до завтрака и потом до позднего обеда все заняты своими делами: играют, рисуют, читают… Я затеял написать книжку об уженье не только в техническом отношении, но и в отношении к природе вообще…».

Читая эти строки, так и хочется из нашего XXI века отправиться за Аксаковым «на берег реки, где всплеснет рыба, пойти в глубь леса, по болоту», пойти, если сердце «открыто впечатлениям раннего утра, позднего вечера, роскошного полдня…».

Французский писатель и сказочник Антуан де Сент-Экзюпери писал о том, что «внезапное озарение может совершенно перевернуть человеческую судьбу». Он долго изучал грамматику, синтаксис, в нем пробудились чувства – и вдруг в его сердце «постучалась поэма».

Вот так и душа Аксакова долгими годами вырабатывалась и раскрылась до самой глубины, только тогда в нее постучалась лирическая проза – «Детские годы Багрова-внука». Гоголь, с мыслью о котором писалось каждое слово, не прочитал этого вдохновенного произведения – он умер за 6 лет до выхода книги.

…Еще раз, незадолго до смерти Сергея Тимофеевича Аксакова, возникает мальчик с ласковым взглядом и нежным сердцем – Сережа, чтобы больше уже не взрослеть, не стареть и встречать каждое новое поколение. Когда Аксаков перечтет рукопись, и юные годы чередой незабвенных лиц пройдут перед его взглядом, он почувствует, что здесь нет одного мотива, непременного в этой музыке детства, – сказки.

И тогда-то он вспомнит ключницу Пелагею и «Аленький цветочек», который напишет в 1858 году и сделает приложением к своей поэме «Детские годы». Каждому, читающему эту сказку, она словно повторяет: «Да минует тебя чаша сия – смотреть на мир равнодушными глазами, отвечающими только на внешнюю красоту».

…Волшебники приходят к людям из разных стран, из самых отдаленных времен. Они идут, идут, представляясь нам рассеянными на огромном пространстве огнями, идут, чтобы помочь нам не заблудиться на долгом и таком сложном человеческом пути.