Анатолий Илларионов: "Мы северные птицы - нам некуда лететь..."

Работая железнодорожником, раз и навсегда выбрав для себя жизнь в провинции, определённую внутреннюю свободу и писание лирических стихов, Анатолий Илларионов при жизни был малоизвестен, оторван от городской «суетной» жизни и почти не издаваем.

В Союз писателей нас с Толиком принимали в один день. Он не смог приехать, и за него голосовали заочно. Этот приём проходил в каком-то эмоционально приподнятом настроении, меня приняли открытым единодушным голосованием, а потом и Илларионова решили принять так же, то есть «на ура». Это был 97-й год.

С самого начала, с самых первых попавшихся мне на глаза Толиных стихов я поняла, что передо мной большой, глубокий русский поэт. Толя поэт рубцовского направления – так называемый «тихий лирик». Его поэзия тяготеет к краткости и афористичности, рождается из самых простых вещей, но благодаря напряжённой внутренней духовной работе поэта приобретает высокое гражданское и философское звучание. Когда я сказала ему, что некоторые его стихи тематически перекликаются с рубцовскими, он обрадовано признался, что Николай Рубцов и в самом деле является его самым любимым поэтом.

Толя знал, как я нежно и трепетно отношусь к его поэзии. И отвечал мне многолетней доброй дружбой. Человеком он был несуетным, не привыкшим к публичности, сторонящимся шумных компаний. Он был по-настоящему скромен, но, конечно, как поэт знал себе цену. И голос, звучащий в себе, берёг, пестовал, взращивал…

В воркутинской газете «Заполярье» в разные годы я «пробила» несколько публикаций об Илларионове, иллюстрированных его стихами. Толик был мне благодарен, ценил доброе отношение, правда, смущался, когда хвалила: не привык. Многие годы мы переписывались, обменивались стихами и, если случалось что-то издать, – книгами. Помню, в самом начале знакомства, на каком-то писательском съезде подошёл ко мне и протянул листок с маленьким экспромтом, датированным апрелем 99-го года:

* * *

Вы, Валерия, тростинка,

Лера, Лира чьих-то мук.

Воркутинская снежинка,

Искорка далёких вьюг…

Иногда он высылал мне белых грибов – знал, что в Воркуте боровички не растут. Однажды прислал большую посылку с сушёными грибами, куда вложил свою книгу «Осенним светом». Внутренняя обложка книги была исписана его стихами, в разные годы посвящёнными мне. Мне было чем ему ответить – ведь я тоже посвящала ему стихи.

* * *

«Сквозь жернова времён»

У нас с тобой одна дорога,

Пускай – тропа.

Ведь правду говорят: от Бога

Дана судьба.

Нести евангельские свечи

«Сквозь жернова»,

Ведь души человечьи лечат

Его слова.

Нельзя и нам сорить словами,

Далёкий друг.

Должны нести мы это пламя

Сквозь морок вьюг.

Пусть даже жизнь не удаётся,

Но всё равно

Когда-то где-то отзовётся –

Хоть одно.

(Январь 2000 – май 2001)

* * *

«…И вдруг, остановившись, замечаю,

Что я одна.

Что все мы – в одиночку».

В. Салтанова

А мы по улицам бредём,

Друг к другу не заходим в дом.

А мы живём внутри себя,

Других не очень-то любя.

И гаснут наши строчки,

Как искорки костра.

Мы все поодиночке,

Моя сестра.

(Май 1999)

* * *

В моих лесах –

Твои грибы.

И полнится корзинка.

В моих стихах

Твоей судьбы

То нить, то паутинка.

Потом ты сваришь

Суп с грибов:

Боровиков, моховиков –

И вдруг подумаешь:

Судьба,

Как и тропа в лесу,

Слепа…

И всё же хуже

Быть могла.

Всё ближе: холод,

Морок, мгла…

Всё осени неймётся…

…А ниточка не рвётся…

(Август 1999)

Как-то я долго рассказывала Володе Перову об Илларионове-поэте, приводила примеры, читала его стихи – и Володя загорелся написать песню. Выбрал стихотворение, шутливо «перепосвятил» его мне – и родилась одна из пронзительнейших его песен «Кареглазая»: «Не грусти ты, моя кареглазая, / Опоздал я на все поезда...»

Толя слышал эту песню, был приятно удивлён.

Чем поражают и покоряют его стихи? Прежде всего внешней простотой и внутренней глубиной прозрений. Его поэзия – о человеке, о его месте в жизни, любви, природе, нравственности, дорогом сердцу Севере – всегда понятна и доходчива, однако обязательно оставляет после себя некое послевкусие; его стихи хочется перечитывать, учить наизусть, петь.

Илларионов – поэт, внутренне крайне сосредоточенный. Чувство в его короткой строке сжато до концентрации магмы, хотя внешняя атрибутика образов абсолютно невычурна, ненадуманна, прозрачна. При всей этой кажущейся незамысловатости стихи точны, выверены, держат читателя в сильнейшем напряжении – и долго ещё не отпускают после прочтения.

Я давно разобрала его поэзию на цитаты и всегда стараюсь при любом удобном случае рассказать об этом поэте – поэте редкого дара, огромной нравственной силы и духовной глубины:

Таланты стадом не живут.

Солисты хором не поют.

Что истина простая –

Не понимает стая.

Или вот это:

До сорока душа легка,

Как перистые облака.

Потом, потом приходят срок,

Когда усталость от дорог…

Или – вот такое:

На морозе колются дрова –

Звон берёзы. Соль седьмого пота...

Никакие не нужны слова.

О работе, если есть работа.

Илларионов вообще был удивительно гармоничным и цельным человеком. Всю мишуру в виде погони за славой, властью, богатством отметал за ненадобностью – таковы были и стихи его, очень похожие на своего «хозяина». Без внешнего лоска – но с огромным внутренним посылом, с сильнейшими образными рядами, словно только что взятыми из жизни, подсмотренными у природы, с точнейшими определениями, с особой илларионовской метафоричностью. В его стихах моментально угадывается авторский почерк, их не спутаешь ни с какими другими – поскольку они невероятно самобытны, да ещё к тому же предельно обнажены.

Хочется показать те стихотворения Анатолия Илларионова, которые, возможно, на сегодня менее известны.

* * *

А на Севере небо низкое,

По берёзам течёт молоко,

По траве пробегают искры

И рукой достать легко…

Небо – близко,

да Бог далеко.

* * *

Капустный хруст морозца…

Как грустно прозябать!

Не хочешь, а придётся

Нам зиму зимовать.

Есть шарф, есть рукавицы,

Не стоит сожалеть.

Мы северные птицы,

Нам некуда лететь.

* * *

Эта земля называется Коми:

Чья-то свобода

и чья-то тюрьма.

Топится печка, но холодно в доме.

Тундра и парма,

зима и зима.

Здесь я родился, здесь выросли дети,

Сладок и горек

Отечества дым.

Что бы ни делал – все мысли о лете:

Как я намёрзся за столько-то зим!

Летом в лесу: голубика, черника,

Белые ночи над синью озёр.

И на столе – позабытая книга,

И на реке – краснопёрый костёр.

Ну, а сегодня на сердце усталость,

Надо бы мне оглянуться назад.

Что же ещё в этой жизни осталось?

Господи, лебеди с юга летят!

Значит, ещё серебристое лето

Будет аукать в берёзовой мгле.

Значит, ещё моя песня не спета

В тундре и парме,

на Коми земле.

* * *

Одинок человек, одинок.

Одиночеством свыше судим.

Одиночеством ведает Бог:

Он ведь сам одинок,

Как един.

* * *

Льют дожди или лают собаки,

Или в мхах прозревают грибы,

Или вечности тайные знаки

Превращаются в знаки судьбы.

Или поезд летает по рельсам,

Светофоры, как звёзды в снегу…

Как легко обмануть своё сердце!

Я попробовал

и – не могу.

* * *

Забубнят вдоль насыпи столбы,

Поезд свистнет,

отзовётся птица…

На сосне в изюминку смолы

Солнце необъятное вместится.

Сахар нам не сладок,

соль не впрок.

Мы живём, порой не замечая

Звёзд на небе,

пропасти – у ног,

Необъятный мир

в себя вмещая.

* * *

Что с нами?

Как слепые и глухие

Мы терпим зло,

Мы радуемся лжи.

Прости, Россия,

За стихи плохие,

За сон ума,

За сумерки души.

* * *

С голубики поставим вино,

А с черники наварим варенье.

Мне от леса немало дано,

Я черпáю в лесу вдохновенье.

Рад я ельнику, березняку,

Мне в лесу как-то проще живётся.

Поклонюсь я любому грибку.

Здравствуй, милое сердцу болотце!

Говорят: «Ты ружьишко бери…»

Я беру карандаш и тетрадки.

Пусть токуют себе глухари,

Пусть летают себе куропатки!

* * *

Ну, что же, я хотел быть лучше –

Не получилось у меня.

И лень, пожалуй, душу мучить,

Погоды нет и нет огня.

А осень потому и осень,

Что тяжело смотреть вперёд,

И просеки сквозная проседь

Куда неведомо ведёт.

Зовутся песней эти крики,

У неба рваные края.

Мне кажется, что кровь брусники

Порою – это кровь моя.

А им, высоким, перелётным,

Такая выпала судьба.

В краю болотном и холодном

Я им, высоким, не судья.

Я человек не очень громкий…

Летит листва, шуршит хвоя́…

Пришли предзимние потёмки –

Судьба моя и жизнь моя.

Толя не искал славы при жизни. Но его стихи сегодня, уже после его смерти, сами идут к людям, звучат в их сердцах, и с большой радостью я наблюдаю в последние годы буквально всплеск интереса к его поэзии. Возможно, пройдёт ещё какое-то время, и придёт общее понимание, что рядом с нами, не требуя ни почестей, ни наград, жил большой поэт – жил своей внешне обычной, аскетичной даже, а внутренне крайне насыщенной, полной высокого горения жизнью, творил строку, прозревал рифму, доходил до самых непостижимых глубин прозрений, чтобы однажды к нам щедро и ярко в полном объёме пришло его Слово – и сделало нас навсегда богаче и, возможно, добродетельнее. Потому что его совестливая, своими корнями уходящая к народным и православным истокам «тихая лирика» требовательно взывает к нашим покорёженным сегодняшней действительностью нравственным основам, пытаясь спасти наши души.

Фото – из личного архива автора.

Внизу материала – песня Владимира Перова на стихотворение Анатолия Илларионова «Кареглазая».