Путеводный свет поэзии Сергея Богданова. Часть первая

Родился он в деревне Никифорово Устюженского района Вологодской области, а жил последние годы в рабочем посёлке Чагода, работал анестезиологом-реаниматологом и частенько, к сожалению, запивал. Из-за этого периодически заваливал какие-то экзамены, попадал в разные казусные ситуации. К концу учёбы под угрозой стояло его пребывание в вузе. И я решила взять над ним шефство. А так как он относился ко мне с большим трепетом, я пользовалась данной мне временной властью и ультимативно заявляла: будешь пить – прекращу с тобой всяческое общение! И Серёга терпел, не пил. И, к счастью, благополучно окончил вместе со всеми институт.

Серёжа очень здорово наловчился ходить бесплатно в театры Москвы. Дело в том, что студентов такого престижного творческого вуза, как наш литературный, беспрепятственно пропускали везде, – ну, разве что кроме Большого, – стоило только показать студенческий билет! И ребята этим вовсю пользовались (а я про то и не ведала, ну нет у меня практической жилки!). Но тут уже Серёга взял шефство надо мной в свою очередь, и мы с ним в последнюю сессию обошли чуть ли не все театры столицы.

И вот пришли как-то в театр Сатиры на юбилейный вечер. Стоим в фойе, осматриваемся, и Серёжа буквально на пару минуток отошёл. А моё внимание привлёк совершенно сказочной красоты аквариум с золотой рыбкой какого-то редкого, необычного вида. Я застыла у стекла, не в силах оторвать глаз от переливающейся всеми цветами радуги прелестницы, что вальяжно проплывала мимо меня, покачивая роскошным пышным хвостом.

И вдруг услышала вкрадчивый голос рядом:

– Нравится?..

Голос принадлежал интеллигентного вида пожилому господину, пристально разглядывавшему меня внимательными лукавыми глазами.

– Ещё бы! – отозвалась я, подхватив игру. – Но, боюсь, что это не взаимно...

– А мне кажется, она от вас без ума... Просто без ума!

После чего господин посмотрел на меня с невыразимо загадочной нежностью...

Вот когда я буквально на собственной шкуре прочувствовала, что такое художественный приём аллегории!

Тут подошёл Сергей, оттеснил от меня незнакомца и со смехом сказал:

– Лера, я знаю, что ты нравишься мужчинам. Но я не знал, что тебя нельзя оставить даже на минуту!

Милый Серёжка... Так получилось, что в самый последний момент, после выпускного, в нашем литинститутском общежитии осталось нас всего несколько человек, остальные уже разъехались по домам. Мы прощались друг с другом весь день, потом всю ночь, потом утром – в точности, как в «Прощальной симфонии» Гайдна, где по очереди, один за другим, музыканты покидают сцену, а оставшиеся продолжают играть, и так до тех пор, пока не остаётся только две скрипки… Затем они останавливают музыку, задувают две последние свечи на пюпитрах и тоже уходят… Вот так и мы, один за другим, уезжали домой – навсегда. Последними оставались Вадик Леванов и Вика Беляева, когда мы с Серёжей Богдановым отправились на Казанский вокзал. Поезд Сергея был позже, он уезжал с Ярославского, а я ехала к маме в Ростов-на-Дону, где мне предстояла серьёзная операция, но никто, кроме самых близких, об этом не знал. И Серёжа вызвался меня проводить. Заказали такси.

А дело в том, что за сутки до нашего отъезда ночью в Москве произошла печально знаменитая буря, унёсшая четыре человеческих жизни, повредившая линии электропередач и повалившая десятки киосков, торговых лотков и сотни тополей по всему городу. Утром мы не узнали столицу – всё было перевёрнуто, все дороги были завалены деревьями, которые рабочие собирали и складывали в грузовики. В тот день, за сутки до отъезда, мы отправились гулять к Останкиной телебашне, в районе которой и располагалось наше общежитие. Мы – это Серёжа Богданов, Виктория Беляева, Геннадий Стрелков, Олег Бурмистров и я. Это была прощальная прогулка – мы пересекли наш парк, заваленный поломанными деревьями, и отправились на экскурсию в телебашню, где прекрасно отдохнули, пофотографировались и пообщались. Хорошо, что все пять лет учёбы у меня была с собой фотомыльница, благодаря которой осталось немало памятных и даже уникальных для теперешнего времени снимков. Надо сказать, что по окончании института я не пожалела ни времени, ни средств и снабдила всех запечатлённых на моих фото однокурсников наборами фотографий, предварительно взяв у каждого адрес. Поэтому память осталась у всех.

И вот мы с Серёжей едем в такси на вокзал, а в это время где-то впереди переворачивается машина, гружённая тополями. И рассыпавшиеся стволы деревьев полностью перекрывают дорогу. И несмотря на то, что мы выехали с запасом времени, пробка на автостраде образовалась такая, что мой отъезд оказался под большим вопросом. Я, поняв, что волнением делу не поможешь, внезапно успокоилась и положилась на судьбу. Просто сидела тихонько и смотрела на дорогу. Но Серёжа с водителем не разделяли моего исполинского спокойствия, оба ужасно нервничали и боялись, что поезд уйдёт без меня. Сергей беспрестанно выглядывал в окно, водитель – а им был эмоциональный пожилой армянин – качал головой и нетерпеливо подпрыгивал на сиденье. А затем, когда пробка рассосалась и бесконечная череда машин стронулась с мёртвой точки, он проявил недюжинные человеческие и профессиональные качества. Он гудел опережавшим его машинам, маневрировал то вправо, то влево, высовывался в окно, показывая на часы, и его пропускали, пропускали, пропускали… Его даже пропустили гаишники, позволив в нарушение правил поехать напрямую, а не в объезд, для сокращения расстояния. Он кричал: «Девушка опаздывает на поезд!» А когда за три минуты до отправления он доставил нас на вокзал, не взял с меня ни копейки дополнительно, только выдохнул: «Беги, дорогая! Ничего не надо, лишь бы ты успела!»

И я успела. Серёжа стремительно забросил мои вещи в чужой, ближайший, вагон, я запрыгнула – и поезд тронулся. Он сказал мне что-то очень-очень доброе и махал рукой, пока мой вагон не скрылся из виду… Таким я его – огорчённым, запыхавшимся, раскрасневшимся – и запомнила. Навсегда.

Об этом – Серёжино стихотворение «Москва. Перрон. 1998 г.»:

* * *

После института до самой его кончины мы поддерживали связь в переписке, а иногда, особенно когда бывал выпившим, он мне звонил. Скучал, ему хотелось увидеться – и не только со мной, но и с Вадиком, и с другими ребятами, кого успел узнать ближе и полюбить всем сердцем. Как-то позвонил мне в подпитии, сказал: «Вот сяду в машину и приеду в твою Воркуту! Ну что же ты так далеко забралась – ни поговорить, ни увидеть!..» Я чувствовала себя виноватой – и правда, я жила так далеко ото всех! Читала его новые стихи, часто подбадривала его, хвалила. Он был в себе не очень уверен, нуждался в поддержке, добром слове. Но вот однажды, незадолго до его гибели, у нас с ним состоялся довольно трудный разговор. Он выслал мне свою новую книжечку стихов, я внимательно её прочитала и почувствовала, что ждала от него как от поэта большего. И решила ему об этом сказать, чтобы как-то его мотивировать на более глубокую работу над собой. Помню этот наш последний разговор. Я была резковата, сказала, что не чувствую серьёзного творческого роста, не вижу качественных перемен – особенно это касалось формы его стихотворений, которая казалась мне слабоватой для воплощения его нравственных лирических замыслов. Мне хотелось, чтобы он добился в литературе большего, чтобы заявил о себе мощнее, расправил плечи, полетел… А он обиделся. Вернее – расстроился. Конечно, он не сказал мне об этом в силу своей природной тактичности и добросердечности, но я почувствовала, как упал его голос, как погрустнели интонации… Мы попрощались, и я верила, что разговор поможет Сергею пересмотреть своё отношение к творчеству, нащупать новые темы, открыть новые горизонты… Но буквально через несколько дней Вадик Леванов сообщил мне о Серёжиной гибели на трассе. Это был шок, от которого даже сейчас трудно оправиться. И – вечное чувство вины за тот резкий разговор, который, по роковому стечению обстоятельств, оказался у нас с ним последним. Каюсь. И бесконечно скорблю об утрате.

Продолжение следует...