О генеральной линии русского авангарда в поэзии двадцатого века

Мировоззрение это называлось «материализмом» и являлось новым мифом, но якобы апеллировало к достижениям современной науки. На деле идеология диктовала свои правила даже объективной науке, так, как если бы обладало всей исторической истиной.

Таким образом, хорошая христианская идея человеческого равенства и братства всех людей, но насаждаемая насильственно, превращалась в пугало и грозила всему мировому содружеству, включая «исторически отсталый капитализм» и страны третьего мира. Надо ли напоминать о том, что сами же члены советской коммунистической партии эту идею и потеряли, в годы «Перестройки». И правильно сделали, ибо невозможно остаться в живых, полностью исключив жизнь и её содержание, оставив лишь идеологическую форму. Окончательный отрыв от содержания к тому же был просто невозможен.

И лучшие представители формальной школы, если не всегда это понимали, то должны были хотя бы иногда это чувствовать. Форма без содержания – это вампир без крови. А человек с его искусством – не вампир. Тем более поэт. Даже советский. Маяковский, думается, почувствовал это одним из первых и в некий момент – острее других.

Виктор Соснора возвращает в позднесоветскую поэзию величавый строй славянского народного эпоса, бессмертное «Слово о полку Игореве», решая художественную задачу уже не на одном формальном уровне, не обслуживая угодливо вымороченной идеологии партийного советского официоза, бесконечно далёкого от многонационального российского и русского народа. Соснора идёт в глубину истории России со всем своим техническим, формальным изыском он растворяет свою поэтическую индивидуальность в великом памятнике и его духе, он по-своему переписывает «Слово». И это – великолепная удача, в отличие от многих непосредственных переводов разных народных эпосов. Здесь индивидуальный современный русский гений сливается с народным духом средневековой Руси. Это уже не чисто советские поэты Маяковский или Асеев. Это разговор с самим таинственным духом славянского народа, а не с фининспектором или Моссельпромом.

Русская поэзии особой церковностью или, тем более, ханжеской набожностью никогда не отличалась, при том, что всегда была глубоко верующей по существу. С другой стороны, свойственные ей молитвенная чистота и глубочайшее и естественное целомудрие, какие были в поэзии Пушкина или Лермонтова (при всём их озорстве или эротичности), вряд ли встретятся где-либо ещё, вне греко-византийской или славяно-русской православной традиции. Чистейший западный поэт Рильке, восхищавшийся Россией, тому стороннее свидетельство. Русской поэзии открыты все бездны и высоты. Не достаёт России разве что цивилизованности. И Пушкин, и Лермонтов, и многие другие – знали и ад, и рай, умели отличить демона от ангела, а Бога от дьявола, в отличие от второсортных писателей. В советское время эта глубочайшая религиозная интуиция оказалась почти утраченной в ненавистническом словоблудии атеистической пропаганды.

В многонациональных литературах нынешней России есть хотя бы чувство нормальной национальной народности. Русским – сложнее. Писатели нынче либо воцерковлены и окормлены церковью едва ли не до ханжества, либо атеистичны, либеральны и поверхностны в своём художественном слове. Это, несомненно, признак духовного оскудения, если не падения поэзии в целом, а за ней и прозы. Если остался ещё дух в литературе, то он либо языческий, с душком земной (насильственной, националистической) власти, либо вообще неживой и механический. Оказывается, и такое возможно. Роботизация коснулась даже искусства слова, его духа.