По ком звучит набат
Все новости
КНИГИ
6 Мая 2020, 19:49

Склизкие друзья

О повести Е.Водолазкина «Близкие друзья». Часть 1. Писатель Евгений Водолазкин похож на лютеранского пастора, тайно посещающего свинг-вечеринки. То есть впечатление автор производит самое благоприятное и располагающее, как человек явно широких взглядов на окружающую действительность. Поэтому за его повесть «Близкие друзья» я взялся в предвкушении чего-то необычного.

Ожидания себя оправдали сполна. Тут уместнее всего привести слова «окопного писателя» Виктора Некрасова, сказанные им после посещения одной из выставок официоза: «Впечатление яркое. Как будто говна пожевал».
Не секрет, что именно Евгений Водолазкин, словно и впрямь настоящий пастор, является «духовно-литературным отцом» и наставником не кого-то там, а самой Гузель Яхиной. Прославленная авторесса легендарного рассказа про войну и немцев «Винтовка» неоднократно с гордостью сообщала публике, что перечитала все водолазкинские тексты, прежде чем решиться наступить в стезю писательского ремесла собственной стопой.
Но мало ли кто чего перечитал, скажете вы. Соглашусь. Есть же вот люди, которые всех этих лауреатов читали, однако что толку – так и останутся до конца дней своих лишь злобными и завистливыми хулителями столпов.
Иное дело писательница Яхина – современный литературный успех любит усердных и послушных. Именно Евгений Водолазкин нашептал ей дельный совет: «Вторая книга должна сильно отличаться от первой». И именно Евгений Водолазкин следующей (после татар) жертвой ее пера назначил поволжских немцев. Что получилось – мы все имели возможность увидеть в яхинском эльфийском романе «Дети мои». Водолазкин всячески этих «Детей» хвалит, как своих собственных.
К немцам вообще (не только к поволжским) отношение у Водолазкина весьма трепетное. В этом ничего предосудительного нет. Даже народный герой Данила Багров, который, казалось бы, кавказцев на дух не переносил, американцам кирдык обещал, евреев тоже «как-то не очень» - как раз к немцам относился нормально.
Ну немцы и немцы.
Но почему немцы? Зачем немцы?
А есть такой анекдот. Сидит старушка в избушке. Вдруг дверь вышибается ударом кованого сапога и на пороге появляется мордатый немец. Смотрит на испуганную старушку и кричит: «Матка, курка-яйко йесть?» Старушка отвечает: «Да хосподь с тобой! Как ваши в сорок первом забрали все, так ничего с тех пор и нету!» Немец протягивает ей коробку и говорит: «Матка, полутчай гуманитарный посылка из Федератифный Германия!»
В голодном 1992 году немцы взяли и спасли тогда еще будущего доктора филологических наук и будущего автора замечательного романа «Лавр» от голода и прозябания – Мюнхенский университет пригласил его к себе на годичную стажировку.
Евгений Германович, умный человек с подходящим случаю отчеством, времени не терял, связи с германцами всячески налаживал и закреплял. Став стипендиатом фонда имени Александра фон Гумбольдта, в конце девяностых и начале нулевых Водолазкин снова получил возможность жить, вести исследования и публиковаться в ставшем ему близким городе Мюнхене.
У меня, живущего уже второй десяток лет то в Москве, то в Шанхае, германские вехи водолазкинской биографии не только не вызывают отторжения, а наоборот – находят всяческое понимание. Писатель и ученый просто обязан передвигаться по миру и познавать его во всем многообразии.

Другое дело, что отражать полученные впечатления у каждого автора получается по-разному. Скандальный Париж Миллера, безжалостный и безумный Нью-Йорк Лимонова, тихий и мирный нацистский Мюнхен Водолазкина... ...
По признанию Евгения Германовича, определение «неисторический роман» к его титульной книге «Лавр» придумала сама Елена Шубина, глава редакции имени себя и вообще королева-мать всея большой отечественной литературы. «Я думаю, в эту парадигму встраивается и моя повесть «Близкие друзья», - сообщил в интервью Водолазкин.
А я вот так не думаю.
Возьму на себя смелость придумать более верный термин для водолазкинского текста «Близкие друзья» - «сервильная повесть». Потому что при чтении убеждаешься – повесть будто писалась автором не для отечественного читателя, а во многом с расчетом на перевод и публикацию именно на родине его «близких друзей», в славной стране Германии. С оглядкой на мюнхенских коллег.
Разобраться в том, кого, как, сколько раз и зачем обслуживает автор своим текстом мы и попробуем.
Уже самим названием «Близкие друзья» автор берет быка за наиболее удаленное от рогов место и пытается всучить нам этакого «Ремарка в импортозамещении». Но если в «Трех товарищах» мы действительно видим историю дружбы и любви, то никаких «близких друзей» или достойных внимания человеческих чувств в повести «Близкие друзья» и близко нет. Копошение изображенных в ней организмов более походит на жизнь представителей славной группы беспозвоночных – всяких там улиток, слизней и морских блюдечек.
В прекрасном городе-колыбели нацизма, в Мюнхене, в межвоенное время «дружили родители трех детей» - Ральфа, Ханса и Эрнестины. Родители этих детей не были ни коллегами, ни даже однопартийцами. В манере, которую некоторые деликатные критики охарактеризовали «суховато-повествовательной авторской интонацией» нам будет рассказано, как на Северном кладбище города случайным образом познакомились три семьи, ухаживающие за могилками родственников. Даже «отношение к нацизму в их семьях было разным». Каким именно, автор предусмотрительно не уточняет – всё-таки дело щекотливое... Может, одна семья считала нацизм спасением, другая – весной человечества, а третья спокойно и практично поддерживала. Не придерешься – действительно разное отношение. Люфт трактовки широкий. Можно и насчет «тихих противников режима» пофантазировать, при большом желании.
Познакомившиеся семьи договариваются о совместных походах на кладбище и традиционном культурном досуге – распитии пива. Осторожным штрихом автор обрисовывает обстановку – вот в биргартене сидит за соседним столиком писатель Томас Манн, а вот прошло несколько лет и уже не сидит он там больше. Неуютно ему в Мюнхене стало, исчез. То ли пиво плохое стали варить, то ли еще что-то случилось. Автор предпочитает деликатно промолчать.
Писатель Водолазкин изображает героев повести, пока еще детей лет девяти-десяти. Дети все хорошенькие и пригоженькие - помогают взрослым содержать могилки в образцово-показательном виде. А в перерывах между созидательным трудом дети разговаривают друг с другом с суховато-повестовательной интонацией автора:
«- Вы можете себе представить, что когда-нибудь на Северном кладбище будем лежать и мы?
- Нет, - ответил Ральф.
- А я могу, - сказала Эрнестина. – И поскольку мы близкие друзья, предлагаю каждому дать слово, что он будет похоронен здесь. Мы не должны расставаться ни при жизни, ни при смерти. Вы даете мне слово?»
Люблю такие диалоги. Они мне напоминают те времена, когда я преподавал русский язык в нерусской аудитории, а учебники были напичканы диалогами в подобном стиле:
«- Здравствуй, Антон!
- Привет, Виктор!
- Куда ты идешь?
- Я иду на выставку современной живописи. Она открывается сегодня и продлится всего три дня.
- Я тоже хочу пойти с тобой! Ведь я очень интересуюсь современной живописью. У меня дома есть большая коллекция репродукций произведений известных художников
- Отличная идея! Давай пойдем вместе! Ты будешь моим экскурсоводом!
- Посмотри, вон там - Павел! Он летит на всех парусах!
- Я думаю, он тоже спешит на выставку! Павел, подожди! Давайте пойдем на выставку все вместе!»
Ну чем не «Близкие друзья», верно?
Таким языком герои разговаривают до самого конца повести. Особенно усердствует Эрнестина.
Рассказывая мальчикам о своих приключениях в кабинете дантиста – женатый лысый доктор Аймтербоймер всегда трогает ее за попку и грудь, усаживая ее в кресло, Эрнестина отметит важную деталь:
«- А еще он нацист, и это самое отвратительное... Давайте поклянемся, что ни за что на свете не станем нацистами. Пусть это будет еще одной нашей тайной».
Такой лживой политугодливости я не встречал со времен чтения произведений канувших в Лету совписов-халтурщиков былого времени. Евгений Германович, видимо, читал еще прилежнее меня, и спустя годы решил творчески переработать усвоенные в детстве и юности приемы. Ну в самом деле, не пропадать же годному кульбиту, а коллеги из Мюнхена обязательно оценят и одобрят политически верный изгиб стана.
Чем дальше от тех тридцатых и сороковых, тем бледнее становятся, куда-то исчезают миллионы ревущих в восторге немцев с вытянутыми правыми руками. Зато теперь не протолкнуться на страницах книг и в кинофильмах от простых немецких людей, которые все как на подбор или жертвы тяжелого времени, или вообще убежденные противники нацизма.
Дети продолжают обсуждать, чем же так притягательна девочка для лысого врача:
«- Вероятно, ему нравится твоя арийская внешность, - предположил однажды Ральф.
Белокурая Эрнестина покраснела:
- Я не хочу, чтобы меня ценили за внешность, - ответила она. – Тем более, такие слизняки и нацисты, как Аймтербоймер.
- Ты можешь пожаловаться родителям, - робко сказал Ханс. – Или сменить зубного врача.
- Знаешь, это было бы отступлением перед трудностями».
Йа, йа! Дойчен пионирен нихт капитулирен! К арийской внешности прилагается стойкий арийский характер.

Доктор Аймтербоймер, видать, хорошо знал свое дело, потому что в итоге подросшая Эрнестина будет с ним сожительствовать. Очевидно, в надежде перевоспитать, повлиять на его политические взгляды. Секреты пикапа от опытного дантист-нациста!
Эрнестина вообще девочка не по годам живая, несмотря на все старания писателя Водолазкина заставить ее вещать в стиле робота с планеты Шелезяка. На свое двенадцатилетие она заманила Ханса и Ральфа в кусты, разделась догола и вынудила мальчиков скинуть свои баварские штанишки.
«- Мы - близкие друзья, - сказала она, - и у нас не может быть тайн. Чтобы доказать это, мы должны друг перед другом раздеться».
Голая девочка описана автором любовно, как и полагается пастору-лютеранину с широким кругозором – и светлый пух на лобке, и подрагивающие соски – ничто не укрылось от наблюдательного писательского взора.
Искренне жаль, что текстовый формат не позволяет вставить сюда видеоролик с восторженно кивающим педофилом Харви, как это делает Евгений Баженов в своих кинообзорах.
Один из героев Ральф Вебер – центральный персонаж повествования – человек достойный во всех отношениях. Художник по призванию, но отец желает сделать его офицером. Конечно же, «попытки Вебера-старшего заговорить о возможной военной карьере не находили в сыне ни малейшего оклика». Ведь Ральф - хороший мирный человек. таких было очень много в предвоенной Германии. Вы разве не знали? Никто не хотел воевать. Ну почти никто.
Когда озорная эксгибиционистка Эрнестина после окончания гимназии предложила всем вместе зажить счастливо втроем, и даже пояснила, что это по-французски называется l'amour de trois – Ральф очень обрадовался и заявил, что не боится условностей. Прогрессивный молодой художник. Таких и в современной Германии много.
Бедный Ханс, который за пару минут до варианта «тройничка» делал Эрнестине предложение руки и сердца, сидит остолбенело, жует скатерть, потом молча покидает своих развратных друзей.
Думаете, возникает конфликт, картонные фигурки персонажей оживают и суховатое мочало текста вдруг напитывается соками жизни и превращается в художественное произведение?
Ничего подобного.
Ушлая Эрнестина через два месяца выходит за Ханса замуж и Ральф принимается страдать. Опять же – совершенно бесконфликтно, а в стиле безобидного городского юродивого. Страдания его выражаются в ежевечерних стояниях под окнами дома молодой семьи. Эти самые стояния филолог Водолазкин описывает шершавым языком, но не плаката, а наспех набросанного в расчете на перевод текста. Испытав возбуждение от колебания «шелка штор», герой в экстазе прижимается к «шершавой штукатурке ниши».
Как тут не вспомнить чеховскую Сусанну Моисеевну: «Боже мой, господи! Нет противнее языка! “Не пепши, Петше, пепшем вепша, бо можешь пшепепшитсь вепша пепшем”!»
Словно испугавшись, что его повествовательный поросенок и впрямь переперчится, автор возвращается от звукописи ремизовской школы к своей излюбленной авторской интонации, а попросту – к жеванию картонных канцелярских папок.
Начав уставать от дежурств под окном, Ральф ощущает, что его жизнь потеряла наполненность: «как бы сдулась». Поддуть ее и поддать жару в свои пороховницы он решает элегантно – соглашается с отцом, что теперь можно и на офицера выучиться. Тем более, скоро война, и «он подспудно надеялся, что война встряхнет его чувства».

Ну а что, традиционный немецкий способ отдохнуть и развеяться – повоевать, грусть-тоску разогнать. Вен ди зольдатен дурш ди штадт марширен... Ай варум, ай дарум!
Служба в училище описана двумя абзацами – «чересполосица учебы и службы» плюс «многочисленные марш-броски». Водолазкин, как человек бывалый, отмечает: его герой «знал, что первые два-три километра бывает тяжело, но затем открывается второе дыхание». Ральф бегает хорошо, становится отличником боевой и политической фашистской подготовки. К концу учебы, правда, охладевает к военной науке и даже подыскивает предлог, чтобы покинуть армию. Ведь он пошел в офицеры лишь чтобы встряхнуться и отвлечься от стояний под окнами.
Но тут началась война. Автор повести заботливо поясняет нам: «Человека, ушедшего из армии в такое время, неминуемо признали бы дезертиром». И общественное мнение было подобно трибуналу.
То есть бедный Ральф – жертва тяжелого времени. Хороший человек, типичный немец. Просто свинцовые волны эпохи бултыхали его, как букетик фиалок в проруби...
Сам Водолазкин свято убежден, что таких немцев было множество. Так он и говорит в одном из интервью:
«Надо понимать, что в эту войну их привело не желание воевать, а приказ, обстоятельства, судьба, и они воевали, уже тогда испытывая очень горькие чувства».
Оно и видно, как им горько было. Четыре года горевали, все нагореваться и успокоиться никак не могли. Они, конечно, планировали всего пару месяцев у нас погоревать, как им ихний фюрер наобещал, а потом зажить припеваючи на освобожденных от нас землях.
Но не получилось, не фартануло. А вот нечего было всяким своим гитлерам верить.
Они бы, конечно, могли побросать оружие да сдаться в плен, но... «Это было бы отступлением перед трудностями», как однажды справедливо заметила девочка Эрнестина.
Впрочем, если самому писателю Водолазкину становится легче от мыслей, что одного из его дедушек в 1943 году подневольные приказам немцы сожгли в танке с чувством горького сожаления – то ради бога. А то и вообще, может быть, фашист, засадивший в деда снаряд, всего лишь «встряхивал свои чувства» на войне. Тоже вариант.

И вот, опасаясь общественного осуждения и повинуясь роковому стечению обстоятельств, лейтенант Ральф вторгается с боевыми коллегами в Россию, любуясь сквозь ивовые ветви блеском реки Буг. Попутно он замечает, что некоторые ветви двигаются. Тут выпускник военного училища с изумлением обнаруживает, что «будучи закреплены на броне, движущиеся ветви оказались элементом маскировки».
Тут у меня при чтении впервые возникла надежда, что текст наконец-то оживет – возможно, нас ожидает повестование про похождения нового Швейка...
Евгению Водолазкину меня не убедить, что немецко-фашистскими военными училищами руководили тайные троцкисты-вредители, которые все внимание учащихся концентрировали на втором дыхании после пары километров марш-броска, а на остальные дисциплины положили с прибором. Поэтому вывод напрашивается однозначный: герой повести лейтенант вермахта Ральф Вебер – умственно отсталый человек, по недоразумению избежавший гитлеровской программы по ликвидации. Одним словом, идиот.
Вы не поверите, но Ральф «удивился тому, сколько неожиданного способны скрывать в себе кусты».
Это ты, дорогой фашист, еще беляшей на витебском вокзале не отведывал... Мигом бы познал всю сакральную сущность зеленых насаждений и их роль в маскировке. Раз тебя в твоем фашистском училище ничему не научили, так будешь в России на практике постигать...

Окончание следует...
Читайте нас: