Алексей Кривошеев в «Переплете». Часть вторая

О гениальных поэтах и супергении

«Бродский, Пастернак, Мандельштам, Тарковский (Арсений), Есенин, ранний Маяковский… У него гениальная "Скрипка и немножко нервно". Потом он ушел тоже в социальность целиком, "выстудил" душу, наверно, на этом не совсем благодарном, скажем, деле для поэзии. Потому что лирика – таинственна, она сама в себе должна быть, а он сделал такой выбор – быть рупором для масс. А когда почувствовал, что массе до него нет никакого дела, кроме холодного любопытства, то застрелился. Это не трибунство и дух переворота, (как декламировал талантливый Вознесенский), а беда и несчастье для личности поэта. Общественная деятельность – это не юношеский максимализм и нарушение приличий. А поэзия и выступления — это, в частности, социальная работа тоже. Если ты всё (весь мир) только переворачиваешь (или высмеиваешь), перевернётся и сам.

Много подлинных поэтов… Пушкин, конечно, в этом плане – супергений. Потому что в нём было всё. А его самого как будто и не было порой. Синявский писал в "Прогулках с Пушкиным", что там – пустота. Наши критики советские не поняли про прямоту и, кажется, даже обиделись, осерчали на Синявского, дескать, как это – и Пушкин и вдруг пустота! Но это другая пустота, положительная, это та самая Пустота, которую знали индусы древние, даосы, которая как бы место способное вместить всё на свете. В этом смысле Пушкин – Протей, беспредельная психика совершенно. Чистый дух, веющий где хотел. Но имеющий и отчётливые предпочтения. Сын, дитя Гармонии, знакомое с Хаосом. Благородная, не подлая душа. Гений – не злодейство. Различающий сущности и испытывающий духов.

Он же сам (Пушкин) наблюдал тоже, поэтому не был чистым безумцем, и была гармония во всем этом. Вот Пушкин (а поэтический гений – существо всегда эротическое) написал "Гаврилиаду", будучи молодым человеком, опять же внутренне свободный, он мог себе позволить. Или не мог не позволить, будучи одержим вдохновением. Гениально написал. Но когда он тут же встретил одного своего знакомого-пошляка, который стал его нахваливать, что вот молодец ты, дескать Саша, написал свободолюбивую неподцензурную "Гаврилиаду", то Пушкину сразу стало стыдно и неловко за то, что он, в общем-то, кощунство совершил и теперь вот выглядит также, как вот этот вот неумный пошляк. Так что Пушкин всё это понимал прекрасно. Но гений выше, даже выше кощунства. Как раз потому, что он способен понять: это – кощунство, это – пошлость". Он не только отождествляет, но и различает. Бога и Диавола, прекрасное и безобразное, гнусное и благородное для него – не одно и то же».

Об архаистах

«И Державин, и Сумароков с Тредиаковским… как позже Заболоцкий, вообще, архаисты тоже влияние, были крайне интересны. На первом курсе в Университете я купил "Слово о полку Игореве" на старорусском языке. Хотелось звуки эти хорошенько расслышать. Пушкина ведь некоторые современники-великороссы называли "французиком". Пушкин создал беспрецедентную для России гармоническую школу, стал основоположником современного русского языка, в том его виде, в котором язык и сейчас ещё существует, несмотря на все обновления или упрощения.  Он поднял современную ему русскую (на самом деле не одну только русскую) поэзию до таких вершин – и формальных, и содержательных – что потом дальше уже некуда было идти в этом направлении. И некоторые поэты пошли в народ. Был Некрасов, он стал писать вещи более простые. Потому что нельзя было Пушкина превзойти по красоте слога, но двигаться куда-то надо было, да?  И можно было вернуться к архаистам, которые были как бы до Пушкина. Юрий Тынянов – литературовед, писатель – в свое время писал об архаистах и новаторах. То есть до Пушкина же тоже была литература. И притом порой превосходная. Державин, например. Вообще, надо возвращаться иногда, идти назад, делать один шаг ещё дальше, в самые глубины духа. Та же самая мифология – такой циклический тип времени».

О линейном и циклическом

«Есть линейное время и циклическое время в устной словесности и в литературе. Два вида. Проза движется по линейному типу. Стихи, если только по одному линейно-дискретному типу пишутся, они заведомо слабыми получаются. Там разрывы, нет единства, нет цельности, единства высшего. А лирика настоящая совмещает в себе оба типа. Там обязательно должен быть вот этот мифологический циклический тип.

Когда читатель читает лирику, он невольно отождествляет себя с лирическим персонажем. То есть лирический персонаж – это не просто автор. Часто бывает, что отсебятину какую-то напишет поэт, и даже с этим читатель себя отождествляет, потому что жанр таков. Законы жанра обязывают. Циклическое письмо – всегда "про читателя". Потому что там внутренний мир изображен. Таков высочайший уровень образно-символической, индивидуально-мифологической лирической поэзии».

О конце века и конце света

«Это был конец века. "Fin de siècle" – подзаголовок книги. Это уже как бы образ-термин такой. Он образно заключает в себе не только конец века, но как бы и вообще, конец света. Это чувствуется сразу в первой книге, в "Исполнении пустоты"... Это все очень ощущалось. Я наивно думал в 80-е годы, мне будет 37 лет к началу века, как раз нормально – я умру – как многие поэты почему-то умирают – в 37 лет. Но несмотря на то, что я несколько раз умирал, я не умер. И то, что я выжил – это, наверное, чудо. Если посмотреть с точки зрения здравого смысла.  И уж, конечно, это не от меня оно зависит. Хотя, может быть, и от меня отчасти, потому что я прикладывал руку не только к тому, чтобы погибнуть и оторваться (хотя прикладывал и к этому тоже), но, и чтобы выжить потом, я очень карабкался, очень хотел умереть достойно и в своё время. Просто крайне остро порой чувствовал, на мне лежала и лежит какая-то обязанность, ответственность за это. Вот умер Банников, умер Яковлев, Светлана Хвостенко… А я живой. И это я воспринимаю, как ответственность дополнительную. Я же пишу еще что-то, не просто так живу. Поэтому все нормально. Кто когда умрет – это не от нас зависит. Не только от нас, а может быть и вовсе не от нас.

А ощущение конца времен и конца света у меня было было, да. У меня и нескольких моих поэтов-друзей, музыкантов. Иных уже нет в природе. В конце века всегда происходят какие-то драматические, странные, иногда страшные, даже часто ужасные вещи, рушится устройство мира, люди гибнут. И начало захватывает, захлестывает. Поэтому – "Исполнение пустоты". Это когда выходишь в ничто, все ценности обесцениваются вдруг. "Апокалипсический диптих" в 1983 году мной написан, а через два года "Перестройка" произошла, когда прежний социум, как прежде "старый мир" полностью был подвергнут анафеме, уничтожался, рушился не только на глазах, но и внутри нас. Пророческие стихи получились, я их не придумал, это был дух времени, который я уловил как автор и выразил».

Об оптимизме

«Мне скажут, говорят порой, а не говорят в глаза, так шепчут где-то за спиной, что вот опять оптимизма нет, не хватает жизнерадостного мировоззрения, простоты, понятной всем обычным читателям… Ну, какой, ребята, оптимизм, если это происходило в действительности! Крушение мира, смерти какие-то насильственные близких друзей, вообще, любимых людей? В стихах оптимизм – в том, что строки их – гармоничны, в том, что они написаны стихами (неплохими, я думаю) – в этом оптимизм. Написать ужасное и страшное в прекрасной форме. Вообще выразить предельно, довести саму неизбежную темноту смысла до блеска. Это – музыка! Форма может победить содержание само. Упорядочить хаос. Хаоса ведь нельзя избежать. Многие пытаются выдать себя за этаких оптимистов, которым как бы все равно – и перед смертью, и перед хаосом. Но когда этот хаос захлестывает человека по-настоящему, он и к врачу бежит, он и помощи просит, и прочие вещи с ним происходят нормальные. Задумываться о смерти и правильно и полезно. Но жизнь желательно всё же любить. Как Пушкин. У Бродского это не очень получалось, поэтому он предпочитал Баратынского. 

"Апокалипсический диптих" написан, когда рушилась система прежнего идеологически-советского мира в России. Ну что ж, разрушение – тоже жизнь, это начало жизни новой и конец жизни прежней. Это связующий момент, не изолированный от жизни, он создает динамику, участвует в динамике существования, и бояться его – ещё не значит – его счастливо избежать. Делай, но наблюдай, понимай, что происходит, в какой-то момент направляй движение внутреннее, изнутри, которое через тебя идет, которое становится тобой. Ты участвуешь в истории мироздания. Поэт – Символ, он двойной природы человек, именно через него проходит и сквозит энергия вообще миротворения (разрушения в том числе) и благодать божия. Иначе это – не поэзия, а просто – пустые слова, искусственно выдуманные. Такого добра много в искусстве. Но это не стихи, тем более не поэзия. Стихи – те же основные элементы мироздания, а поэт – миротворец и прорицатель, демиург и Орфей. В русской традиции поэт – тот же пророк, да? Опять вспомним Пушкина, Лермонтова… Причём поэт понимает и чувствует, в отличие от учёного-картезианца, например, что мир творится до сих пор, и постоянно, и независимо от нашего желания. Сотворение совершенного мира Богом ещё далеко не завершено. В период Калиюги, во времени, в котором мы живём, в эпоху войн и разрушений, рано говорить о законченном и совершенном творении этого мира. Мир полон зла. Но и жизнь прекрасна, и тем она ещё желанней в первозданной чистоте своей, в нежности и верности неземной…

Что такое стихи? Это элементы, из которых состоит мир. Мы знаем, четыре-пять элементов есть. Вот это стихи! На самом деле, они идут свыше, они говорят об историческом процессе, о каком-то моменте, который предшествует истории, который недвижим, те же самые циклы. И миры рушатся. И заново создаются».

О сущности имени

«Я свою фамилию очень не любил раньше. Когда в школе говорили: "Кривошеев, к доске!", – меня бросало в жар, в агрессию. А потом в какой-то момент я понял, что в слове "Кривошеев" есть и Кришна, и Шива, и Вишну, и вдруг обрадовался (смеется). То есть если я что-то могу, то не потому, что я такой сам по себе крутой, да? А потому, что "Имя – тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность", – как сказал Павел Флоренский, и он был прав. Имяславцы – было такое направление в русской религиозно-философской мысли. Если это и была (и есть) мистика, то мистика – органическая, духовная. Есть правда в имени, реальность какая-то, Которая выше нашей природнорожденной индивидуальности. И правда Имени расширяется, как и Вселенная. Это не отменяет здравого смысла и наивные представления человечества о плоской земле, но очень отрезвляет порой и научно дополняет (пытается объяснить) существующую уже, вечно дополняющуюся картину мира. Наука и здравый смысл, тем более религия, вера и наука, и искусство – не противоречат, хотя и противостоят друг другу в чём-то».

Также в интервью:

Об одиночестве и музыке

«Я понял, что из меня не выйдет гениального соло-гитариста, такого, каким бы я хотел быть, и я гитару отложил. Я плавно перешел, переместился, или вернулся даже, в поэзию и понял, что здесь можно все, я здесь могу значение и звучание соединить так, как музыкант этого не сделает. И вот именно здесь я и буду музыкантом, подумал я тогда, и правда – так и оно произошло. Я писал благодаря музыке, которую слышал, которая выше меня, и хаосу, который часто был сильнее меня, больше, чем я. Хаос не зависит от меня, он зависит от мировых событий, от которых мы все зависим».

О книге «На открытой веранде»

«Книги "Исполнение пустоты" и "На открытой веранде" писались параллельно, синхронно. "На открытой веранде" – она другая. Светлая грань. Радость жизни есть, несмотря на то что есть и мрачная, темная сторона. Слава Богу, открыты нам и эти стороны, светлые, без них и тьма непонятна была бы, что она такое? Но там много и оттенков, и потом, есть у меня ещё и другие книги, расширяющие картину мира».

О боевых казаках, боли и любвеобильности

«По отцовой линии я из боевых казаков. Этот темперамент во мне с детства обнаружил себя…»

О мужественности, женственности и психологическом образовании

«Мужественность необходима поэту, ровно так же, как необходима и другая сторона – бессознательного мужчины – женская…»

Продолжение следует…