Поэт, журналист, общественный деятель Иосиф Гальперин: «Почему я должен воевать издалека?»

– Каково поэту жить в чужой стране?

– Не знаю, не могу судить – я живу в языке, никуда от него не уехал, каждый день думаю и пишу на нем. А местные жители, с которыми я общаюсь, тоже меня не отделяют от России, считают «руснаком». Иду как-то в лес околицей, из своего огорода выглядывает односельчанин: «Здравствуй, русский поэт!» На родине меня так никто не приветствовал.

– Как вы пришли к поэзии?

– Поэзия – из детства. Много болел, много лежал, не выходя из дома, много мама вслух читала, потом и я сам. В четвертом, кажется, классе на диктанте услышал: «Спускается солнце за горы...», почувствовал ритм и продолжил – не под диктовку: «...туда, где прячется ночь...» От детства, от запертости две страсти: читать, а потом и писать, поскольку почувствовал на себе, насколько это важное занятие. И вторая: ходить и видеть новое. Лет в 17 написал: «Из всех домов я выберу один и позову тебя на новоселье. Столом обзаведёмся и постелью, начнём ходить в соседний магазин. Из многих книг я выберу одну и напишу ее – от корки и до корки, я книгу напишу на все пятерки!.. Мне книгу написать хотя б одну». Написал не одну, посчитал – полтора десятка. Но в пятерке не уверен.

– Была ли у вас мысль писать и заниматься чем-то иным, чем стихами?

– Конечно, читаемое повлияло на меня. Влияли люди. Илья Эренбург, который был и журналистом, и критиком, и поэтом, мне довелось с ним встретиться школьником в Уфе.

И уфимец Алик Глезер – об этом у меня большой очерк «Ветер, вей!», опубликованный в «Истоках».

Журналистом стал случайно, несмотря на то, что отец работал в уфимских газетах. Привлекла возможность рассказывать о том, что увидел, что пришло в голову. А литературу, поэзию с самого начала не видел своей общественной стезей, так сказать. Потому что, во-первых, видел величины в той литературе, которая была до меня, а во-вторых, не собирался подстраиваться под требования литначальства, а примеров таких рамок было достаточно во времена моего отрочества: дела Бродского, Андрея Синявского и Юрия Даниэля, битвы вокруг «Нового мира» и «Юности».

Хотя моим первым печатным произведением было опубликованное в «Ленинце» стихотворение «Февральскому ветру»: «Дуй, ветер, дуй, всю силу свою выдуй, а выдохнувшись – выдохни весну...» Напечатали за неделю до моего 16-летия.

Саша Касымов помог мне в ориентации на литературу, мы с ним дружили с 15 лет, он был более подкован филологически, был для меня первым читателем, ориентиром. Мы с ним вместе писали "романы", пародирующие соцреализм.

– Почему вы решили уехать из страны?

– Почему уехал? Потому что не мог остаться: зарабатывать журналистской поденщиной вне штата – не хотелось тратить последние силы, а жить на обычную пенсию в Москве невозможно. Хотел было ее увеличить: все-таки 42 года стажа, плюс была награда, приравненная к государственным. Но мне сказали, что высший знак ВЛКСМ не дает мне льгот, вот если бы я был работником ЦК (скажем, уборщицей), то стал бы ветераном труда. А раз я не был аппаратчиком, то и я, и какой-нибудь комбайнер не могут считаться льготниками с этим значком…

Хотел писать все то, что давно задумывал, хотел жить в экологически чистом месте, не в мегаполисе. В результате продал машину, купленную в Москве, – ее хватило на полдома в горной деревне, остальное добавила работавшая пока жена.

– Возможно ли вернуть пенсионеров на землю? Казалось бы, это самое оптимальное решение для пожилых.

– Можно вернуть пенсионеров на землю – если освободить от поборов и паразитов. Я до села Плоски никогда не жил «на земле», горожанин во втором поколении (бабушки-дедушки из маленьких городков). Ничего, освоился. Налоги маленькие, оформление простое, участок достаточный. Цены низкие, но свою продукцию продавать не пробовал. Те, кто торгует своим, вкалывают круглый год от темна до темна.

– Осталось ли для вас в Уфе что-то интересное из явлений и людей?

– За Уфой слежу по разным сайтам, неравнодушен к ее художникам, поэтам, певцам и спортсменам. Друзей, продолжающих активную жизнь, осталось мало, ловлю новости от академика живописи Сергея Краснова, его жены Рашиды, из УФЛИ, от писателя Виктора Улина.

– Не собираетесь ли вернуться?

– А куда и кем – вернуться? В Уфе я никогда не был пенсионером, даже когда приезжал уже в новом веке – всегда по делам, старался чем-то помочь, рассказать правду в центральной печати. Кроме могил на Южном кладбище, никого родных не осталось.

– Кем вы себя считаете или, как сейчас модно говорить, позиционируете?

– Когда-то шутил над собой: башкирский русский еврейский советский поэт. Когда идут стихи, пару десятков в год – максимум, считаю себя поэтом. А в остальное время – писателем, все-таки менее обязывающее слово, можно же быть бытописателем, мемуаристом, или, как я, автором непридуманных историй и эссе.

Когда счетчик в интернете показывает, что за день больше меня прочитали на портале прозы – удивляюсь: там всего 82 текста, а на поэтической странице – 518. Кстати, большинство прозаических написано в Болгарии, стихов – не меньше двухсот, а их я писал с отрочества. Вот и количественно выраженная польза от переезда! Если уж совсем откровенно, то и в стихах, и в прозе, и в эссе я чаще всего пользуюсь одним методом, я его для себя назвал «психофизическим репортажем»: переживания показываются сразу с событиями, которые их вызвали, такой мостик от газетного репортажа. Стараюсь быть доказательным. В последней книжке, вышедшей в Ганновере, название «Паразитарные записки», а подзаголовок: «Книга психофизических репортажей». Так что я еще и репортер.

– Откуда в вас пробудился интерес к общественной деятельности?

– Интерес к общественной деятельности – с юности, от школьных стенгазет, от КВНа, от радости работать в компании с теми, кем можешь гордиться. Журналист без чувства справедливости, без сопереживания увиденному и услышанному – бродячий диктофон.

– Банников, Юнусов, Хвостенко… Почему так много талантов из Уфы не состоялось в жизни?

– А я не считаю, что тот, кто написал не слишком много, – не состоялся в жизни. Да, мне повезло дожить до седин, на что я никогда не рассчитывал. Но ведь меня греют и мои юношеские стихи. Так же, как образы моих рано ушедших товарищей. А умерли многие от экологических неурядиц, в том числе – от плохой, затхлой общественной «экологии», от невозможности применить силы в ней.

– В Уфе, как правило, люди искусства не занимаются общественной деятельностью. Почему так происходит?

– У меня встречный вопрос: а кто занимается в Уфе общественной жизнью? Те, кому поручили? Те, кого вытеснили на периферию общественного внимания? Карьеристы или юродивые? Что такое сейчас – общественная жизнь в Уфе, чем она отличается от таковой в остальной России? Это вопросы не ко мне, а к уфимцам.

Во время общественного подъема конца 80-х годов прошлого века Юра Шевчук или Сергей Краснов значили для умов не меньше, чем публицисты-глашатаи. Сейчас время виновато или фигуры маловаты? Творческой смелости не хватает?

– Почему в Уфе политики и общественные деятели так далеки от культуры?

– И соответственно: кто в Уфе политики и общественные деятели? Чиновники? Понимают ли они, что культура – это не предмет потребления, не «ленточки разрезать» и слова говорить, а создание национального продукта – для всех наций? Культура не может состоять только из прошлого, даже музеи в мире живут современной жизнью, извлекают уроки для будущего.

– Какую роль в вашей жизни сыграло литературное объединение при газете «Ленинец»?

– О ЛИТО при «Ленинце» я писал в небольшом очерке, опубликованном в «Истоках», не хотел бы повторять его историю. Для меня оно стало глотком воздуха после возвращения из Москвы, а потом – из армии, когда я увидел, сколько своеобразных мыслителей живет рядом, в провинциальной Уфе. Нравилось находить новых людей, помогать им, расти рядом с ними.

– Поэт Рамиль Хакимов был успешный деятель культуры. Почему он ушел в работу с молодыми?

– Думаю, и Рамиль Гарафович Хакимов, сначала просто искавший постоянного заработка, а потом искренне полюбивший всю разношерстную компанию, пришел к таким же наблюдениям. Хотя у него был достаточно представительный круг общения и в Уфе, да и в Москве. Кроме того, запал «шестидесятничества», двигавший его личное творчество, закончился – и не только у него, во всей стране. Писать идейно-безыдейные очерки он мог, а открывать нечто новое – уже нет, но литературного вкуса у него хватало, чтобы понимать новые творческие манеры.

– Вы в 90-е уехали из Уфы. Почему? Почему те, кто остался, практически не состоялись в жизни?

– Почему уехал из Уфы, притом с радостью – написал в «Действительном залоге» довольно подробно. Нашлась более масштабная работа, удалось сотрудничать с теми, кто двигал страну вперед, а в Уфе не нашел понимания не только в массах, но и в товарищах. Разные были критерии, разный уровень риска.

Мне было легче многих: у меня была Москва, в которой я учился, там были мои друзья, там нашлась работа, гораздо масштабнее и свободнее прежней. И опять: те, кто остались, тоже состоялись – в меру своих требований. Дмитрий Ефремов, Райхана Гильманова, Евгений Воробьев – делали профессиональную «Воскресную газету», Светлана Гафурова и Александр Кочкин – свою, интересно работали Евгений Асабин и Алик Шакиров, пока их работа не стала мешать коррупционерам и националистам. Газетчики в большой степени зависят от уровня свободы в обществе, но художники, писатели и поэты тоже задыхаются в консервативно-архаичном мире, в чиновничьей иерархии.

– Каким, на ваш взгляд, должно быть оптимальное соотношение в Уфе между теми, кто уехал и кто вернулся?

– Думаю, при развитии свободного Интернета конкурентную творческую среду можно найти в любой точке пространства, а это – главное условие развития. Другой вопрос, что не везде на своем творчестве можно заработать необходимые для быта средства, вот и приходится жить там – и так! – как и где диктуют обстоятельства. Не могу сказать что-то определенное про соотношение, у каждого свои требования к признанию, не всегда – материальные.

Я вот рад, живя в Болгарии, что меня читают в родной Уфе, что тем самым я присутствую в ее творческой жизни. А своим писательством я бы нигде не заработал, рад, что Болгария и судьба позволили мне не акцентироваться на этом. Тем более, я давно считаю, с уфимских лет, что не стоит идти в литературу, надеясь за ее счет процветать в быту.

– Обычно те, кто уехал, не обращают внимания на жизнь в республике. Почему? Почему нет влиятельной диаспоры в Москве?

– В Москве я общался с бывшими земляками, до определенного момента мы все живо интересовались процессами, происходящими в республике, даже вмешивались в них – например, во время выборов в начале нового тысячелетия. Но потом я лично, например, убедился, что скорости у нас разные – в Москве и Уфе, что уже пережитое и понятое нами приходится растолковывать оставшимся друзьям. То есть применять некое насилие, а имею ли я право на него, живя в более безопасном месте? Я писал большие статьи о происходящем в Башкирии, их ксерили (после того, как тогдашняя власть изымала печатную продукцию) – и что дальше?

– Каков уровень культуры в Уфе, Москве и Болгарии?

– Уровень культуры – понятие расплывчатое и многостороннее, хотя и простое. Как амеба. Для меня уровень этот определяется, с одной стороны, уровнем нового в творчестве, а с другой стороны – настроем бытового общения. Про уровень творчества в Болгарии могу сказать немного, видел несколько интересных спектаклей, уровень творчества в Москве – не самый высокий в мире по новизне и глубине, но он создается на моем языке – и я не могу себя от него отделить. Что с того, что мало кто в мире пишет рифмованные стихи, зато Ивана Жданова никто не сможет адекватно перевести – и это достижение русской культуры! А бытовая культура в том окраинном болгарском селе, где мы живем, менее агрессивная и более уважительная к личности, чем в Москве.

– В конце 40-х годов прошлого столетия в Уфу приехало очень много людей из Оренбурга, как ваш отец, отцы Радашкевича и Маканина. Чем это объясняется? Какова их роль в жизни Уфы и республики?

– Оренбург был военно-административным центром Южного Урала, а Уфа становилась его промышленным лидером, люди и поехали, особенно после упразднения Южноуральского военного округа. Поехали люди инициативные, не желающие тратить жизнь на прозябание, вот они и подняли градус в Уфе, которая и до того приняла тысячи личностей в эвакуацию.

В конце 50-х – начале 60-х в Башкирии был высокий процент интернациональных активных личностей, они создавали нефтепереработку и нефтехимию, приборостроение – и Башкирия была на острие развития СССР. Другой вопрос, что развитие это было не всегда правильным и полезным, но осознание этого пришло в следующих поколениях.

– Что главное из заграничной жизни вы для себя приняли?

– Моя заграница довольно мягкая и доброжелательная к русским людям и их обычаям. Этому она учит и нас – как относиться к другим без фанаберии, но внимательно и с достоинством.

– Почему вы не участвуете в общественной жизни республики как общественный деятель?

– Не могу брать на себя обязанность менять жизнь в Башкирии к лучшему, сам не живя в ней. Была возможность возвращения – пока не изменили, практически силой, итоги выборов 2003-го года, на которых я активно и успешно работал (даже книжка вышла по их итогам, где я выведен одним из главных персонажей). Избиратели с этим смирились, почему я из Москвы или Болгарии должен за них воевать?

– Как развивалась ваша творческая жизнь?

– Развивалась репортерски: чем больше видел, чем больше понимал – тем шире становились мои возможности. Стихи сравнивал с теми, которые мне нравились, понимая, почему нравятся, не подражал – для меня это невозможно, даже пародии не умею писать. А в прозе просто старался следовать своим задачам, высказаться как можно доказательней. Каждый следующий шаг был для меня новым – в переходе от позиции читателя, от позиции журналиста.

– Чем обусловлен интерес к прозе? Нужна ли чистая мемуаристика как литература факта или нужно все-таки обобщение, делать какие-то выводы?

– К прозе я не перешел – до сих пор считаю, что полноценную художественную прозу не пишу, образы не слишком обобщаю, часто высказываюсь «в лоб». Но нельзя считать и полноценной мемуаристикой мои книжки. Во-первых, они сознательно и подчеркнуто субъективны, во-вторых, главное в них – не течение времени, а движение сюжета, заранее продуманного, куда я вставляю эпизоды для доказательства тех или иных соображений.

– В общественной жизни РБ очень мало людей, которые имеют значение на большом историческом промежутке. Обычно вспыхивают и моментально гаснут. Их тут же забывают. С чем это связано?

– Память «вдолгую», жизнь «вдолгую» существуют там, где ценят личность больше, чем надличностные надстройки.

Беседовал Айдар ХУСАИНОВ