Шаляпин: из тысячи голосов один. Часть первая

Воспоминания Семёна Яковлевича Семёнова-Самарского, первого антрепренёра Фёдора Ивановича о начале карьеры нашего прославленного артиста, опубликованные в журнале «Театр и жизнь» № 2 от 30 сентября 1910 года к юбилею (20-летие артистической деятельности Шаляпина).

В 1890 году я снял театр в Уфе у старого актёра Полторацкого. Составилась у меня очень хорошая опереточная труппа: тенор Дунаев, г-жи Станиславская-Дюро, Террачиано и др. Шли не только оперетты, но и оперы «Травиата», «Трубадур» и «Галька». Перед началом сезона я поехал в Казань со специальной целью набрать хор. И вот, когда весь хор у меня уже был собран, в один прекрасный день, утром, кто-то постучался в мою дверь в «Волжско-Камских номерах». Вошёл молодой человек. Застенчивый, неуклюжий, длинный. Очень плохо одетый, чуть ли не на босую ногу в калошах. Стал предлагать свои услуги в хор. Это был знаменитый теперь Шаляпин.

Хор у меня был уже совершенно сформирован. Для Уфы он был даже слишком велик – человек около восемнадцати. Но Шаляпин произвёл на меня удивительное впечатление своей искренностью и необыкновенным желанием, – прямо горением, – быть на сцене.

– На самых скромных условиях, „лишь бы только прожить“, – говорил он. Я ему предложил на первых порах 15 рублей в месяц и дал ему тут же лежавший у меня билет на проезд на пароходе Ефимова [Якимова]. Когда он получил этот билет, казалось, что в ту минуту не было на свете человека счастливее Шаляпина. Вскоре я уехал в Уфу. Вслед за мной прибыли труппа и хор. И вот рано утром в дверь моего номера в гостинице робко постучался Фёдор Иванович, пришедший пешком прямо с пристани, – а расстояние было не маленькое: версты две, три, – весь в грязи. Я напоил его чаем, покормил. Так он и остался у меня в номере, и с неделю прожил. Каждое утро я выдавал ему по пятачку, и Фёдор Иванович спускался вниз, покупал себе сайку, и мы с ним вместе распивали чай. Сезон, я помню, мы открыли опереттой «Певец из Палермо», и когда грянул хор, сидевший со мной в ложе арендатор театра П. А. Полторацкий обратился ко мне со словами:

– И куда ты такой хор закатил!.. Ведь это Уфа, а не Москва!

Действительно, для такого небольшого дела хор оказался огромным, к тому же многие хористы раскрывали только рты, а пело всего несколько человек. Дирижер г. Апрельский настаивал на сокращении числа хористов и рекомендовал произвести всему хору экзамен и оставить только поющих. Тогда же г. Апрельский указал мне на Шаляпина, как на самого способного, единственного „коновода“ хора. Фёдор Иванович и тогда читал ноты „с листа“. Через месяц я поручил ему первую сольную партию в опере «Галька», где он пел Стольника. Успех он имел большой. Этот успех возбудил к нему страшную ненависть и зависть всего мужского хора. И вот, на одном спектакле, когда Фёдор Иванович кончил свою арию, после которой по пьесе он должен сесть, один хорист, Васильев, вытащил из-под него стул, и Шаляпин всей своей длинной фигурой растянулся на сцене. В этом же сезоне он у меня пел ещё партию Феррандо в «Трубадуре», а на масленице в утреннем спектакле я ему подарил бенефис – он пел в первый раз с очень большим успехом партию Неизвестного в «Аскольдовой могиле». В то время он уже получал у меня 35 рублей жалованья. Бенефис его прошёл блестяще, был очень хороший сбор, и он получил даже от публики подарок, кажется денежный. По окончании сезона я поехал в город Златоуст, где устроил концерт. Взял с собой туда и Шаляпина. Шли отрывки из «Травиаты», «Синей Бороды» и «Красного Солнышка». И вот, припоминаю казус: парикмахер забыл положить мне синюю бороду.

Ну как же петь «Синюю Бороду» без синей бороды? Видя моё волнение, Фёдор Иванович куда-то исчезает и через несколько минут вновь появляется и приносит мне... синюю бороду: он отрезал со своей головы клок густых волос, добыл где-то „синьку“, выкрасил ей волосы и торжественно принёс:

– Вот вам, С.Я., и синяя борода!..

После поста узнаю, что Шаляпин остался в Уфе и часто выступал в местном музыкально-драматическом кружке, где ему покровительствовал тогдашний председатель этого кружка Рудзинский [Рындзюнский, Леонид Васильевич]. На следующий зимний сезон судьба закинула меня в Баку. В день моего бенефиса, как снег на голову, внезапно ввалился ко мне какой-то высокий детина. На нём огромная шляпа и тулуп, отчего он казался ещё выше своего громадного роста. Это был всё тот же Шаляпин.

– Откуда вы, дорогой Фёдор Иванович?..

И чуть не со слезами на глазах поведал он мне про свои скитания. Попал он к покойному Любимову-Деркачу в малороссийскую труппу в качестве запевалы в хоре. Скитались они где-то по Закаспийскому краю и добрались, наконец, до Баку. Фёдор Иванович увидел мою фамилию на афише и сейчас же заявился ко мне. В тот же вечер он пел на моём бенефисе маленькую партию. Он остался. А его малорусский антрепренёр Деркач чуть не застрелить меня собирался за то, что я вырвал у него чуть не единственную силу!.. После этого мы с Шаляпиным вместе служили в антрепризе француза Лассаля, перешедшей потом к некоему Ключарёву, в специально оперной труппе. Тут уж Ф. И. получал сперва 60, а постом – 75 рублей жалованья.

С этой труппой мы совершили поездку по Кавказу: были в Кутаисе, Батуме и Тифлисе. Ф. И. стал петь ответственные парти: в «Норме» – жреца, в «Аиде» – Рамфиса и даже кардинала Броньи в «Жидовке». Эту последнюю партию Ф. И. приготовил чуть не в два дня по моей настоятельной просьбе: я заболел, и он меня выручил. Он почти никогда не учился петь, – у него был от природы поставленный голос. Это бывает, но страшно редко, – так из тысячи голосов один. Единственно, кто преподавал Шаляпину уроки пения – это бывший певец Усатов. Кончилась наша поездка, и я отправился в Казань к Перовскому. Когда понадобился для труппы второй бас, я посоветовал антрепренёру пригласить на службу Шаляпина. Ему перевели немедленно дорожные на переезд из Тифлиса в Казань, но он не приехал. Когда же летом того же года я опять приехал в Тифлис с знаменитой в то время французской певицей Клэр Кордье, то первым человеком, которого я увидел при выходе из вагона в Тифлисе, был Фёдор Иванович, прочитавший мою фамилию на афише в объявленной «Травиате». На мой вопрос, почему он не приехал в Казань, Фёдор Иванович поведал мне следующее. Здесь, в Тифлисе, ему как-то пришлось выступать в концерте, на котором присутствовал Усатов – когда-то знаменитый тенор московской Императорской оперы. Усатов в то время поселился в Тифлисе и давал уроки пения. Услышав Шаляпина, Усатов так был очарован его голосом, что взял его к себе тотчас же и стал заниматься с ним.

Через год, когда мне вновь пришлось служить вместе с Шаляпиным в тифлисском казённом театре у покойного Любимова, Шаляпин занимал уже положение. Он пел тогда уже такие партии, как Сен-Бри в «Гугенотах», Лотарио в «Миньоне» и другие. Дирижёром нашей оперы был Труффи, который был затем приглашён в Петербург в Панаевский театр в оперную труппу под управлением покойного Зазулина. Очарованный голосом Шаляпина, Труффи устроил его в Панаевском театре. И вот с этого момента и началась блестящая карьера Фёдора Ивановича. Он выступал в мейерберовском «Роберте-Дьяволе» с огромнейшим успехом. О его чарующем голосе заговорил весь Петербург, и Шаляпин получил приглашение на Императорскую сцену, куда подписал контракт на три года с окладом по 3 000 рублей в год с неустойкой в 7 тысяч рублей.

А вслед за этим Савва Иванович Мамонтов внёс за Шаляпина 21 000 рублей неустойки и взял его к себе, в свою частную оперу в Москву.

Почуяв под собой почву, Фёдор Иванович с гордым видом поглядывал на своих сотоварищей и у него стало появляться рвение выступать на сцене в качестве артиста.

Нельзя умолчать об одном курьёзном случае – как Ф. И. Шаляпин выступал в качестве чтеца и рассказчика. Дело было так: в Уфу приехал бродячий захудалый фокусник, вся труппа которого состояла из его же семьи. Сняв театр у нашего антрепренёра на один свободный вечер – субботу, этот фокусник, находя очевидно свою программу представления недостаточно интересной, пришёл на одну из репетиций и обратился к хористам с предложением принять в его вечере участие, обещая «солидную» сумму за труды. Все отказались, и только один Шаляпин, выступив из толпы, смело произнёс: «а вот я!» Соглашение состоялось и озабоченный предстоящим представлением Шаляпин прибегает ко мне и просит дать ему что-либо прочесть или рассказать. Я дал ему стихотворение, теперь уж не помню какое, кажется, если не ошибаюсь, «Застенчивость» Некрасова. Сам я, очень заинтересованный моим протеже, решил отправиться послушать Шаляпина в его первом “концерте”. В театре кроме меня и нескольких хористов, так же как и я любопытствовавших увидеть нашего Шаляпина в роли “концертанта”, никого из артистов не было. Публики было немного.

Источник: «Театр и жизнь» № 2 от 30 сентября 1910

Окончание следует…