Прерванная серенада

«…Уходит век. И уносит надежды и мечты, которым не суждено было сбыться. Надвигается новый, XIX век. Что сулит грядущее тем, кто вступает в столетие зрелым, и тем, кто только пришел в этот мир…» Так размышлял у колыбели новорожденного сына Франц Теодор, учитель народной школы. Его жилище состояло из единственной комнаты и кухни, где и рождались один за другим дети. Неудивительно, что в этих условиях из двенадцати выжило лишь четверо. Наконец, в 1801 г. удалось вырваться из гнетущей бедности, когда Шуберт приобрел небольшой домик, служивший и жильем, и школой.

Здесь Франц провел свои детские годы, здесь начал приобщаться к музыке – играть на скрипке, фортепиано. Вечерами в новом доме звучало семейное трио: к виолончели отца пристраивалась скрипка старшего сына Игнаца, и их струнный диалог сопровождался фортепианным аккомпанементом маленького Франца.

Привив сыну основы инструментальной игры, Шуберт-старший отправил его на уроки пения к господину Михаэлю Хольцеру – лихтентальскому регенту. Учитель со слезами на глазах рассказывал отцу мальчика о том, что ему еще ни разу не встречался такой ученик: «Когда я хотел показать ему нечто новое, он уже знал, о чем пойдет речь. Следовательно, я не давал уроков, а лишь беседовал с ним и молчаливо ему удивлялся». Михаэлю Хольцеру 13-летний Шуберт посвятил одну из месс и был благодарен ему до конца своей жизни.

К 11 годам Францу стали поручать сольное исполнение на скрипке и вокальные партии сопрано в церковном хоре. В этот период юный музыкант уже сочинял небольшие песни, струнные квартеты и фортепианные пьесы. Отец был поражен успехами сына и решил поместить его для дальнейшего совершенствования в конвикт, представляющий собой интернат для поступающих в университет, а также для мальчиков-хористов венской капеллы.

Так с осени 1808 года Франц Шуберт оказался в конвикте, удивляя своими музыкальными способностями учителей пения и придворных капельмейстеров. Строгая атмосфера учебного заведения, суровое воспитание, наказания угнетали подростка и вынуждали его чуткую натуру замыкаться в себе. К счастью, богатый внутренний художественный мир ограждал Франца от внешних раздражителей. «Уже мальчиком и юношей он жил больше духовно-чувственными впечатлениями, которые выражались крайне редко словами, как правило же – нотами», – пишет его соученик Ф. Эккель. Профессора любили своего воспитанника за спокойное, солидное поведение. Все знали достоинства молодого музыканта – первого сопраниста, концертмейстера и второго дирижера превосходного оркестра конвикта.

Тогда же появились довольно зрелые композиторские опыты, которые Шуберт скрывал от посторонних. «Он сочинял исключительно быстро; все время, отведенное для подготовки к урокам, тратил на композицию, что шло в ущерб учебе. Отец обнаружил причину отставания сына в занятиях, и тогда разразилась большая буря, и последовал запрет; однако крылья молодого художника были уже крепкими, и их взмахов нельзя было сдержать».

Суровость Франца Теодора объяснялась убеждением в неполноценности профессии музыканта. Всячески поощряя любительское увлечение музыкой, он решительно противился намерению сына стать композитором. Стремление Франца-младшего к серьезным занятиям нашло поддержку со стороны Антонио Сальери, который преподавал ему основы гармонии и полифонии, и в каждой ведомости в графе против фамилии Шуберт значилось: «Особенный музыкальный талант».

Сбежав из конвикта, 16-летний Франц открывает новую главу жизни, ознаменовав ее сочинением Первой симфонии. Как вздох облегчения звучат слова, завершающие партитуру, – «Окончание и конец». Конец его заточения в конвикте…

В период с 1812 по 1817 г. им написано 12 юношеских квартетов, предназначенных для домашнего музицирования среди друзей и в кругу семьи. Постоянными исполнителями были братья Фердинанд и Игнац – первая и вторая скрипки, сам автор – альт, и отец – виолончель.

Из маленького центра, каким была небольшая группа близких друзей композитора, расходился слух о необыкновенно одаренном юноше, проникая в салоны зажиточных бюргеров. Молодые люди, тянувшиеся к Шуберту, принадлежали к разным социальным слоям общества, но всех их объединяли увлечение музыкой и поиски светлого идеала.

Эти дружеские встречи вошли в историю под названием «шубертиад». Сохранившиеся описания вечеров донесли до нас живой отклик той любви и восхищения, которые возбуждал в окружающих этот скромный, на первый взгляд даже невзрачный человек, часами импровизировавший танцы за фортепиано.

В первые десятилетия XIX века в музыкальной столице отдавалось предпочтение операм Россини и виртуозным произведениям, где блестящая техника мирно уживалась с легковесностью содержания. Но подлинным фаворитом Вены был вальс. Исполняемый на сельских праздниках, он смело открывал двери таверн и ресторанов города, а затем становился желанным гостем салонов высшей аристократии и придворных балов. Ритмы вальса увлекали оркестры Ланнера и Штрауса-отца.

Грациозные вальсы звучали и на «шубертиадах» в филигранной отделке самого композитора, когда он усаживался за рояль – и божественная искра вспыхивала ярким пламенем вдохновения. Музыкальная сокровищница сочинений, появившихся экспромтом под пальцами Шуберта, не досчиталась многих танцевальных мелодий. Лишь те, которые полюбились самому художнику и запали в память, были записаны; остальное пропало безвозвратно.

Среди поклонников своего дарования Шуберт искал сходных с ним по образу мыслей, по кругу интересов людей. При появлении нового лица на вечерах Франц постоянно задавал один и тот же вопрос: «А что он может? На что способен?» («Kann er was ?»). Со временем запросы «Каннерваса», как шутливо звали его друзья, становились глубже, суждения – строже. На смену юношеской восторженности пришла требовательность не по годам зрелого человека.

Шуберт ценил дружбу с прогрессивными представителями австрийской культуры. Так, большим событием в жизни композитора было знакомство с артистом придворной оперы Иоганном Михаэлем Фоглем, ставшим тонким интерпретатором его песен. Много радости доставляла и дружба с Анной Фрелих, которая вела класс пения в консерватории Общества друзей музыки. По ее просьбе Франц создал несколько ансамблей, в том числе «Серенаду» на слова Грильпарцера для голоса и женского хора. Впоследствии он напишет на текст Людвига Рельштаба ставшую сверхпопулярной «Вечернюю серенаду», проникнутую нежностью и любовным томлением. После смерти автора она найдет свое место в сборнике «Лебединая песня».

Шуберту было 25 лет, он прожил уже три четверти жизни, когда начал сочинять песни, вдохновленные «мелодией слов» Вильгельма Мюллера. В озаренном нежной поэтичностью и свежестью вокальном цикле «Прекрасная мельничиха» рассказывается история несчастной любви молодого подмастерья, поддавшегося очарованию дочери мельника. Композиторские идеи разрастались и цвели, как пышные травы по берегам мельничного ручья – единственного преданного друга, сопровождавшего в пути героя-мечтателя. В его тихие прохладные глубины бросается отчаявшийся влюбленный и, нежно укачиваемый волнами, находит в этой «келье хрустальной покой неземной». Постлюдия фортепиано превращается в колокольный звон, чьи раскаты убаюкивают милого юношу на его последнем ложе.

Если в песнях «Прекрасной мельничихи» проходит вся гамма чувств – от восторга до отчаянья, то в «Зимнем пути» герой не питает надежды; иногда ему приносит облегчение сон, погружение в самообман дает временное забытье, но моментов радости изведать ему не суждено.

Если в сюжете «Мельничихи» мы встречаем старого мельника, девушку, молодого охотника, то на протяжении долгого «Зимнего пути» нет ни одного человеческого существа. Вот вьется «ворон, странный пилигрим», да «злобно пес рычит», где-то за «кадром» остается «трактирщик-супостат»; лишь хриплые звуки шарманки отдаленно напоминают о присутствии людей и оживляют неприютный сумрачный пейзаж. И хотя «старик седой» где-то далеко, «на краю деревни», наше сердце оживает и переполняется чувством благодарности этому персонажу. Потому что его слабая рука поддержала одинокого путника, бредущего по заснеженной местности, напрасно пытаясь отыскать следы своей возлюбленной.

Поэтическое чутье подсказало автору в заключительном стихотворении соединить пути странника и бедного уличного музыканта. После всех бурь, безжизненных грез о счастье только шарманщик, такой же бездомный бродяга, может утешить этого горемыку. Именно шарманщику дано задернуть занавес в финале этой печальной повести.

Лишь гениальному Шуберту с его романтичной душой и богатым воображением было под силу взяться за стихи Мюллера и понять все, что там написано. Поэтому, слушая музыкально-поэтические строки, ставшие небесными, мы не стыдимся, если наши глаза увлажняются:

Еще в 1823 году у Шуберта появились первые признаки неизлечимой болезни. Поддержка друзей помогала преодолевать горькие переживания. Свою депрессию он лечил сочинением начатых в то время «очаровательных песен “Прекрасной мельничихи”». Много приятного принесла Францу гастрольная поездка с Фоглем летом 1825 года. Их концерты, в которых звучали песни Шуберта, проходили в городах Верхней Австрии. В Гмундене родилась удивительная песня девушки, навеянная романом Вальтера Скотта «Дева озера», – «Ave Maria». В ней с неслыханной красотой воспета альпийская природа, ее первозданная прелесть, божественная и возвышенная чистота.

…Здоровье Шуберта ухудшалось с каждым годом, появились боли в костях, частые головокружения. В полном отчаянии Шуберт пишет другу Леопольду Купельвизеру: «…Я чувствую себя самым несчастным, самым жалким человеком на свете. “Тяжка печаль и грустен свет, ни сна, ни покоя мне нет”, – так я могу теперь петь каждый день, потому что каждую ночь, когда я ложусь спать, я не надеюсь проснуться, и каждое утро приносит мне лишь вчерашние печали».

В 1827 году в его партитурах появляются мотивы с характерным «ритмом смерти». Потеря всякой надежды и усталость отразились в струнном квартете d-moll «Девушка и смерть» и в вокальном цикле «Зимний путь», где в образе скитальца больной композитор нарисовал свой автопортрет. В тексте песен он видел собственное «приближение нетвердой походкой к приветливо открытой могиле» – путь, по которому еще никто не возвращался назад.

Последний пугающий период его творчества напоминает бурный поток – «Гастейнская симфония» C-dur, целый ряд «Музыкальных моментов», «Экспромтов», «Фантазия» f-moll в 4 руки, песни, впоследствии объединившиеся в «лебединый» цикл, и «Месса» Es-dur, которая должна была стать его собственным реквиемом.

«Как вор в ночи», к Шуберту подкрадывалась смертельная болезнь, поразившая его внезапно. Октябрьским вечером, ужиная в трактире с братом, он почувствовал себя плохо, сказав, что у него такое ощущение, «как будто принял яд». Врачи констатировали инфекционное заболевание, называемое в XIX веке тифом.

…Неумолимое время остановило жизнь великого мелодиста 19 ноября 1828 года. Умолкли звуки его печальной лиры. Одиноко проносившийся над могилой ветер да зябкие осенние листья шептались между собой:

«Шуберт умер, и с ним умерло все, что у нас было самого светлого и прекрасного». Погасла и надежда услышать то новое, что могло появиться из-под пера композитора. Именно эту мысль и выразил поэт Франц Грильпарцер в словах, выгравированных на памятнике.

За короткую жизнь этот музыкальный «ювелир» среди тысячи своих сочинений создал уникальное «ожерелье» из более чем шестисот песен, отразив в них свойственные человеку душевные порывы, желание любви и извечное стремление к счастью.