Бетховен и Россия

Непостижимое совершенство великих людей, по определению Гете, «лишь тогда можно почувствовать по-настоящему, когда они уйдут от нас, когда их своеобразие больше не будет мешать нам, а их захватывающее влияние будет действовать на нас каждый день и каждый час». В своих суждениях выдающийся мыслитель имел в виду и Бетховена, чья музыка наполняет нас благоговением, подобным чувству, охватывающему при входе в храм.

Автор драмы «Эгмонт», на героический сюжет которой в творчестве сорокалетнего композитора появится симфоническая увертюра, хорошо знал своего соотечественника. В его памяти запечатлелись необычные черты лица и манеры Бетховена, лишенные всякой светскости. Невысок ростом, коренастый, тучей нависающие над лицом волосы. Они придают облику музыканта что-то демоническое. И правда, темперамент у него неистовый, проявляющийся в жестах, в разговоре, в стремительной походке. Лицо широкое, обветренное, со следами оспы. Что Гете поразило особенно, так это глаза, они у Бетховена на редкость притягательны. «Кроткие глаза, а в них хватающая за душу скорбь», – скажет о нем позже поэт Рельштаб.

Бедность преследовала Людвига с самого рождения. Семейные невзгоды, попойки отца, человека слабого и бесхарактерного, болезнь и ранняя смерть матери. Благодарный сын никогда не забудет ее ласки и доброты. Кем стал бы Бетховен, этот вспыльчивый, необузданный дичок, если бы не ее постоянное влияние? Отныне замкнутость станет чертой его характера, и только музыке, единственной возлюбленной, он будет рассказывать о своей трагической судьбе.

Его жизнь начиналась в грозные годы европейской истории – восстаний, революций, войн. Рушился старый феодальный мир. Во Франции гремела революция. Там, за Рейном, были провозглашены высокие идеалы человечества: свобода, равенство, братство. Ветры, летевшие из Франции, несли с собой эти идеи в Европу. Когда пала Бастилия, Людвигу было всего 18 лет. Он жил еще в родном Бонне.

В 22 года молодой коьмпозитор приехал в Вену, где его встретил шум эпохи. Бряцание оружия, воинственные клики не раз заглушали в нем гармонию идеального мира, в который еще были погружены Гайдн и Моцарт. На глазах Бетховена развернулась наполеоновская эпопея. Напряженно и зорко следил этот провинциал из Бонна за опасной игрой европейских политиков. И в своих дневниках записывал меткие афоризмы, заметки, газетные новости, помещая их между обрывками собственных музыкальных идей и внезапных творческих озарений.

Важная роль, которую играла Российская империя в борьбе с захватнической политикой Наполеона, не могла не привлечь внимания музыканта. Он был в Вене, когда весь город приветствовал Суворова во главе армии русских солдат, проходивших через австрийскую столицу. В дипломатических гостиных у своих высокопоставленных друзей Людвиг часто слышал споры о русских делах и двусмысленной политике Австрии. Между музыкой и салонными беседами эти интриги становились предметом волнующих обсуждений.

Но были и особые причины, заставлявшие Бетховена думать о России. Обстоятельства личной жизни сводили его с представителями русского двора и знати. Случайные встречи иногда превращались в прочные дружеские связи, влияющие на ход событий творческой биографии композитора. От первых успехов в венском обществе и до предсмертных дней, когда уже утомленной рукой он ведет переписку с Россией, подавая последние советы исполнителям своих квартетов. Из этой далекой страны до автора сочинений доносились рукоплескания его «русским квартетам», а также Торжественной мессе, впервые исполненной в Санкт-Петербурге…

Однако Москве, где оркестр не отличался высоким уровнем исполнения, было далеко до Северной столицы, да и камерная музыка находила себе приют лишь в дворянских и купеческих домах. Бетховена в Москве вообще не признавали и в концертах исполняли редко, считая его сочинения музыкой сумасшедшего. В «Русских ведомостях» Чайковский написал: «Гайдн более по плечу нашей малоразвитой публике, чем колосс Бетховена».

В это время и начал свою бурную деятельность Николай Рубинштейн. Организовав московское отделение Русского музыкального общества, он стал главным пропагандистом творчества Бетховена. На долю братьев Николая и Антона Рубинштейнов выпала миссия музыкальных просветителей и основателей первых русских консерваторий.

Музыка Бетховена, почти не исполняемая в Москве до 1860 года, теперь входила в программы всякого симфонического оркестра. В статистических данных указывается, что за двадцать лет организаторской и дирижерской работы Николая Рубинштейна состоялось 260 концертов, и более половины из них имели произведения этого автора. Благодаря энергии и таланту «превосходного капельмейстера» московской публике, по мнению Чайковского, «впервые раскрылась вся необъятная, изумительная сила творчества гения Бетховена».

В Вене бетховенского времени все увлекаются музыкой; существует какая-то композиторская горячка; многие отдают на отделку профессионалам смешные и недописанные образцы своих творений; другие учатся на разных инструментах, словно хотят из дилетантов сделаться настоящими исполнителями. Иные же довольствуются ролью заказчиков и меценатов.

В такой благоприятной обстановке, когда в моде покровительство артистам, молодой Бетховен знакомится с одним из влиятельных в Вене аристократов – русским послом Андреем Кирилловичем Разумовским. От долгого пребывания в чужих краях граф утратил свой национальный облик. Он плохо владеет русской речью и ворчит, когда его просят в служебных донесениях перейти на родной язык.

Женившись на австрийской графине, он обосновался здесь прочно и надолго. Скупая целые кварталы города для постройки своего дворца, граф воздвигает его усилиями знаменитых зодчих и собирает коллекцию художественных шедевров мирового искусства. Мраморы Кановы чередуются здесь с холстами старинных итальянских мастеров; библиотека полна редких гравюр и изданий. Он не расчетлив, не знает удержу в исполнении своих барских прихотей, и это, пожалуй, единственная российская черта, пробивающаяся в нем сквозь безукоризненный лоск европейской культуры. Отъезд с отцом за границу в двенадцатилетнем возрасте, учеба в Страсбургском университете, частая жизнь в Париже – все это сыграло свою роль. Он впитал в себя западную культуру и, тоскуя по Европе, упорно отказывался вернуться на родину.

В год приезда Бетховена в Вену Разумовскому уже 40 лет. Он давно пользуется большим авторитетом не только в дипломатических, но и в артистических сферах. В его доме устраиваются вечера, отличающиеся пышностью и праздничностью. Как пишут современники, «здесь танцуют вальс с такой страстью, что временами кажется, танцующие вот-вот упадут от изнеможения».

У своей тещи, покровительствующей Гайдну графини Тун (кстати, пристроившей композитора капельмейстером к князю Эстергази), Разумовский познакомился с автором оратории «Сотворение мира». Дружба связала его и с Моцартом, ранняя смерть которого глубоко потрясла русского вельможу. В 1795 году в одном из писем к графу Зубову он с сожалением упоминает о кончине Моцарта и отъезде Гайдна в Англию: «Утрата знаменитого Моцарта и отсутствие Гайдна оставляют нас в нищете». Заметьте, Бетховен еще не назван среди композиторов Вены, потому что сближение их произойдет несколько позднее.

Первая встреча Людвига с графом могла состояться у князя Лихновского, во дворце которого композитор поселился в 1794 году. Здесь к нему относились с пониманием и уважением, с улыбкой прощая все его чудачества и пренебрежение светским этикетом. Своенравный, надменный музыкант был непримирим со всеми, кто выше его на общественной лестнице. Несмотря на заботу и радушие хозяев, Бетховен тяготился той обстановкой, в которой ему приходилось жить. Он искал независимости и уединения и вскоре променял пышные княжеские палаты на одинокую келью холостяка.

«Я заметил уже в Лихновском, – пишет позднее Бетховен, – что эти так называемые высокопоставленные господа недовольны, если артист – человек состоятельный, хотя и без того равен им».

Бетховен – плебей. Да он и не скрывает этого, наоборот, гордится и даже бравирует этим. Он знает: все, чего он достиг, сделано его руками, его волей и талантом. Недаром сиятельному князю Лихновскому он скажет: «Князь, тем, чем вы являетесь, вы обязаны случайности рождения, тем, чем являюсь я, я обязан самому себе. Князей было и будет много. Бетховен – один». Так мог сказать лишь человек из низов, осознавший свое достоинство.

Встречаемый восторгами венской знати, музыкант слишком часто чувствовал, что на него смотрели свысока. По этой причине дом русского посла не сразу стал для него гостеприимным и близким.

Разумовский представлял для Людвига большой интерес как близкий свидетель моцартовской эпохи. Своими рассказами и воспоминаниями о встречах с Моцартом и Гайдном граф оказал немалое влияние на музыкальное развитие композитора. К этому времени миновал душевный кризис Бетховена, оставивший в истории его жизни трагический документ – «Гейлигенштадтское завещание». Потерявший слух, но не сломленный судьбой, музыкант теперь переживал новый подъем в творчестве, ознаменовавшемся усилением героических мотивов. В качестве эпиграфа ко всем его новым сочинениям мог бы служить авторский подзаголовок к Третьей симфонии – «Героическая».

В этот же период он пишет Три квартета, ор. 59 и посвящает их своему меценату, сиятельному графу Разумовскому. Посвящение заключалось не только в заглавии сочинений, но и в самом музыкальном тексте. К примеру, в фа-мажорном квартете сквозь затейливую гармоническую ткань ясно слышны мелодии русских песен. Безусловно, они были сообщены Бетховену самим Разумовским.

Удивительно, как этот «венский граф» вспомнил песни родной земли, от которой навсегда отрекся и куда так боялся вернуться? По-видимому, где-то в тайниках души он оставил глухой уголок для родственных воспоминаний. По иронии судьбы в 1806 году, когда в квартетах под пером Бетховена зазвучала русская песня, Разумовский, давно неугодный правительству за свою самовольную и упрямую политику, был смещен с должности посла.

Категорично отказавшись от предложенных ему других постов, граф не покинул Вены, и дружеские отношения с композитором не прекратились. Не без участия и рекомендации Разумовского посвященные ему квартеты попадают в Россию – в начале 1812 года их играют в доме графа Салтыкова. А в 1813 году со специальным курьером он посылает партитуру бетховенской «Победы Веллингтона» английскому королю.

В исторический период Венского конгресса решалась участь Франции и заново перекраивались границы европейских держав. На этом турнире международной дипломатии русские представители играли заметную роль. В сентябре 1814 года для участия в конгрессе прибыл Александр I. В честь «покорителя Европы» и главы Священного союза давались «русские» праздники. Готовился к встрече и граф Разумовский. Он одевает своих слуг в национальные костюмы и приказывает декораторам изобразить на сцене своего домашнего театра русский сельский пейзаж.

Граф угощал весь конгресс двумя блистательными балами, о которых в городе ходили небылицы, почти близкие к действительности. Во дворце эрцгерцога Рудольфа он представил Бетховена Александру I, а русская царица Елизавета Алексеевна соизволила дать аудиенцию композитору и за посвященные три сонаты (ор. 30) русскому императору и лично ей полонез (ор. 89) повелела выдать гонорар.

Венский конгресс, в воспоминаниях Бетховена, это бесконечная цепь его личных триумфов, когда, осыпанный наградами и денежными подарками, он был в центре внимания всей европейской знати, съехавшейся в Вену.

Но, как и прежде, Бетховен продолжает интересоваться Россией, с которой был связан сложной сетью музыкальных и личных отношений. Однако не следует переоценивать интерес композитора к русским. Привыкший к всеобщим восторгам, он принимал известия об успехах собственных произведений в России как законную дань его мастерству. Посвящая свои творения вельможам, Бетховен не только получал денежную помощь, но и сам награждал их вечным именем в искусстве.

Осенью 1822 года началась переписка Бетховена с князем Николаем Борисовичем Голицыным, заказавшим венскому музыканту новые квартеты. Это последний из русских друзей, не знакомый ему лично, но хорошо известный по переписке. К сожалению, в биографии этого просвещенного человека очень много сбивчивых и противоречивых данных. Русские источники охотнее касались родословных связей или служебной карьеры Голицына, нежели музыкальных увлечений. Но известно, что князь был воспитан в лучших дворянских традициях эпохи, а вот о его ранних годах сведений почти нет.

В сохранившихся записках мы застаем 18-летнего князя уже в рядах русской армии, когда в битве при Бородине он получает сильную контузию головы. И в последующие годы с русской армией он двигается по Европе: сражается в Силезии, участвует в блокаде Майнца, при взятии Реймса, наконец, отдыхает в Париже. Взбалмошный, беспокойный и вечно влюбленный, он лишь чудом отделывается от неприятностей и поединков.

После войны он берется за перо, чтобы рассказать о двенадцатом годе «то, что видел в двух шагах от себя», предлагая читателям «прислушаться к биению русского сердца при каждом повороте столь занимательной политической драмы, театром которой была Европа».

Крепнут его симпатии к литературе. Французское воспитание, длительное пребывание в чужих краях, великосветская мода – все это заставляет Николая Борисовича для выражения своих мыслей избрать французский язык. Это дает ему возможность писать стихи, переводить русских поэтов, сотрудничать с русско-французским журналом.

Раннее знакомство связывает Голицына с Пушкиным, написавшим в 1836 году письмо князю с благодарностью за «несравненный» французский перевод «Клеветникам России».

Голицын часто навлекал на себя правительственный гнев, и тогда его ссылали в имение, лишали права въезда в столицу. Он покорно и даже охотно переносил свое изгнание, в уединении тамбовской усадьбы занимаясь искусством.

Как пишет его внучка Елена Хвощинская, «дедушку в доме не было слышно, он кроме своих книг и виолончели ничего не знал, ни во что не входил, все управлялось его женой». Из ее записок узнаем, что Николай Борисович «играл замечательно хорошо на виолончели, так что лучшие артисты, европейские знаменитости, считали за удовольствие играть с ним». Самое авторитетное свидетельство, пожалуй, принадлежит Михаилу Глинке, в одном из писем назвавшему Голицына «очень хорошим виолончелистом».

Итак, мы видим в нем законченного артиста. О своей игре на виолончели князь не умолчал уже в первом письме к Бетховену, переписка с которым началась сразу по возвращении Голицына из заграничного путешествия. Будучи в Берлине, он загорелся мыслью получить копию оперной партитуры Вебера «Вольный стрелок». Но пианист Цейнер, один из исполнителей петербургского квартета, высказал свое мнение о том, что нужную сумму лучше бы употребить на три новых квартета Бетховена (имеется в виду «разумовских») и надо приложить старания, чтобы получить его согласие. Предложение Цейнера было встречено с восторгом, и 9 ноября 1822 года Голицын написал композитору краткое письмо.

Переписка их продолжалась пять лет, до самой кончины Бетховена. В 1827 году князю было всего 33, перед ним расстилался путь длиной почти в 40 лет… И в преклонные годы, возвращаясь в прошлое, Николай Борисович отмечал, что именно музыке он был обязан минутами высоких наслаждений. Долгие годы она воскрешала в его душе моменты общения с величайшим гением…

…Уже в 1823 году Бетховен получил письмо от своего русского друга, сообщающего о том, с какой царственной роскошью в Петербурге готовится исполнение его Мессы. И этим руководил тот самый Голицын, который не раз выражал свою признательность композиторскому таланту Бетховена. После премьеры «Торжественной мессы» князь пишет автору, «чей гений опередил век»: «Потомки будут благоговеть перед вами и благословлять вашу память более, чем это доступно вашим современникам». В эпистолярном наследии Бетховена – Голицына это самый высший момент их дружбы и взаимного понимания.

Они оставили на память бесценные страницы, от прикосновения к которым мы «слышим усталый шелест старых писем, дальних слов». И быстрых букв узорный очерк возвращает нам едва уловимый аромат минувших столетий…